Вот оно! Началось!
Буквально вчера у нас с Маринкой состоялся серьезный разговор на тему присутствия новорожденных сестер в жизни пятиклассников.
— Сразу поставь их на место! — подруга имела в виду родителей, а также всяких баб и дедов. — Не подходи, не смотри, в разговоры не вступай, иначе сядут на шею! Поняла? — сурово спросила она.
Я кивнула, потому что говорить не могла, слезы, которые я так долго сдерживала, дружным потоком пролились на джинсы. Маринка доступно и, со знанием дела, рассказывала мне о мелких тонкостях обращения с младенцами, поэтому, когда папа, зная прекрасно, какую свинью мне подсовывает, позвал меня забирать Катеньку из роддома, я уже была слегка подкована в этом вопросе. Я смерила папу неумолимым взглядом и, надеюсь, от него он похолодел, во всяком случае бодрая улыбка быстренько сошла с его лица.
— Нет, спасибо! Мне нужно делать уроки! — пресекая дальнейшие поползновения в мою сторону, я скрылась в своей комнате.
И приложила ухо к крохотной щелочке.
— Вадик, ты должен был настоять! — громко возмущалась баба Маша, папина мама. — Мало ли чего она хочет или не хочет! Молода еще, так с отцом разговаривать! Упустите девчонку! — грозилась она.
— Да что ты прицепилась к ней? — защищал меня дед Степа, папин папа.
— Все, хватит! — папа оборвал их обоих. — не хочет, пусть не едет, — и хлопнул дверью.
Вот это да! Я победила! Не на ту напали, я вам не рабыня Изаура!
Пометавшись в радостном возбуждении по комнате, я плюхнулась на кровать: нужно было серьезно обдумать дальнейшую линию поведения и следовать ей неукоснительно. Однако, хочется есть, да и в туалет не мешало бы прогуляться. Выход в коридор теперь подобен вылазке в стан врага в джунглях Амазонки, где за каждым банановым листом запросто может поджидать удав. Противник, в лице бабы Маши, окопался на кухне. С каменным лицом я прошла к холодильнику, достала колбасу и засунула в рот огромный кусок. Бабушка сначала делала вид, что меня не замечает, но тут же забыла про это.
— Светочка! — все-таки она не выдержала. — Ну как же тебе не стыдно?! Ты так папу обидела! А мама-то как расстроится, а ей нельзя волноваться!
«Не подходить, не смотреть, в разговоры не вступать!»
Помня Маринкины наставления, я поспешила покинуть поле боя, чтобы не дать себя заговорить. Баба Маша следовала за мной и уговаривала поесть нормально, расписывая мне в красках: супчик — типа зашибись, курочка — просто обожраться, и кисель. На этом месте я споткнулась и чуть не капитулировала, даже не начав толком военные действия. Обожаю!!!
— Баб, а ты умеешь делать суши? — нанесла я ей запрещенный удар.
Готовить было бабушкиной страстью, больше этого она любила только наезжать на родственников.
— Чего? — опешила бабушка, выведенная на время из строя.
Я торжествующе улыбнулась, проглотила колбасу и скрылась в своей комнате, закрыв дверь прямо перед носом бабы Маши. Победа
номер два! Однако, надо признать, я не наелась, маленькому кусочку колбаски было одиноко в моем желудке. Ах да! Я же еще уроки не сделала! Ну спасибо, родители! Удружили! А вы спросили меня, хочу ли я этого?! Ваша безответственность привела к тому, что мне УЖЕ нет места в родном доме! Ни поесть, ни передвигаться свободно по квартире, уроки учи на голодный желудок! Мой внутренний орган согласно проворчал, он был со мной полностью солидарен. Черт! Пришлось заговаривать ему зубы: я отвлеклась на историю, географию, английский, алгебру даже открывать не стала, без папиной помощи я все равно ничего не смогу решить, а там прорва заданий. До папы мне теперь не достучаться, я оказалась в полнейшем тупике.
