Рыло

                              Приехали мы однажды в Крым, чтобы отдохнуть на море. Жильё было найти очень даже, нелегко потому, что маленький курортный посёлок Симеиз был переполнен отдыхающими. Мы уже обходили не один десяток подворотен, домиков, сараев в поисках сдающегося жилья. Приходим в одну из очередных подворотен,  открываю первую из дверей, чтобы спросить, нет ли у них места для проживания. А там, на старенькой, разворошенной кровати, поверх изношенного, замызганного, лоскутного одеяла лежит раскинувшись навзничь,  огромное, сильно распухшее, заросшее щетиной, пунцово-красное, покрытое испариной  рыло. Очень похожее  на свиное.

          Обнажённое до пояса тело его, было на столько,  обильно татуировано рисунками и письменами,  что совсем не имело уже свободного места от них. Эти письмена и рисунки шифровали его жизненное кредо, и весьма богатый жизненный опыт и напоминали и указывали ему, в трудные минуты слабости и растерянности, в пору сомнений и колебаний,  как вехи путнику на его зыбком и опасном  пути. Чтобы  он не посмел остановиться, свернуть, или сойти с предначертанного и выбранного однажды им пути.

        Было, похоже, что,  обитатель этой жалкой лачуги  совсем недавно откинулся с зоны, мотал там немалый срок в каких-нибудь приполярных областях или краях страны, или, может быть, вернулся с каких-то  далёких, малообжитых районов Севера или Сибири, находясь там по вербовке на заработках, или на комсомольских стройках. Это  там, где ребята толковые или ребята семидесятой широты, и там, где плакаты вперёд. Где он не один год провёл в отдалении от цивилизованной жизни и теперь так жадно и с таким упоением отдыхает, проходит адаптационный период в родных краях и набирается сил для новых свершений.

            Перед этим рылом, на маленьком, стареньком, сильно изношенном, изрытым какими-то глубокими бороздами и ничем не покрытым столике, почти у самого носа, стояла большущая тарелка с накрошенным в ней луком и обильно политым постным маслом. Там же, на столике рядом с этой тарелкой лежали обгрызенные куски зачерствевшего хлеба, и пустой гранёный стакан. И, на самом краю его, едва не падая на пол, стояла с отбитым краем тарелка, приспособленная под пепельницу, наполненная до краев окурками, рядом с ней лежали две скомканные пачки из-под сигарет, и три пустые мятые пачки с названием «Прима» валялись под столиком у кровати. Окурками была наполнена не только тарелка, приспособленная под пепельницу, ими обильно были посыпаны и столик, и пол в комнатке. Вся маленькая комнатка была заставлена пустыми бутылками из-под водки. Они стояли везде: под столиком, у кровати, по углам, их было столько, что казалось,  им просто тесно, им мало места в этой комнатке.

        Маленькое окошко в комнатке, зашторенное тёмной и плотной тканью, плохо пропускало дневной свет. На стенах этой комнатки были обшарпанные, покрытые пылью и копотью с уже не различимым рисунком на них, обои, и на них непонятно от чего, обилие больших и малых пятен разного окраса и формы. И, сети – ловушки, из паутины, во множестве расставленные пауками в большинстве своём в верхних углах у самого потолка. Хорошо освещённые светом утреннего солнца проникшего в открытую дверь, а иные, уже застаревшие из них пропитанные пылью и копотью табачного дыма, лохмотьями свисали по стенам. Нигде не было видно лишь самого экзекутора, надо полагать, что он не видим и не осязаем, так безжалостно истязавший это тело, по расшифрованным письменам и рисункам на нём, доведший его до недвижимого, между жизнью и смертью состояния. Впечатляющий натюрморт.

          Всё маленькое и миниатюрное в этой комнатке, и она сама, сильно контрастировали с её обитателем, размеры которого по  всем параметрам были очень велики. Яркий свет утреннего солнца, проникший в открытую дверь, хорошо осветил эту угрюмую, смрадную комнатку, похожую на берлогу, с  ещё не пробудившимся медведем в ней.

      Над огромным свиным рылом, имевшим окоченелый вид, и над тарелкой с луком, в нескончаемом танце вились назойливые мухи. Иногда они  оголодавшие и уставшие садились на это рыло и в тарелку с луком, чтобы подкрепиться, они  жадно вгрызались  в это рыло, чтобы отожрать от него чего-то  съестного,  отдохнуть, набраться новых сил и продолжить свой  утомительный, напускающий отчаянную тоску танец. Но свиное рыло было в  столь глубоком опьянении, что не обращало на это никакого внимания. И вообще оно не обращало, ни на что, и, ни на кого никакого внимания. Оно имело все признаки состояния глубокого и длительного алкогольного запоя.
          В маленькой комнатке  стоял кисло-луковый запах вперемежку с запахом табака и водочного перегара. Свиное рыло лежало с полуоткрытым ртом и тяжело, будто придавленное кем-то очень дюжим и удушающим его,  шумно, и прерывисто дышало, всё больше и больше наполняя маленькую, душную комнатку, тяжёлым водочным перегаром. Казалось, оно вот, вот испустит дух и отлетит на небеса; и  тогда, взрыдают с горя непорочные  ангела на небесах, и прослезятся устыдившиеся, не знающие порока серафимы, принимая в свои объятия, душу  усопшего грешника.

        Я, ничего не спрашивая, поспешил закрыть дверь и выйти на свежий воздух, после чего мы снова продолжили утомительный поиск сдающегося жилья.

        Увиденное,  представляло собой нечто сравнимое, разве, что с каким-то фрагментом,  из живописных полотен Босха, изобразившего там самый трагичный и неотвратимый момент человеческого грехопадения. Его апофеоз, создающий удручающее впечатление, ставящее под сомнение целесообразность нашего бытия.