Остров двенадцатый. Реквием «Прощальный визит»

Вид из окна кабинета Сашки Вернера мне нравился гораздо больше, чем тот, который я наблюдал последние две недели из своей палаты.
За дорогой, насколько хватало взгляда, тянулась роща, где теперь между соснами и елями горели яркой краснотой и желтизной лиственные деревья, разукрасив лес в праздничные осенние наряды. Стоило же выйти из кабинета, пересечь коридор и встать у окна моей палаты – унылый больничный двор, скамейки, прогуливающиеся люди в одинаковых халатах, огромное здание подстанции, осколок  гранитной скалы с мемориальной доской в честь семидесятилетия Победы, за редкими кустами унылые пятиэтажки Песочного.
- Вадик, ты точно хорошо подумал? – отвлек меня от созерцания буйства осенних красок печальный голос Сашки.
- Да, Сашок, ты не смог нарисовать мне радужных перспектив. Какой смысл подвергаться вашим пыткам и процедурам, если шанса на иной исход у меня все равно нет?
- Но, все же…
- Саша, ты сам сказал, что шанс, практически, нулевой. Я очень благодарен тебе за откровенность. Я надеюсь, что ту пару месяцев, которые ты мне отмерил, проведу за более приятными делами.
- Поражаюсь твоему шутливому тону.
- Наверное, еще не пришло полное осознание ситуации. Ты мне скажи, когда боли начнутся?
- В твоей ситуации они могут начаться, буквально, в последние дни.
- Ты мне что-нибудь выпишешь на эти дни?
- Давай будем смотреть на развитие событий. Лучше будет сюда вернуться.
- Э-э, нет, сюда не хочу.
- Ой, Вадик, не зарекайся. Не хватит ли пренебрегать врачами, обследовался бы хоть иногда, теперь бы…
- Сашок, кончай, что теперь-то кулаками махать? -  я отвернулся от окна, посмотрел на склонившегося над какими-то бумагами бывшего одноклассника: располнел, полысел, но пышет здоровым румянцем.
Вернер поставил точку, убрал ручку в нагрудный карман белого халата, поднял голову, посмотрел мне в глаза и тяжело вздохнул:
- Все. Все оформил.
- Я пойду?
- Давай, - он тяжело поднялся, опираясь руками о столешницу, вышел из-за стола, обнял меня, крепко сцепив руки на моей спине.
Я ничего больше не сказал, подхватил спортивную сумку с вещами, куртку и вышел в коридор, спустился на лифте и вынырнул в прохладу середины октября.
 
Пока ехал на маршрутке до Питера вспомнил мужика, с которым познакомился, когда пару месяцев назад ходил к Вернеру на первые приемы, еще до того, как лег на обследование. Мужика звали Антон. Он был немного старше меня, уже за шестьдесят. Пару раз с ним пересекался в очереди перед кабинетом, потом, как-то раз, вышли вместе, я шел к машине, он на автобусную остановку. Тогда-то я от него и услышал:
- Надо торопиться, очень надо.
- Может подвезти? – спросил я.
- Нет, я в другом смысле. Они мне определили несколько месяцев, а еще надо столько важных дел завершить. Все время занят их планированием, чтобы что-то главное не упустить.
Что ж, наверное, и мне теперь каким-то планированием придется озадачиться, но пока в голове была полная каша, ни на чем не мог сосредоточиться, скакали мысли с одного на другое, состояние было какое-то разобранное. Ну, ничего, доберусь до дома, там все встанет на свои места.
 
Дома первым делом заварил кофе, аппарат на первом этаже больничного корпуса был, но все же кофе надо заваривать самому. Встал на кухне около раковины, закурил. За последние годы приучил себя курить только на кухне и только стоя – так количество перекуров сильно сокращалось, лень же вставать из кресла перед телевизором.
Усмехнулся, теперь это ограничение показалось смешным, несерьезным, захватил пепельницу и чашку, ушел в гостиную, удобно развалился в кресле, включил музыкальный центр, прибавил громкость, прикрыл глаза и глубоко затянулся. Докурив, тут же прикурил следующую сигарету.