Когда затрезвонили в дверь, я совсем забыла о своем особенном положении, и ноги сами вынесли меня в прихожую. Мама приехала! Мне было так грустно без нее. Целых пять дней мы с папой коротали время, как два старых холостяка, питались пельменями и колбасой, пока не явились баба Маша и дед Степа.
Первый раз я с готовностью поехала с папой в больницу, посмотреть на сестренку, но увидев светящуюся улыбку мамы, предназначенную не мне, ее глаза, затопленные любовью не ко мне, испытала жестокое разочарование в жизни. Мама едва обратила на меня внимание, нет, она обняла меня и расцеловала, и сказала, как по мне соскучилась, но я-то видела прекрасно, что вся она обращена в сторону кроватки, где спала крошечная Катенька, такая страшная, как кусок сырого мяса. Мне хотелось крикнуть маме:
«Да посмотри же на меня! Это же я — твоя настоящая дочь!»
Я понаблюдала некоторое время за ними с папой и вышла на улицу. Так началась моя новая жизнь, в которой я оказалась никому не нужна, всех раздражала, всем мешала и ненависть к моей младшей сестренке пустила длинную корневую систему в моем сердце.
Пока папа помогал маме раздеться, бабушка умилялась над большим кружевным свертком:
— Ах, какая у нас девочка! Какие у нее глазки, какие реснички, а носик-то у нас папин! Да-да-да, папин носик! — баба Маша трясла головой, чмокала губами, сюсюкала с глупейшим выражением на лице. — А где же наша сестренка? — вдруг вспомнила она обо мне, и я невольно попятилась.
«Не подходить, не смотреть, в разговоры не вступать!»
— Светочка, — с ласковой улыбкой Медузы Горгоны бабушка протягивала мне розовый конверт. — Ну-ка подержи Катеньку, она хочет с тобой познакомиться!
Роковые слова были сказаны, четыре пары глаз смотрели на меня: со страхом, с напряженным ожиданием, с недовольством. Одной Катеньке было наплевать, возьму я ее на руки или нет. На выпад врага следовало отвечать решительным контрударом.
— Пожалуй воздержусь, — я скосила глаза на обезьянье личико в розовой шапочке и быстрым шагом удалилась к себе.
— Света! — неслось мне вслед. Папа рассердился.
— Да ладно, Вадик, ей надо привыкнуть, — успокаивала его мама.
Я еле справилась со слезами. Из-за этой мартышки я не обняла маму, а мне так хотелось, чтобы она как следует мне обрадовалась и сказала бы:
— Доченька, я так соскучилась по тебе. Как же вы тут жили без меня?
И я рассказала бы ей про нового учителя по математике Сергея Алексеевича Карасикова, про викторину по английскому языку, которая уже скоро будет, обсудила бы с ней летний лагерь: стоит ли мне туда ехать в этом году или лучше провести все лето у бабы Веры в деревне (это мамина мама). Много чего я хотела ей сказать, но мое место единственного и неповторимого ребенка в семье заняла Катенька.
А кто же теперь я для своих родителей? Все еще любимая дочь или досадное недоразумение, которым не погордишься. Чем гордиться? Была бы я необыкновенная красавица, так нет: худая, бледная, с веснушками на носу, правда баба Вера говорит, что у меня колдовские глаза, но сама я не нахожу в них ничего особенного. Если бы я была послушной и работящей, как Золушка — тоже нет: в моей комнате легче сломать ногу, чем что-то найти. Конечно, убираться я помогаю, но для этого меня надо пинать с самого утра. Я не отличница, в моем дневнике есть тройки, а теперь еще и двойки по математике. В общем, сделала я вывод, любить меня не за что, поэтому они и переключились на Катеньку.
