Две серые пуговки

"ДВЕ СЕРЫЕ ПУГОВКИ"
(новелла)
                                                                                                                                памяти Ивана Андреевича, ветерана ВОВ.


 - Дедушка, а почему у тебя одна нога такая, а другая такая? - смотрели на меня две серые пуговки семилетних глаз. 

  Казалось бы, давно должен привыкнуть к этому вопросу. Ведь уже пятый внучок подрастает... И каждый из них задаёт один и тот же вопрос. Но всякий раз холодок липкой волной пробегает по затылку. 

  Нет, я не могу сказать, что не люблю своих внуков. Люблю. Вот ради таких, любознательных глаз, и был там. Чтобы они сидели под виноградной аркой в тени, смотрели синими от чёрной шелковицы губами, и хотели рассказов про всё на свете. Ему всё нипочём, когда во рту от ягод сладко. И невдомёк ему, что у меня воспоминания болят и ноют пуще контуженной ноги.

  Но пуговки смотрят, и никуда от них не деться. И, вздохнув, выдавливаю из себя:

 - Потому что на войне контузило в ногу.

 - Да? Дедушка, а на войне страшно было?

 От вопросов дыхание перехватывает. И снова холодок по затылку ползёт. И от этого страшно. По-настоящему страшно. Хочется смахнуть этот холод с шеи, но разумом понимаешь, что там ничего нет. И от этого действительно страшно.

 - Да.

 - А расскажи, дедушка, про войну. Там пушки стреляли? - заинтригованно смотрят пуговки, и синий, перепачканный шелковицей ротик приоткрылся от восхищения.
 
  Но мне не хочется ничего рассказывать... Из мальца вопросы - как снаряды из "Катюши".

  Внучок, Никитка... Если бы не война, ты бы уже был моим правнуком. Ты смотришь на меня, а я сейчас смотрю на воронку в том месте, где меня должны были ждать жена Наталья с подросшей дочкой Настенькой. 

  И обломки глиняной хаты вокруг разбросаны... Не видишь их, нет? А я вижу...

  И помню, как мы строили эту хату с Натальей. Как месили глину вдвоём. Как пахло соломой вкусно... И как вкусно пахли руки Натальи. И как вкусно щемило в груди... И как вкусно светились в вечерней полутьме зубы Натальи, - в улыбке такой, что хотелось сразу припасть к ним губами, чтобы попробовать языком, и облизать их, как молоко... 

  Вот, в груди снова защемило... Захватило дыхание. Открываю рот, как рыба, и дышу... Дышу... В глазах замутилось... Давление скакнуло, чувствую... Виски заухали, как филины...

  Дышу... Дышу... Как рыба, распахиваю рот, и не могу сказать.

  И как потом к Настюшке вставали ночью, когда она родилась. И как продали молодого телка, чтобы купить отрез на платье для Насти... 

  Она вот такая же была пигалица с серыми глазами, как у тебя, Никитка. Только косички сзади тоненькие. А так смотрю на тебя - и её вижу будто... И уж не знаю, то ли радоваться мне, то ли с ума сходить... Как картинки сменяются порой, и не могу понять, кто передо мной: то ли ты, то ли она...

  Чу! То ли ветерок подул, то ли холодок по затылку пополз...
 
  Радуюсь, конечно, радуюсь. Только больно мне смотреть на тебя. В груди знаешь, как сдавливает. И в глазищи твои серые смотрю... Из которых Настюшка смотрит на меня, как с того свету. И мне напоминает обо всём: "Смотри, не забудь меня!"
  А как тут забудешь...

  Я же видел собственными глазами, что с девчонками прилюдно делали. Прямо на улице, в деревенском стогу... Настенька тогда уже подростком была. Два месяца над нею измывались, говорили... А теперь ты вот смотришь на меня. И ждёшь рассказов... Не хочу я тебе ничего рассказывать. 

  А ты мог быть её сыном. Тогда, когда я только пришёл. И не воронка была бы кабы там, а дом, целый и невредимый. Тот, что мы с Натальей сами построили. Я пришёл бы, а меня бы Наталья встретила, со своей белозубой улыбкой. И Настенька, дочурка, девица уже... Ещё чуть-чуть - и замуж бы отдали. Как же быстро она выросла! И снова дыхание перехватывает... И будто обухом по голове стучит глухо.

 - Дедушка, почему ты молчишь? Дедушка, ты язык проглотил? - и смеётся колокольчиком Никитка... 

  А я только голову ниже опускаю, чтобы ты глаз не увидел. Да как ножик в руках дрожит... Видишь, Никитка, что я делаю? Будет тебе игрушка. Вырежу тебе лошадку маленькую, будешь играть... Будешь скакать ею. И не вспомнишь о том, чего не видел...

  И куколку деревянную не вспомнишь, которую я для Настеньки вырезал когда-то... А как она тогда радовалась! И тоже вот так смотрела на меня, восхищёнными глазёнками. И кажется, так же ротик был чёрной шелковицей перепачкан...

  А потом я пришёл домой, а дома нет. Только воронка. Яма. И холод по затылку пополз от недоумения... Зачем и приходил?... 

 - Деду-у-ушка-а-а!... Ну почему ты такой скучный? Расскажи мне что-нибудь! - жалобно тянул детский голосок.

  Да что рассказать тебе, Никитка? Что рассказать? Не трогал бы ты меня сейчас, милый... Оставь меня в покое... Нет настроения у деда рассказывать тебе рассказы... Не до рассказов мне, понимаешь?...

  Глазищи Натальины перед глазами светятся. В тот день, когда на фронт провожала. А рядом с нею Настюшка жмётся к подолу, и тоже ревёт, слёзы светятся как искры, и смотреть на них невозможно, в глазах режет, - кажется, зрение можно потерять от этого. И отворачиваюсь, как от сварки. А в горле ком. 

 - Да вернусь я, вернусь! - кричу им. И злюсь. Потому что хочется, чтобы это всё поскорее закончилось. И эти тягучие проводы со слезами-искрами, от которых режет глаза, и эти цепкие объятия, которые хочется порвать, чтобы сердце не лопнуло... И в висках стучит, как наковальня: "дзинь-дон! дзинь-дон!"...
  И в ушах гудит: "У-у-у-у-у-у....."

 - Дедушка, а как ты с бабушкой Катей познакомился? 

  Ох, милый... Лучше бы ты не спрашивал. В виски что-то разом ударило громко.

  Тут вздрогнул я, оттого, что чей-то кулак вдруг по столу бахнул изо всей силы. И чей-то голос, хрипя, и брызгая слюной, что-то кричал мальцу, моему Никитке. А тот, таращась на меня своими огромными глазами, со страху сжался и застыл... А потом, как видение, Настенькины глаза мелькнули.
 
  И смотрели на меня с укоризной. 

  Неужто я это был? Неужто я кричал на моего Никитку?

  Как долго это было? Вот, уж нет Никитки напротив. Только лавка пустая... А может, и не было никакого Никитки? Может, привиделся он мне? Может, это Настенька прибегала?...

  Настенька... 

  А на кого же я тогда кричал? Да и за что? Да и я ли был это?...

  Только холодок липкий по затылку пробежался, оставив на нём свой зябкий скользкий след... 

  Хотел руку задрать, чтобы стереть ладонью этот слизкий след с шеи. Да в плече больно хруснуло...

  А вот и слизняк пополз по стволу, оставляя блестящий след... Ползи, ползи, милый. Не трону я тебя...

07.05.2013
Братислав Либертус Прозаик