«Интересно, а много ли привычек успею за эти два месяца поменять?» - мелькнула мысль.
Но надо было уже собираться с мыслями, как тот Антон, планировать, что мне такого важного надо сделать?
С работой все ясно. Там я взял отпуск за этот год и неиспользованный за прошлый. Никому ничего не объяснял, хотя Вернер и предлагал оформить больничный, но я отказался. Хуже нет этих сочувствующих взглядов, или стыдливо опущенных при встрече глаз сотрудников, сочувственных вздохов за спиной и прочие проявления сопереживания, которые выводят из себя хуже равнодушия. Почему так модно всем своим поведением подчеркивать, что твоему товарищу на много хуже, чем тебе? Зачем эти внешние проявления? Почему нельзя общаться, как с нормальным, как со всеми остальными? Почему мы непроизвольно чувствуем вину, глядя, например, на инвалида? Все эти проявления сочувствия только усугубляют состояние отторжения тебя от всего мира, от мира тех, у кого нет твоих проблем, у кого еще не очерчен предел возможностей.
Докурил третью сигарету, допил кофе, прошел в ванную комнату, добавил к сложенным в стиралку летним рубашкам вещи из сумки, включил машину.
Вернулся в гостиную, вспомнил про телефон, сходил в прихожую, вытащил его из кармана куртки, включил, набрал номер, позвонил дочери:
- Привет, Аня.
- Папан! Привет! Ты вернулся? Как отдохнул?
- Отлично, спасибо.
- Где был?
- В Калининград ездил.
- Почему телефон не отвечал?
- Зарядку дома забыл, - телефон я отключил, когда приехал в больницу, не хотел ни с кем говорить.
- Мы с Лешим завтра к тебе заскочим. Будешь дома около часа?
- Буду. Пока, до завтра.
- Целую! Пока.
Пора было подумать о еде, заглянул в холодильник, хотя прекрасно помнил, что специально рассчитал, чтобы ничего в нем не оставлять перед больницей.
Открыл бутылку вина, с наслаждением выпил бокал, стоя перед распахнутой дверцей холодильника.
Вино принесло мудрую мысль -  какой смысл теперь вести диетический образ жизни. Мысль определила цель похода в магазин, из которого вернулся с пакетом пельменей, сметаной и бутылкой водки. Последняя последовала в морозилку, пока закипала вода, и варилось содержимое пакета.
Выпил первую рюмку, закусил предварительно окунутой в сметану и изрядно посыпанной перцем пельменей.
На удивление не вызвало восторга. Сразу стало понятно, что есть-то и не хочется.
Вспомнилось, с каким удовольствием ты готов был зимой облизывать любое мороженое в том далеком детстве, когда оно грозило ангиной и суровым наказанием, а как волновал дым любой сигареты или папиросы, выкуренной тайком в подворотне, лишь бы дома не унюхали. Я уж не говорю о том удовольствие, которое доставлял вкус портвейна, когда над тобой висел жуткий страх быть пойманным. А те женщины, на которых ты не имел права, ожидая возмездия с обеих сторон. Но приходит свобода в том или ином вопросе, и ты уже покупаешь только то мороженое, которое тебе нравится (или никакого), куришь только те сигареты, табак которых ближе, наливаешь себе только то вино, которое обожаешь. Женщины начинают случаться и волновать только те, которые рождены для тебя. Все становится доступным, а, следовательно, интересным не в силу запрета, а в силу соответствия твоему вкусу и взгляду на жизнь, на то, ради чего ты ее проживаешь.
Интересно, а породит ли более тонкое отношение к жизни сам факт ее запрета для тебя?
Еще несколько рюмок и насильно запихнутых в рот пельменей, задумчивость и выкидывание недоеденного в ведро, а вот водка пилась на удивление легко, но не вызывала опьянения, не рождала каких-либо желаний и мыслей.
Надеялся, что сформируется список тех важных дел, который надо успеть сделать, во что бы это ни стало, но он оставался пустым.
Пискнула стиральная машина. Встал, сходил в кабинет, поставил складную сушилку, развесил на ней летние рубашки, тренировочный костюм, в котором провел последние две недели, светлые штаны, пару футболок.
