| «зимняя сказка» |  |
Уходя - оглянись.гл. 8. Он умер и... уснул...
Вадим.
Вадим, после мучительного разговора с дочерью, ещё долго сидел, опустив голову, не замечая, с какой силой рука сжимала трубку, не решаясь отпустить… От неосознанной боязни разорвать навсегда эту эфемерную связующую с семьей нить. Он ощущал себя совершенно раздавленным, и был охвачен странным смущением, словно, по-взрослому нашкодивший глупый школьник… Пытаясь представить, как же там Наташе пришлось выкручиваться, лгать детям про больную ногу, его мнимый приход, командировку, чтобы не ранить их хрупкую психику… Почувствовал, как сжалось сердце сжалось, и по всей грудной клетке распространилась тупая боль. «Как же она сама приняла его предательство?! Как? Раз она говорила им про командировку, значит, звонила на работу... - он тихо застонал, представив, что там брякнул охранник, хотя тупее, чем он сам, вряд ли кто-нибудь её сумел бы обидеть. А с чего это он взял, что ее нет ни в душе, ни в сердце?! Да, он почувствовал себя с Майей увереннее, по-новому, как бы обретая себя заново, но вряд ли это можно было назвать любовью... – размышления все больше запутывали клубок стонущего сознания».
Интенсивность, с какой на него обрушились приемы интеллектуального обольщения, искушенной в этом вопросе Майи, совершенно не оставляла времени на размышления, сейчас предательски выстраивались с издевательской ясностью. «Хотя, о чем тут можно было размышлять? – мысли заставляли вновь и вновь возвращаться в те сумасшедшие дни… – Мы совпадаем по всем пунктам человеческих взаимоотношений, не говорила Майя, но это вытекало из ее поведения. А что же тогда у него было с Наташей, если любовь прошла, то почему так болит сердце, и, не только за детей, хотя и за них тоже, но это какое-то другое состояние». Мы редко понимаем тех, кого любим, не принимая их такими, какими они являлись на самом деле. Пытаемся совершенствовать их, забывая то же самое, прежде, проделать с собой. Совершенно очевидно, что с нашим героем происходило, что-то, вроде несоответствия внутренних ощущений и сокрушающей действительности страшного поступка.... Вадим в изнеможении откинулся на кровати. Внезапно и остро ощутил, как же ему дороги их совместные вечера, прогулки, поездки и разговоры... Не понимал их ценности, пока сам же не оборвал живую нить налаженной жизни. И перед глазами пробегали кадры начала отношений: с ясностью засветилась трепетная, чистая, целомудренная картина их первого грехопадения... Годовщину этого события, они с Наташей празднуют уже двадцать лет.
В тот день, его мама сказала, что хотела бы разделить одиночество своей сестры, недавно похоронившей мужа, и вместе с ней встретить Новый год. Правда, ее можно было пригласить к ним, но... Но тут, смущаясь, она замялась на мгновение, а потом всё-таки сказала, что считает своим долгом помочь им с Наташей немного лучше узнать друг друга. Говоря это, покрылась румянцем, и, как оказалось, он был ей к лицу. Вадим впервые мать такой живой, раскрывшейся, вышедшей из панциря души. Ему стало, нестерпимо её жаль ее, но, в то же время, чувство благодарности за доверие и понимание вспыхнуло в его сердце. Оказывается, он до сих пор совсем не знал самого родного человека, думая при том, что она не в состоянии понять такие тонкости, в которых сегодня так неожиданно проявилась её удивительная глубина понимания. Относился с оскорбительной снисходительностью, порой, стесняясь своей матери, перед однокурсниками, у которых были образованные респектабельные родители. Эти юношеские заблуждения присущи основной части молодежи. Как бы ни было, в конце концов, понимание пришло, что случается не со всеми детьми. К великому сожалению! Но тут, видимо, есть и большущая вина самих родителей.
Вадим с благодарностью посмотрел на мать: ничего не говоря, прижал ее хрупкую фигурку к себе и, долго не отпускал… «Мама! Я хочу сегодня сделать предложение Наташе. Пожалуйста, прими как дочь мою девушку. Её родители, погибли в автокатастрофе два года назад». Больше они не сказали друг другу ни слова, и Анна Васильевна уехала. В их душах осталось волнующее чувство, что они заново обрели друг друга, и между ними протянулась невидимая для постороннего взгляда нить, которая теперь их соединила, одним им известной тайной. Ох, как же важно это сближающее выражение отношений между родителями и детьми! Только оно может дать положительные результаты грядущим поколениям... Ну, во всяком случае, так кажется мне.
В то время наш герой чувствовал себя счастливым еще и оттого, что обрел заново мать, и сегодня, со всей полнотой уже давно копившегося чувства, требующего выхода наружу, наконец, сделает Наташе предложение и... А вот, это и… уж как получится... Но то, что для этого сегодня не существовало никаких препятствий, будоражило... Все больше и еще больше возбуждало воображение, которое и так уже было переполнено новыми удивительными чувствами, не имеющими выхода…. Он вспомнил. Как тогда рванул телефонную трубку с такой силой, что едва не свалил столик в прихожей:
«Наташка! Ты сегодня приглашена к нам в гости! - выпалил Вадим. Стеснения не принимаются! Никаких стеснений, мы будем одни. Мама уехала к сестре. Ну, Наташенька, родная моя! И что же, что Новый год завтра? Мы проводим старый год, и, вообще, нам надо с тобой успеть, о многом поговорить еще в старом году, - положив трубку, почувствовал, что взмок от страстного волнения.
