Митька сидел на берегу речки с удочкой. Речушка весело скакала и журчала в камнях чуть выше, на перекате. А там где сидел Митька под ольхой, она успокаивалась в омутке, и медленно закручивалась под обрывчиком.
Сидел мальчишка с удочкой не ради рыбы. Ну какая рыба в этом месте? Выше по течению, уже в отрогах Уральских гор, и в этой речушке водилась хорошая рыба. Хариусы стояли стайками под перекатами, изредка выпрыгивая из воды серебряными ракетами в погоне за мухами и комарами. И ручьевая форель там водилась. Но на такую рыбу снасти хорошие нужны, леска тонкая и прочная, удилище длинное. Очень уж пуглива и осторожна рыба в горных речушках.
На этот омуток убегал Митька, когда шкодничать ему надоедало. Или когда в очередной раз от мамы по шее получал, за свои проделки. Вот тогда, хватал Митька удочку и убегал на речку. Сидел под ольхой и думал. О чём? А какие мысли у шестилетнего мальца могут быть? Детские. В этот раз он думал о том, что скоро брат с буровой приедет. Опять затискает младшего братишку, по магазинам поводит и накупит Митьке всяких разностей и вкусностей. Однако не ради шоколода-мармелада Митька брата ждал. В прошлый свой приезд, он Митьке топорик привёз. Замечательный топорик, в чехле и рукоятка резиной обтянута. Папа его наточил до бритвенной остроты, ну и Митька сразу топорик в деле проверил. Рассадил себе два пальца до самой кости. Мама сильно ругалась. Сначала Митьку, пока унимала хлещущую кровь и перевязывала рану. Потом папу с братом. А потом долго плакала за домом, утирая слёзы уголочком платка. Ну а что плакать-то? Рана затянулась через три дня уже, только шрамики остались поперёк пальцев. Правильно папа говорил, когда мама его ругала:
- Парень растёт чай, и не такие царапки ещё будут!
Ждал брата Митька, потому что он леску японскую обещал привезти. Тоненькая-тоненькая такая, и зелёного цвета. Вот на такую леску можно и хариуса поймать. Однажды соседские парни брали Митьку с собой на рыбалку. Так у одного на удочке такая леска была. Какого хариуса он поймал,- жуть! С метр длиной наверное! Ну… может и поменьше… раза в три. Но всё равно большого.
Ну а уж если быть честным до конца, то просто соскучился Митька по брату. Тот подолгу на работу уезжал, по целому месяцу где-то в Сибири работал, на нефтепромысле. Такое взрослое слово Митька от отца услышал, когда они с мамой про брата разговаривали. Тогда мама тоже плакала. Странные они, женщины. Танька соседская тоже, чуть что, сразу в рёв.
Опосля, Митька спросил у отца, почему мама плачет украдкой, когда о Митькином брате речь заходит. Отец долго мялся и кряхтел, но попытался Митьке объяснить. Очень по-взрослому он рассказывал, Митька и не понял почти ничего, но запомнил накрепко.
- Вишь ли, сынок. Васька он в ведь в 48м годе родился. После войны уже, но и тогда ещё голодуха была. А мамка ваша всю войну ишшо голодала. Их в семье пятеро дитёв было. Четыре девки, и дядька твой,- Матвей. Матюху сразу, в 41м году на фронт забрали, где он почти сразу и сгинул без вести. А ведь тогда как было-то, ежели из семьи кто воевал, али убит был на войне, то каку-никаку помощь Совецка власть тем семьям оказывала. А ежели кто без вести пропал из семьи, то никакой подмоги от государства не было. Да к тому ж, если в семье был кто из мужиков, нехай хоть старый али хворый, всё ж какой ни то прикорм в семье был. С рыбалки хотя б. Ружья в войну у всех отобрали, однако хотя б силки на зайца ставить можно было. А у мамки твоей, папка сильно хворый был, неходячий вовсе. Вот и перебивались они все военные годы Бог весть чем. К тому ж мамка твоя старшенькая в семье была, всё норовила младшеньким лишний кусочек уделить, хотя б и от лепёшки из лебеды.
Тут с огорода зашла в избу мама. Отец как-то съёжился, виновато посмотрел на неё.
- Мать, там на задах у оврага, забор завалился. Пойдём мы с Митянькой, поправим его. Заодно в овражке и щавеля нащиплем, а ты вечерком щей наваришь.
- Идите уж. Опять про фронт рассказываешь? Опять ночь спать не будешь?
- Не, это я пострелёнку про то, какая рыба водилась в заводском пруду до войны, балакаю. Про раков опять-таки.
Быстро поправив забор на задах, отец с Митькой спустились в овражек, где струился небольшой ручеёк, вдоль которого и рос щавель. Отец, отстегнув костыль, уселся на него в тени старой ивы. Вынул пачку папирос, закурил и продолжил рассказ:
- Ну вот, значитца. Сильно мамка твоя в войну голодала. Меня когда демобизизовали, тоже не сильно здоров был. Хромал сильно, стоять долго не мог. В ноге чуть не полкило железа сидело. Это уж опосля, в 52м мне её отчекрыжили, когда гангрена от тех осколков пошла.
Отец помолчал немного, затягиваясь папиросой, продолжил:
- В 47м году слюбились мы с мамкой твоей, женились как полагается, и поехали мы с ней по вербовке на Магнитку. Там мать Васятку и родила. Видать от того, что мамка твоя голодала много, родился Васятка мелкий да хворый. К тому ж и молоко у неё пропало сразу. Жили мы тогда в бараке на десяток семей. Закутки были одеялами и тряпками огорожены, мебелей никаких. Только пара матрацев на полу, да ложки-поварёшки. И голодно было. Помню, когда Ваське полгода уже было, мамка кашу пшённую сварила. На воде, без молока аль жиров каких ни то. Пихает ложку с кашей в рот Васятке, а тот плюётся, морду воротит и орёт благим матом. Помучилась она, помучилась, сунула ему титьку пустую, тот почмокал да и заснул. Заполночь уже, слышу ворошится кто-то. А это Васятка, переполз через мамку, подполз к чугунку с кашей, и давай её ладошкой наворачивать.
Отец долго молчал, глядя затуманенным взглядом куда-то вдаль. Глубоко вздохнул, опять заговорил:
- Так что стало быть, ты не удивляйся что мать по Ваське сильно убивается. Она вас всех любит, и тебя и сестёр твоих. Однако первенца ей жальче. Вы-то здоровенькие и крепенькие все на свет появились. И выкормила она вас всех исправно, и голодуха вас стороной обошла.
Мало что понял тогда Митька из рассказа отца. Но удивляться перестал, когда мама тайком смахивала слезу, глядя как её первенец ворочает мешки с картошкой, или носит брёвна, играя стальными мышцами на руках и груди. И соседскую Таньку перестал Митька обижать, ведь кто знает, как она жизнь повернётся…