Иркутск, Тимирязева 37. 1943-1946 гг.

Дом был старый деревянный, двухэтажный, с достаточно высоким чердаком,  крытым кровельным железом. Он ничем не выделялся в ряду других строений,  выходящих своими фасадами на улицу Тимирязева.
Перед домом – высокое крыльцо, с двумя дверьми - входы на первый и  второй этажи дома. Деревянные ворота с калиткой в них вели в  сравнительно узкий, но протяженный двор, в котором один за другим стояли  два обитаемые одноэтажные деревянные флигели; ими двор как бы делился  на передний и задний. Периметр двора замыкался стеной нашего дома, далее  высокими сплошными деревянными заборами и сараями, где жильцы обычно  держали дрова и уголь, а кое-кто и домашнюю птицу.
Над одним сараем высилась голубятня, хозяин которой страстно увлекался,  гоняя и дрессируя голубей. Мы, дети, с восхищением наблюдали эти забавы  и, когда он разрешал, принимали в них участие. Во дворе была дворовая  уборная и неподалеку от нее колодезь, вода из которого использовалась  для «технических» целей. Питьевую воду приходилось носить (зимой –  возить на
санках) от водоразборной колонки, находяшейся метрах в 150-200 от нашего дома.
В этом доме бабушка , мать, я и сестра (младше меня на семь лет) прожили до середины 1946 г.
В 1945 г, после окончания войны с Японией к нам присоединился отец, переведенный до демобилизации дослуживать в Иркутск.
Наша комната находилась на втором этаже. Кроме нас здесь жили еще две семьи.
Одна - Бичунские, евреи, довольно пожилые люди (или мне они такими тогда  представлялись), и с ними внучка Майя - года на полтора старше мня. Ее  родители, молодые польские (или галицийские) интеллигенты, в то время  затерялись где-то на островах Гулага, старики с ребенком осели в  Иркутске, где, как они считали, они находятся все же поближе к своим  детям-страдальцам.
Другая семья (в памяти не осталась их фамилия) занимала две комнаты :  одну маленькую (где жила молодая женщина 24-26 лет Полина с дочкой  Геней, которая была немного младше меня), и сравнительно бOльшую,-  проходную. Проход на общую летнюю кухню был отграничен от их жилого  пространства тяжелыми, длинными до пола занавесками. В этом тесном  пространстве ютилось четыре человека : старуха Анна Семеновна, ее  пожилая дочь Вера, ее муж – бывший гвардейский офицер (царской армии),  впавший к этому времени в почти полную прострацию и размещенный в  отдельной фанерной выгородке их комнаты, и давний любовник Веры – Петр  Степанович, державшийся джентльменом, стройный, поджарый, c военной  выправкой, всегда чисто выбритый, тоже уже достаточно пожилой. Он,  пожалуй, был в возрасте моего отца, но вот же не был мобилизован в  армию,тогда как отец был. Сейчас, когда я думаю об этом, мне это кажется  не таким уж и странным. Тогда же, естественно, за малостью моих лет,  этот вопрос передо мной возникнуть не мог.
Вера и Петр Степанович служили в каких-то конторах, Анна Семеновна была  вдовой священника, кем им доводилась Полина и Геня, мне неизвестно, но  было ясно, что она среди них – не случайный и не чужой им человек.  Полина работала делопроизводителем в военкомате, была веселая, открытая и  энергичная особа. Остальные – замкнутые, молчаливые, но сдержанные и  неизменно вежливые люди (этот «лед» несколько удалось растопить матери,  когда она сумела достать в медчасти ИТколонии*, где она тогда работала  «вольняшкой», для Анны Семеновны, заболевшей воспалением легких,  чудодейственное и новое американское из ленд-лизовских поставок  лекарство СУЛЬФИДИН, спасшее ей жизнь).
Мы, дети из всех семей хорошо ладили между собой, подолгу проводили время друг у друга, гуляли, играли.
Обычно зимой, когда проезжие части дорог были покрыты хорошо  утрамбованным снегом, мы, пацаны, вооруженные железными прутьями с  загнутыми на их концах крюками, гонялись за проезжавшими грузовичками с  газогенераторными колонками (на нашей улице движение машин было не очень  интенсивным), цеплялись за их борта, чтобы проехать с ними несколько  сотен метров, и так же вернуться обратно. Коньками обычно были  дешевенькие "снегурки", прикрученные к валенкам веревками.
До сих пор хорошо помнится мне один "криминальный" случай, касающийся моих дворовых разборок со сверстниками.
Вернувшись после японской компании к нам в Иркутск, отец привез мне в  подарок казачью шашку в ножнах и никелированный шестизарядный револьвер с  инкрустированной перламутровыми накладками рукояткой. Я, конечно же,  поспешил во двор похвастаться "сокровищами".
Мой сверстник Виктор, живший на первом этаже нашего дома, после долгих  безуспешных просьб попытался силой завладеть ими. Я замахнулся шашкой и,  не смогши преодолеть инерции ее движения вниз, слегка рубанул его в  плечо. Ранка оказалась неглубокой, но показалась кровь, Витя завопил.
Появилась его мать. Убедившись, что Виктору ничего страшного не  угрожает, она отвесила мне две весомые затрещины и отправилась  жаловаться моей матери. В результате всего этого, шашка с предварительно  надпиленным и переломленным клинком, револьвер и откуда-то появившийся  мешочек с патронами были выброшены в выгребную яму дворовой уборной, а я  получил дополнительную порцию родительского "увещевания". Слава богу,  что я ничего не знал раньше об этом материнском загашнике с боеприпасом!

Как известно, начиная с победоносного завершения
Сталинградской битвы, военная фортуна отныне постоянно сопровождала  Красную Армию. Мы каждый день внимали Левитану, вещавшему из черных
тарелок-репродукторов, имевшихся у всех жильцов, об очередных успехах
наших войск, перечислявшему названия освобожденных от оккупантов городов и сел.
6-го ноября 1943 года был освобожден от врагов наш родной Киев.
Война отступала все дальше и дальше на запад, выходила за пределы нашей страны.
При всем при этом было заметно, что Петр Степанович все более и более  мрачнел и уходил в себя, погружался в депрессию, начал cильно выпивать.
Война продолжалась еще долгие месяцы.
Но вот, наконец, 9 мая 1945 г. она завершилась подписанием Акта о безоговорочной капитуляции Германии.
Весь город высыпал на площадь перед горкомом партии. Люди плакали,  смеялись, пели песни, незнакомые люди обнимались и целовались, «качали»  военных.
Тогда в «простом» народе мало кто знал, что предстоит еще одна война - с Японией - с новыми жертвами, ранеными и покалеченными.
В ночь с 9-го на 10-е мая Петр Степанович повесился на чердаке, закрепив веревку на стропилах.
Еще одна – из многих и многих десятков миллионов жертв революции, войн  (в том числе и гражданских) и репрессий, прокатившихся по  многострадальной России, кровью вписанных в ее Историю 20-го века.

...В середине 1946 года мы вернулись на родину, в Киев.


*ИТколония – исправительно-трудовая колония.

2011.