Линка забежала уже в одиннадцатом часу вечера:
- Извини. Прямо с работы к тебе… Есть хочу. Покорми, а уже потом…
- Ой, что ж это за потом-то?
Я шутливо насторожилась, а она лишь коротко взглянула. Ладно, подожду это «потом», а пока ставлю перед ней салат, разогреваю в микроволновке котлету.
- Лин, а еще печеники к кофе, если не наешься.
- Да ты что! Конечно, наемся, а вот кофе… Ладно, выпью. Так сегодня устала, что и кофе не помешает уснуть. Ведь только приехала на работу, а меня и обрадовали: срочная запись хора-победителя фестиваля. Ой, мамочка!.. И началось: фонограмма, репетиции, разводки… В общем, ни-и минуты свободной. Так что к посланию Антона даже не прикоснулась, а поэтому… - Ну, значит есть надежда, что она… - А поэтому сейчас поем и прочитаю… прочитаем вместе.
- Линка, но если… - Слукавить от радосьти? И залепетала: - Если не хочешь, чтобы я… чтобы ты… чтобы мы… то и не… А то как-то неудобно.
- Удобно, удобно. Ты всё знаешь, чего уж там? Да и, может, остепенишь, успокоишь, если меня понесёт.
Успокою, Линка. Остепеню, Линка! Но и запишу твоё чтение письма на диктофон. Прости!
И вот уже сидим в зале. Я включаю камин (и замаскированный диктофон), а она разворачивает почему-то свёрнутые в трубочку, перетянутые резинкой листки и, испив несколько глотков кофе, осторожненько ставит чашку на деревянный подлокотник, начинает читать:
- «Никогда не переписывались, а вот теперь привелось. Думаю, что так, на бумаге, четче сформулирую свое отношение к ситуации, в которой оказался». Ну, конечно, он же писатель, вот и… - комментирует первые же строки письма.
Линка, молодец! Как же нужны мне эти твои… а посему не стану тебя успокаивать.
- «Горечь, очень много горечи испытываю я прежде всего! И, вероятно, эта горечь заслужена мною, если исходить из понятий греха или нравственных законов. Ведь есть у меня грехи и в отношении некоторых других женщин…» Вот как? – стрельнула в меня удивлённым взглядом, помолчала, и стала читать дальше: - «Так что на судьбу жаловаться не стоит, я заслужил ее. И вот наконец-то подошло возмездие». Даже возмездие? Представляю, его состояние. «И все же эта огромная горечь, испытываемая мною сейчас, подталкивает к тому, чтобы и тебе сказать несколько неприятных слов». Столько наговорить, а теперь и еще… - буркнула под нос: - «Может, ты задумаешься над ними, хотя едва ли. Ведь ты никогда не сомневалась в своем пути». Ой! А фраза-то подчеркнута даже! «Да и чего тебе сомневаться? Ведь у тебя есть один путь, и ты его воспринимаешь как данность, как ниспосланный свыше». Господи, о чём это он? – и взглянула на меня, не ожидая ответа. - «Ты в главных, основных чертах повторяешь путь своей матери. Она не любила своего мужа, значит, и я не люблю. Она с некоторых пор жила и растила детей одна, значит, и я так должна». Да не думаю я так, не думаю!
И смотрит на меня, будто хочет заверить в этом:
- Аннуш, ну что ж от так?
Я развожу руками и она, сообразив, что не отвечу, читает дальше:
- «Думаю, что это у тебя складывается даже подсознательно и определяет твою судьбу».
Ерунду какую-то несёт. «Говоря по-книжному…» Вот-вот, по-книжному… «Говоря по-книжному, ты - второе издание своей мамы, но более изящное и облегченное. Что ж, коль мне за все эти годы не удалось переломить твое подсознание, едва ли это удалось бы сделать и в будущем». Так всё же пробовал, пробовал! А разве подсознание можно переломить?