Полез в шкаф за утюгом, привычка - сезонные вещи гладить после стирки по окончании сезона, чтобы через год, не задумываясь вынимать их из шкафа и надевать, но сегодня это неожиданно вызвало усмешку, все же водка способствовала более ясной мысли. Покачал головой и убрал утюг. Зачем тратить лишние усилия на бессмысленные действия?
Сел в кресло, смотрел какой-то дурацкий сериал, но, даже будучи мыслями далеко от переживаний его героев, долго не выдержал, выключил, перенесся в мир музыки, льющейся из колонок передо мной.
Налил водки в стакан, чтобы лишний раз не вставать, поддался звучанию нот.
Мысль закрутилась, не пытаясь спросить меня, о чем я хочу думать.
Пришла идея записать флэшку с моими любимыми композициями, чтобы именно они звучали, когда придут последние мгновения. А выдержу ли я здесь? Смогу ли превозмочь боли и не сдаться в больницу к Вернеру? Как не хочется, уйти там, в палате. Кстати, надо будет с ним договориться, чтобы в последние дни мы ежедневно созванивались, если я не отвечу, значит, все. Надо будет в последние дни дверь не запирать, а то она железная долго ломать придется. Да, с Сашкой договорюсь, он все равно все знает, главное, чтобы быстро приехали, не хочется уже вонять, когда найдут. Хотя мне-то уже будет все равно.
Убаюканный неспешным потоком мыслей, музыкой и водкой уснул в кресле.
Проснулся утром с ощущением бодрости и легкости, даже не почувствовал боли в теле из-за неудобной для сна позы, потянулся и вспомнил…
Было уже совсем не раннее утро, успел принять душ, приготовить и съесть завтрак, когда настойчиво зазвучал домофон. Не спрашивая, нажал кнопку с изображенным на ней ключом и, отперев, распахнул входную дверь, в которую в ту же секунду влетел мой внук Алеша:
- Деда, привет! -  я успел подставить ладонь под его хлопок по ней своей маленькой еще ручкой.
- Привет, Леший! – ничто бы не смогло запретить теплой улыбке появиться на моем лице. Наклонился, прижал маленькое, доверчивое тельце к своим ногам, чмокнул его в макушку.
- Привет, папа, - Аня потянула меня за шею вверх и поцеловала в щеку.
Пока мы развешивали куртки в прихожей, Лешка уже пробежал в гостиную, забрался на крутящийся стул, включил синтезатор и начал нажимать клавиши, наполняя квартиру отдельными, не связанными нотами.
- Чай, кофе? – спросил я.
- Чай, - Анна прошла в комнату, села за стол. – Повидался с друзьями?
- Да, - ответил я из кухни, включая газ под чайником, - все отлично, повидался, отдохнул. Все хорошо. Что у вас нового?
- Все нормально. Пока не забыла, у тебя какие планы на новогодние праздники?
Я уже собирался выйти в гостиную, но после вопроса вернулся к плите, чтобы ничем не выдать реакции на такой простой вопрос, ответил, повысив голос:
- Пока никаких. А что?
- Мы в этом году не полетим в Италию, - Анна с мужем каждый год на новогодние выходные раньше летала в Доломиты, кататься на лыжах, судя по видео, Леший, которому всего шесть уже стоял на лыжах лучше, чем на ногах.
- Почему?
- А ты подумай?
Я задумался. Ничего в голову не пришло.
- Папан, какой нынче год?
- Две тысячи шестнадцатый.
-  А будет?
- Семнадцатый.
- И…?
- Сто лет революции.
- Меня ваше с мамой коммунистическое детство когда-нибудь доконает! – рассмеялась дочь. – Она также ответила. Вам ничего не напоминает, что мне второго января исполнится тридцать?
- Ну, извини, - я с улыбкой позволил себе выйти из кухни.
- Вот-вот, только извинения, - она сияла. – Я планирую устроить по этому поводу большой прием. Твое и мамино присутствие не обсуждается. Тебе, кстати, привет от нее.
- Спасибо.