Договорились встретиться на Аничковом мосту. Шел крупный пушистый, пушистый снег... Наташа ему казалась принцессой из сказки. Золотистые волосы растекались по плечам: они были усыпаны снегом, делая ее волшебной и загадочной. Домой пришли уже поздно. Вадим поставил музыку любимого Глена Миллер - это предусмотрел он сам, а вот шампанское в холодильнике, да еще и двух сортов, сухое и полусладкое, конечно, мама. Перед уходом она, смущаясь, сказала, что купила им шампанское, правда, не знала, какое любит Наташа, поэтому взяла двух сортов. Как же ему в голову его садовую даже не приходило, что мать может быть таким тонким человеком? Она все предусмотрела, и теперь им было легко, тепло, необыкновенно уютно. Оба трепетали от ощущения чего–то приближающегося: нового, желанного каждой клеточкой выражения их любви. Вадим до сих пор не смог забыть, какими оковами связывали его тогда нерешительность и смущение.
Постелив Наташе в своей комнате, сам пошел спать в спальню матери, но от волнения… не находил себе места. Лихорадочно оделся и вышел на улицу; с жадность подставил лицо колючему снегу. Снежинки наотмашь лупили его по лицу, стремясь проникнуть в рот, ноздри... а он усмехался навстречу им счастливой и загадочной, светящейся улыбкой. «Наверное, шампанское сводит меня с ума», - думал он. Конечно же, лукавил... и сам это понимал, что не от шампанского у него кружилась голова, замирает сердце… Имелась куда более веская причина. Было уже далеко за полночь, и свет в доме не горел. Вадим снял пальто, скинул мокрые туфли… в одних носках, стараясь не шуметь, подошел к кровати. Лунный свет и белизна снега наполняла комнату серебряными тенями.
Робко приблизился кровати, вглядываясь в спящую Наташу: по подушке разметались длинные пряди волос, одна рука свисала с койки, на ней, сквозь белизну кожи, проступали голубоватые жилки, вызывая необыкновенную нежность и трепетную жалость к любимой. Дрожащими руками осторожно потянул простыню на себя... Заботливая мама заботливо постелила им очень красивое нежно-розовое белье. «Ах, мама, мама! Спасибо тебе, родная моя!» - с нежностью подумал Вадим. Розовые простыни отливали в лунном свете перламутром. Наташа шевельнулась, почувствовав прохладу, и снова замерла. Вадим весь дрожал, но не от холода, его била дрожь от смущения и мучительного желания. Не помня себя, боясь прикоснуться ледяной кожей, лег рядом, но сам сгорал от внутреннего жара... Мозг пылал… Еще долго смотрел на нее, прежде чем протянуть влажную ладонь. Его пальцы ласково обвели овал лица, коснулись ресниц, нежных полураскрытых губ... Рука скользнула к ямке на шее, воровато погладила упругую грудь… Нежное тепло и покорность тела, казалось, не ведающего, что его ласкают, жар сонного дыхания все сильнее разжигал его. Наклонив голову, он приник к губам, ощутил дрожащими ладонями груди, втянул губами розовый сосок, и ласково лизнул языком. Почувствовал, как изнеженные бугорки твердеют. Вадим тихо застонал… Прижался бедром к ее ноге… Её стан мучительно–сладко напрягся... Казалось, что он грезит... Снова принялся ласкать тело самыми кончиками пальцев... Медленно скользя по бедру, они постепенно приближались к завиткам волосков, ласкали бедра изнутри... «Какая нежная кожа, точно шелк!». Наташа вздохнула, повернулась во сне набок. Упругие груди прикоснулись к нему... «Бунтарь», изнемогающий от желания, оказался притиснутым к шелковистым ляжкам, а у юноши… помутилось в голове... Словно завис на страшной высоте водопада. Потом, не удержавшись, с потоком ревущей воды понесся вниз… Не помня себя, раздвинул сонные бедра... Вошел сразу, почти незаметным толчком. Оказавшись в ней, замер, пытаясь осмыслить состояние...
Чувство вины, истома, слияние чистоты и греховности волновали до безумия его пылающее сознание. Любовь и похоть – одновременно! Такого он еще не испытывал, хотя имел уже некоторый опыт общения с девушками, но так…. Вадим боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть это мгновение, но не смог удержаться... Тихонечко качнулся и снова замер. Еще один толчок, и его буквально настиг острый, как лезвие ножа, миг наслаждения! Фонтаном брызнула кровь, так казалось ему...
Он умер и... уснул...
Наташа, дождавшись, когда он совсем уснет, открыла глаза. Девушка еле-еле сдерживала себя, чтобы не закричать от нежности стыда, боли и наслаждения...
Утром, напевая, Вадим носился как сумасшедший по квартире: с кухни в спальню, из спальни на балкон. Наташа открыла глаза. Их взгляды встретились, и она, смущенно улыбаясь, произнесла в сторону:
– Ночью я видела сон...
– Ты же знаешь, что это был не сон, – Вадим перебил её поцелуем.
– Конечно, знаю... – ответили её губы в губы.
|
