Произведение «Пожелтевшее фото» автора Николай Зубец

Она приходила на нашу свадьбу – бабушка моей жены, баба Таня. Тогда ей уже было девяносто лет! Не верилось – каблуки высокие, капроновые чулки, на голове укладка аккуратная, сама подтянутая, стройная, а на лицо – лет шестьдесят, пожалуй. Да, рассматриваю сейчас снимки со свадьбы, сидит она рядом с моей матерью, улыбается. В свои девяносто и водочки выпила и как ещё сплясала! Жила баба Таня с семьёй другой внучки. К моей тёще – своей невестке – приходила в гости – дома их были почти рядом. И пару раз ещё там мы встречались, но мимоходом, мельком. Потом её семья подальше переехала, она придти уж не могла, но тёща навещала иногда её. А лично я забыл про бабушку жены.

Но вот в газете моя мать статью встречает про бабу Таню – ей стукнуло сто лет! Есть фотография – сидит в косыночке с лицом серьёзным, чуть пополнее стала, морщины глубже. Конечно, узнаю. Но сотня лет?! Какой-то фантастический масштаб! Написано, что юбилярша читает без очков, сама вставляет нитку в игольное ушко. Всегда в подобных редких репортажах встречал я обязательную строчку про «ушко» – такой стереотип у журналистов. Я телефон узнал, но не пришлось поздравить – как ни позвонишь: спит баба Таня. Всё собирались в гости, всё собирались.

И собрались, когда бабуле стукнуло уж сто четыре! На день рождения приходим – тёща, мы с женой и её брат. У бабы Тани комната отдельная, сидит торжественно в глубоком кресле и улыбается приветливо. Батистовая белая косыночка на голове, как и на той столетней фотографии, завязана не по-старушечьи, а чуть кокетливо – не снизу впереди, а сзади узелок. Ухоженная бабушка. Подходим поздравлять, целуем раритетную, из девятнадцатого века, в морщинках щёку. Для них родную щёку. Я скромно перетаптываюсь сзади – кто я для именинницы. Её семью – другую внучку с мужем – со свадьбы я не видел, а правнучку-студентку, которая устроила ту юбилейную статью, так вообще не знал. Заметно сразу, что бабушка уже неважно слышит, хотя и улыбается, и отвечает что-то, но иногда и невпопад. И кажется, что будто бы она не здесь, не с нами, а в коконе своём каком-то, в невидимом футляре, как Папа Римский в своём папамобиле. А из ума не выжила отнюдь – про день рожденья всё прекрасно понимает и про погоду здраво говорит. Но как-то ей неинтересно это всё, не трогает её. И даже не совсем уверен я, что вообще она нас узнаёт. Меня уж ладно. Но своих внучков, невестку... Мы, вроде, для неё источники ненужной суеты, а кто есть кто – ну, так ли это важно. Какая-то докучливая группа. И с высоты её ста четырёх все мы ей кажемся, наверно, молодёжью – и я, и моя тёща. Ровесники примерно. Возможно даже, и от школьников не очень отличает, которые приходят навещать после статьи в газете. А временами вдруг глаза прикроет и капельку вздремнёт как будто. Хозяева хлопочут в зале, стол накрывают, а мы всё в комнате бабули пытаемся вести какой-то разговор, но он не клеится. Уж было собрались её пока оставить, но та глаза открыла, с улыбкой присмотрелась к моей тёще и ласково спросила: «Ты кто?» Та растерялась. Мы громко, по слогам, со всей возможной мимикой перечисляем всех по именам и по родству. В ответ улыбка безнадёжного непониманья. Хозяйская чета и правнучка пришли на шум, но только лишь усилили галдёж. Как праздновать, когда виновница собранья гостей не узнаёт?

Однако, переходим в зал. Я думал, что её придётся как-нибудь вести. Но баба Таня с кресла поднялась легко и, опираясь иногда совсем чуть-чуть о стены, тихонечко пошла сама, ничуть не горбясь даже. Бабулю усадили за столом и сами размещаться стали, но тут вбегает правнучка с альбомом и достаёт какой-то старый фотоснимок. Даёт бабуле, и мы склонились все. Чуть пожелтела карточка, почти полвека ей, но чётко видно всё. Стоят в рядок три крепких парня с серьёзным очень видом, нарядные, при галстуках, а перед ними, чуть улыбаясь гордо, женщина сидит. Торжественно прабабушке студентка говорит:

– А этих узнаёшь людей?
И баба Таня вдруг оживилась:
– Так это ж я с мальчишками!
– Ты можешь их назвать?

Бабуля ласково касалась каждого морщинистой рукой, как будто гладя их и даже вроде, поправляя в костюмах что-то. И называла без ошибки, сразу. Да разве ж можно ошибиться ей!

Тот снимок сделали перед войной. Как только сохранился? Уж не было её супруга. Со взрослыми ребятами своими решила сняться – с такой надёжной, прочной своей опорой. И вскоре всех троих забрали разом на войну. Погиб сначала старший, с чьей внучкой баба Таня и живёт. В разгар войны не стало младшего, который так и не успел жениться. И прямо под конец уже погиб и средний – мой тесть. «Скончался от ран», – написано в бумаге из военкомата. Моя жена в том роковом июне родилась, ещё перед войной, всего за две недели до начала, и не могла, конечно, от отца запомнить ничего. А её брат – ему уж второй годик шёл – единственную сцену помнит, как ухватился за ногу отца и не пускал, почувствовав недоброе в прощанье необычном.

Забыв про нас, бабуля ласково картона желтоватого касалась. Вся там она. Я понял замысел правнучки. Она на среднего из сыновей бабуле указала и сразу же на мою тёщу:

– А это ведь его жена!

Внимательно всмотрелась баба Таня, и разом сгинуло стекло «папамобиля», исчез такой непробиваемый барьер. Она невестку назвала по имени и живо обняла. Расцеловала внука, который так похож на среднего из павших сыновей. Узнала сразу всех, включая и меня, и даже матери моей привет передала. Картонка довоенная как будто бы её расколдовала!

До ста пяти не дотянула баба Таня.