Мир вашему дому.

В камере все оставалось по-прежнему: Григорий лежал и читал книгу, два зека играли в нарды, трое спали, Машка лежала под шконкой.
– Привет, Феликс. Помог следствию посадить себя надолго?
– Не знаю, Григорий, чего они хотят. Говорят, что могут мне помочь. Но мне кажется, им глубоко насрать, кого сажать. Ищут жену. А жена здесь причем? Она далека от моих проблем. Копается в земле, ищет кельтские артефакты. Тихая женщина. 

– Не скажи, Феликс. Может им и все равно кого сажать, а вот тебе это должно быть не безразлично. Или ты будешь гнить на зоне, хотя, по твоим словам, ты ничего не сделал, или другой человек, которого ты даже не знаешь.
– На что ты намекаешь? Хочешь, чтобы сам сдал свою жену? Да ты что, она была со мной последние двадцать лет! Нет. Ее предать не смогу. Так же, как и она меня. К тому же, мне неизвестно где она. 

Пока Григорий молчал, Феликс мысленно рассуждал:
«Конечно, я предполагал, где может находиться моя суженая. Вспомнилось мне одно местечко, куда мы летали с ней вдвоем без нашего пилота. Когда у меня появились деньги, а потом и время, воплотил в жизнь свою детскую мечту стать пилотом. А потом яхтсменом. И стал. Если ее не нашли ни живой, ни мертвой, значит ей это надо. Она у меня умная. Всю жизнь жила, руководствуясь интуицией. Почувствовала беду, даже не беду, а ее тень – и исчезла. Есть в моей памяти один телефонный номер. И этот номер на этом острове. Если она там, трубку возьмет. Кроме меня, туда никто не позвонит. Она об этом знает. Но это потом. Сначала нужно отсюда выйти. А потом и жену спасать». 

– Феликс, жизнь такая штука: сегодня ты Бога за бороду держишь, а завтра он тобой зад подтирает, – вновь заговорил Григорий. – У тебя еще будет время в этом убедиться. Вот, к примеру, та же Машка. На воле был чиновником, бумаги подписывал, деньги за это получал. Потом начал подписывать выборочно. А затем стал деньги брать, но подпись не ставил. Посчитал себя крутым. Охрану завел, чтобы она его от им же кинутых защищала. Так охрана его и сдала. Кто-то заплатил больше, чем он. И судили его за изнасилование малолетки. Охрана свидетельствовала. И никакие связи не помогли. У тех, кого он кинул, связей оказалось больше. 

  Ну, а когда к нам попал, ерепенился, пока Митяй ему зубы не повыбивал, чтобы прикус был нежный. И ничего страшного. Привык. Человек ко всему привыкает. Даже к смерти. Я привыкал месяца два. Когда приказывал пятого убить, уже не нервничал. Вот и сегодня шестого к нам приведут. Не хочешь поучаствовать? Ты убиваешь, а тебе за это ничего не будет. Да, нет! Смотрю я, ты не убивец. Может на охоте и стрелял в кабана или оленя, издалека. Но это не то. Другое дело, когда ты его бьешь или режешь и чувствуешь страх жертвы, понимающей, что ты ее смерть и жить ей осталось на два удара сердца. Не появилось желание? – Григорий посмотрел на часы. – Ну, тогда сиди и смотри. Только не дергайся, иначе сам под замес попадешь. Тебя не обманули, ты попал в пресс-хату.

Открылась дверь камеры. Надзиратель втолкнул внутрь мужчину лет тридцати с баулом и матрасом. 
– Мир вашему дому, каторжане. Кто смотрящий хаты? Я Вова Курский с пересылки. Что это за тюрьма? Меня не процинковали. Выдернули и сюда. В «воронке» один ехал, и спросить было некого.
Григорий ответил не поднимаясь: 
– Ну, здравствуй, Вова Курский, давно тебя ждали. А вот и комитет для встречи. 

   Со шконок поднялось четверо. Двое встали по бокам от Вовы. Митяй подошел, протягивая руку. Вошедший положил баул и протянул свою. Ее тут же заломили. Со второй сделали тоже. Митяй ударил Курского по ушам, потом кулаком по затылку. К этому моменту руки у новенького были стянуты полотенцем за спиной. Оглушенного, Вову подтащили к Георгию.

– Переверните на спину, чтобы я лицо его видел. Зря ты, Митяй, его так сильно по ушам ударил. Он должен услышать, за что ему будут горло резать. Ничего попросить нельзя! Еще косяк, и будешь на месте Курского. Пусть очнется. Скоро ужин, а тут работа подвалила.

Митяй, путаясь и оправдываясь за плохо сделанную работу, набрал в кружку воды и вылил на голову Вовы. Пришлось повторить обливание еще пару раз, прежде чем оглушенный открыл глаза.

Григорий достал телефон, набрал номер и дождался ответа.
– Он вас слушает, – сказал, и перевел телефон на громкую связь.
– Здравствуй, Вова Курский. Суд тебе дал «десятку» за убийство моей жены. Но есть другой суд. Я твой суд! Ты мертв, но про это пока не знаешь.
Григорий убрал телефон и продолжил:

– Ничего личного, Вова. Рот ему заткните. Не люблю вой. И режьте на дальняке. И простыню с туалета уберите, всегда вас контролировать надо. В последний раз, прежде чем горло перерезать, отрезали уши и нос, а это не похоже на самоубийство. – Достав из пачки печенье, Григорий стал жевать, наблюдая за действом.

Вову оттащили к туалету, положили голову над дырой, обгаженной испражнениями арестантов. Двое держали Курского за руки, третий оттянул голову, а Митяй достал ложку и стал водить отточенным краем по горлу.

 Все происходило как-то обыденно, как на охоте, когда егеря разделывали подвешенного за ноги дикого поросенка, а остальные пили по первой крови и закусывали деликатесами.

Тело Вовы забилось в конвульсиях, но арестанты держали его крепко, стараясь не испачкаться кровью. Феликс был вынужден смотреть на казнь, обливаясь холодным потом.

«Десять минут назад человек улыбался, во что-то верил, и вот он труп, лежащий лицом в дерьме. В дерьме! В дерьме! В дерьме!» – Он с трудом подавил приступ тошноты. Его руки дрожали.

– Митяй, руки развяжи и зови вертухая. Скажи , что новичок не вынес тягот жизни, раскаялся и покинул нас.

Он обвел камеру тяжелым взглядом и, увидев испарину на лице Феликса, улыбнулся.
– Ну, что, Сергеевич, считаете ли вы романы Пауло Коэльо феминистическими, или не стоит обращать внимание на мнение критиков? Думаю, вы не смогли не заметить наличие у меня телефона? Желаете кому-нибудь позвонить? Или пока не готовы?

Пришли надзиратели и забрали с собой Митяя и Курского. И снова зеки играли в нарды, Машка кому-то чесала пятки. Григорий убрал телефон, потеряв всякий интерес к Феликсу.