Меня зовут Антон и это очень удобно, когда тебе всего несколько лет и ты не выговариваешь букву "Р". В детстве я красиво и безобразно картавил, что мне лично не мешало при общении, но бабушка все равно отвела меня в логопедический детский сад, потому что скоро мне нужно было идти в школу, а там другие дети могли смеяться надо мной, что я евХей.
Приветливая большая и милая докторша каждый день в одно и то же время совала мне чайную ложку в рот до боли и рвотных спазмов, требуя от меня нужных звуков. Я очень доверял этой Как то там ее АлексадХовне, ведь она делала звуки стХойными и пХавельными.
- Тебе нравиться какая нибудь девочка в садике? - спрашивала логопед каждый раз, будто видела меня впервые и широко распахнув глаза, следила за каждым моим слогом.
Меня выписали, когда я стал четко произносить имя девочки, которая мне нравилась, а до того я звал ее И'а. Она не выговаривала половину алфавита и звала меня "Э" при хорошем настроении и "У" когда сердилась. Щуплая и вертлявая златовласка веселила, удивляла и восхищала меня, когда носилась на прогулке, забавно разбрасывая в стороны неугомонные конечности и увлекая за собой гомонящюю детвору, хныча над изюмом в каше, заражая протестным капризом всю столовую и корча гримасы на горшке, поучая других детей правилам хорошего тона. Белобрысое чудо! Она любила поболтать перед сном, лежа на соседней кровати и не любила, когда меня на новый год поставили в пару скакать в танце с другой девочкой. Больше она со мной не разговаривала и больше я ничего о ней не помню.
Через некоторое время я уже рычал как лев, декламируя отрывок из дедушки Крылова и радуя собравшихся за столом еврейских родственников, давая им повод для наигранной радости, искренней зависти и возможность выпить за мою новую РРРечистость.
- ... на ель воРРРона взгРРРамоздясь, позавтРРРакать уж собРРРалась, да пРРРизадумалась...
Жизнь сложилась так, что тот детский дефект мне скорее всего пригодился бы, но бабушке было виднее. Через много лет я оказался в Израиле, а еще через много лет во Франции и в обеих новых реалиях мне никак не давалось произношение в обоих чужих картавых языках.
Теперь я большой. Бреду себе по дну узких и неровных мостовых между вертикальных берегов фасадов в блестящей чешуе окон. В самом центе либерте (свободы), на краю эгалите (равенства), в мире фратарните (братства) мой сын тащит меня домой с дня рождения своей подружки, Увлеченно лопочет карявя слова, потому что еще не все согласные сформировались в его речи. Я веду его к его французской бабушке, которая уделяет ему не меньше заботы, чем когда то моя еврейская бабушка следила за моим взрослением. Он вприпрыжку старательно нараспев проговаривает стишок дедушки Лафонтена, выученный для белокурой Са'ы, как он ее называет и которой сегодня исполнилось столько же лет, сколько уже ему, а значит, может надо... можно жениться уже… наверно… или лучше подождать, чтобы не торопиться, а все было в свое время… когда нужно…
- Несе па, папа'? ( Нтак, папа?)- умудряется он рассуждать и делиться жизненными планами между четверостишиями.
Вечер. Желтые огоньки электричества в надвигающихся сумерках. Где то в соседних улицах бьет гулко колокол. Редким прохожим нет до нас дела, а в доносящихся отзвуках детского лепета отсутствует буква "Р". Иногда я зову его "Э", а иногда "У" в зависимости от его поведения и от моего настроения и его картавость услаждает мой слух, навевая далекие воспоминания из безвозвратно ушедшего детства моей картавости.