Снова смотрит на меня. Но хочет слышать ответ? И всё же отвечаю:
- Нет, Линка, думаю, что подсознание переломить невозможно, только вот что я… - хочу развернуть свои соображения, но вижу, что она снова – в письме:
- «Жаль, очень жаль, что мы прожили столько лет рядом, но так и не стали чем-то единым, к чему в идеале должен приводить брак. «Жена принадлежит мужу, муж принадлежит жене». Брак предполагает преданность всем телом и всею душой. К сожалению, к очень глубокому сожалению у тебя этого не было».
Линка неожиданно прерывает чтение, опускает руку с письмом на колени, ежится:
- Зябко мне что-то. И камин твой не греет…
Сидит так с минуту, а я молча передвигая камин ближе к ней.
– Но в общем-то он прав. Чем-то единым мы не стали. «Принадлежать», как он изволит выражаться, я не могу. И не только ему, но никому, - слышу её тихое, сказанное только себе.
Но почему-то рывком хватает письмо и снова читает:
- «В жизни твоей матери в основном была лишь работа во имя жизни детей, а в более широком понимании этого слова, жизнь отодвигалась и отодвигалась от неё постепенно, становясь лишь слабым приложением к работе. И было ли еще что-то, помимо нее, не знаю».
Опускает руки с письмом на колени:
- Снова ерунда книжная и надуманная пошла. А разве детей растить – не жизнь? И ты бы должен… - щёлкает ноготком по листкам: - ради них жить, а не для… «Главное в наших отношениях женин долг!» - передразнивает Антона и снова – к листкам: - «Этот же способ жизни, и уже без необходимости, унаследовала и ты». Ничего себе! Значит, всё, что делаю, это - «без явной необходимости»? Развлекаюсь! Блажью занимаюсь! «Потому и не сделала свою жизнь более привлекательной». Блин!
Линка отбрасывает письмо на диван и порывается встать, но реплика словно утяжеляет её и она, оставшись в уголке дивана, бросает:
- Ну и подал бы пример, как сделать жизнь привлекательной… на кухне там, или бегая по магазинам, стирая… да мало ли в чём? Разве не права я, Аннуш?
Да права ты, права, Линка! Но ведь ответ мой тебе не нужен, а поэтому подолью-ка тебе кофейку и добавлю в него ликера поболе обычного, авось поможет.
- «А теперь вот о чем. С самого детства я стремился слиться с другими - с товарищами, с любимыми. И в особенности - с семьей и с тобой». Ой, лукавишь, Антоша, - и Линка постучала ноготком по листкам, словно стараясь вызвать образ Антона: - Со мной-то ты хотел слиться, верю! Особенно, когда ждал «исполнения женина долга», а вот с детьми… Хотел бы, так читал им книги, листал наши альбомы, мастерил что-либо с ними же, уроки помогал делать, а то… - И, коротко вздохнув, читает дальше: - «Не знаю, может быть, переживая кризис, снова буду стремиться к какой-то душевной слиянности, но сейчас, нахожусь в полном одиночестве. Друзей у меня нет, перед кем можно излить душу, и кто наполнил бы ее снова чем-то свежим и пьянящим, в Бога, в такой степени, чтоб прийти к священнику исповедаться, тоже не верю, а дети… Конечно, по моей же вине, дети мне полу чужие». Вот-вот, и сам о том же! А почему полу чужие-то?
Линка, не могу я ответить на этот вопрос, не жди… Да она и не ждёт:
- «С одной стороны, из-за того, что не могу предохранить их от собственных душевных мук, а с другой - от неверия в них». Ну надо ж! От неверия в собственных детей! Да не от неверия, Антон, а от… - Не заканчивает фразы, а жаль. - «Тут уж - признайся себе как-нибудь, и ты подсознательно приложила руку, чтоб отделить их от меня» Ой, ну конечно я виновата, я, а кто ж еще? «Без отца прожить можно» говорила ты не раз, а руководствовалась этим постоянно». Конечно, можно. Я-то жила! Но не руководствовалась этим, нет!