В растрепанных чувствах я углубилась в точные науки. Кто же это придумал, что они точные? Ответ получался весьма приблизительным и никак не желал совпадать с цифрами, написанными чьей-то доброй рукой в конце учебника. Я пыталась подойти к заданию со всех сторон, рассматривала возможные варианты решения, так обычно мы делали с папой, когда я была еще единственным и любимым ребенком, но уравнение упрямо не желало равняться нулю и выдавало решение в одну целую и две пятых цыпленка. Да чтоб тебя! Придется завтра унижаться перед Соколовой Анькой и просить дать мне списать.
Я захлопнула учебник и прислушалась: в доме было тихо, все мои родственники обнаружились в комнате родителей, где стояла кроватка. Они все четверо любовались обезьянкой Катенькой. Про меня уже никто не вспоминал, я была отработанным материалом.
— Света, — увидела меня мама. — Подойди сюда, посмотри на сестричку.
Не подойди ко мне моя любимая, пусть и не единственная дочь, а посмотри на обезьянку Катеньку.
— Да не стоит, — я развернулась и уже сделала полшага к кухне.
— Все, мне это надоело! — тихим (чтобы не потревожить сон Катеньки!) злым голосом произнес папа, догнал меня в два шага и подтащил к кроватке.
«Не подходить, не смотреть, в разговоры не вступать!»
Я крепко зажмурилась, чтобы не видеть это обезьянье личико. Может, они думают, что я тоже стану пускать розовые сопли пузырями над их Катенькой? Ну так вот, они просчитались!
— Посмотри на сестру и хватит уже издеваться над всеми! — тихо орал папа на меня. — Привыкай, что теперь ты не одна. Твоему эгоизму пришел конец и плясать вокруг тебя никто не будет!
— Вадим, Вадим, ты чего говоришь-то? — испугалась мама. — Светочка, доченька!..
— Все он правильно сказал, — вступилась баба Маша. — Что же это такое? Много воли взяла! Все прыгают вокруг нее, как индейцы, а она ходит, губы кривит. Да я бы!..
— Цыц! — крикнул на нее громким шепотом дед Степа. — Отстаньте от девки! Ее, вообще-то кто-нибудь накормил сегодня?!
Я была так благодарна деду, что чуть не расплакалась, но крепко стиснула зубы и удержалась. Не дождутся они! Вцепившись руками в решетку кроватки, я вдыхала кефирный запах и не открывала глаза.
И тут Катенька проснулась! Этот исторический момент прошел мимо меня, понятно было лишь по звукам и по причитаниям бабы Маши:
— Ай наша Катенька! Да где тут наша золотая девочка?! Кто же здесь проснулся?! Солнышко наше проснулось и хочет кушать! — и дальше в том духе. Про меня тут же забыли.
Еще минутка и меня точно стошнило бы прямо на их драгоценную Катеньку кипящими розовыми соплями. Я прорвалась через стену родных, которые меня больше в упор не замечали и побрела к себе в комнату. Родители были потеряны для общества.
Моя жизнь превратилась в Ад. По дому толпами бегали стада родственников: одни уезжали, другие приезжали, чтобы помогать маме, но, по-моему, она от такой активной помощи только уставала еще больше, папа пропадал на работе и носился по магазинам, покупая все для Катеньки. Я самостоятельно собиралась в школу, самостоятельно приходила домой оттуда и старалась задержаться где только возможно. Родителям я объявила войну: к своей сестренке не подходила, не смотрела в ее сторону, в переговоры с родней не вступала.
Катенька орала днем, орала ночью и затыкалась только если ее брали на руки. Мама или папа ходили с ней по квартире и разговаривали. Стоило им по своей наивности опустить ее обратно в кроватку, как эта вредина снова начинала голосить.
— Ну-ну-ну, моя
Та мамаша и к младшей будет так же относится, как только та подрастет, но Загорянские своих детей хотят подружить и очень огорчены тем, что Света ревнует.