Верю тебе, Линка, верю! Но она уже несется дальше:
- «Бросаясь на их защиту от меня, ты невольно настраивала их против и получалось: ты - хорошая, а я - плохой. Плохой, потому что прошу дочку подклеить обои или не хочу платить сыну за куртку, а ты хорошая потому, что сойдет и с такими обоями, а сыну отдаешь мои же деньги, но не скажешь ему этого». Ой, что ж это он? Да не настраивала я против него детей, не прилагала рук! Клянусь!
И Линка подхватилась, метнулась к окну, обернулась, смотрит на меня так, будто только что это я обвинила её, а не Антон, будто я… Линка, моя дорогая Линка, успокойся, войди в реальность!
- А защищать… Да, защищала. От его занудства. - И уже вот так, стоя у окна, читает дальше: - «Вероятно, ты не любила меня никогда. Были лишь временные порывы. Была, вероятно, признательность и за интеллектуальную близость, но не было, чувства убежденности, что «муж и жена - одна сатана». – Она опускает руку с письмом, снова сжимает плечи: - Что-то никак не согреюсь. Зябко. – Обхватывает себя руками, отворачивается к окну: - Этот период до включения батарей для меня всегда мученье. Вон, и березка под фонарями стоит понурая, скучная… хотя еще на ней и стайки листочков держатся из последних сил. – Помолчала, и я услышала тихое: - Да нет, была я влюблена в Антона когда-то, но вот… разбилась моя любовь о быт.
Отвернись от понурой березки под фонарём, взгляни на меня… Линка, не надо так!
И она обернулась. И даже улыбнулась. Но как же грустно!
- Правда, «временные порывы» остались, но теперь и они…
Как же жалко её!.. вот такую! Но утешать не стану в этой, и её постигшей неизбежности прощания с любовью. Да кажется она и сама справилась, подошла к дивану, села:
- «Да, было в тебе сознание временности нашего семейного союза и, наверное, из-за того, что я для тебя был во многих отношениях неудачник без машины, без виллы и к тому же - не «скрипач». – Линка усмехнулась: - Во даёт! «Без машины, без виллы...» Что, требовала я от него всё это? И бога не боится. А насчет «скрипача»… Ведь не захотел же им стать, не захотел!?
«Ты у меня спрашиваешь?» - чуть не вырвалось. Но хорошо, что… ибо она снова – в письме:
- «Да, я всего этого стою, винить кого-то не буду. Недостаточно работящ, недостаточно целеустремлен, недостаточно талантлив…» Вот-вот, и сам наконец-то… - пробурчала письму: - «А душа не хочет с этим мириться! Я любил и был предан. Я мечтал о доме-гнезде с общей семейной душой и ради этого работал, пусть и не слишком много. Но работал бы и больше, если бы для этого были общественные условия, так почему же все неудачи ставишь в вину только мне?» Да ни я тебе всё это в вину ставлю, а ты сам, сам! – снова щёлкнув по листку и уставилась на меня.
Но разве нужен был ей мой ответ?
- «Да, если бы я чувствовал твою любовь, то и крутился бы побольше, ты не находишь этого?» Нет, не нахожу. Не нахожу! – Почти крикнула письму: - Нужно было наоборот, наоборот! Если б ты крутился побольше, то и… «Впрочем, кажется, хватаюсь за какую-то семейно-любовную бухгалтерию, а это едва ли подобает людям с достоинством». Вот- вот… Хорошо, что о достоинстве вспомнил. «Я просто хотел любви и преданности, а влюблять в себя собственную жену каждый раз заново красивыми фразами, взглядами, букетами цветов… Это нечто слишком юношеское, стрекозиное». Да не стрекозиное это, а, может, как раз и главное!.. в отношениях мужчина-женщина. Как же не понял!
- А, может, и не захотел понимать, – пробурчала я почти себе.
- А, может, и не захотел понимать потому, что было удобней
Она уставилась в мой электрокамин и в её зрачках блеснули искорки от его искусственного огня.
- «Думаю, что у тебя просто не хватило терпения, тебе надоело, ты устала, у тебя нервы или еще что-то, но я расцениваю твой разрыв как предательство». Ну и ну! «Ты была мне опорой и надеждой и
| Помогли сайту Реклама Праздники |
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2024
18+