Зной, иссушающий зной палестинской пустыни обрушился на нашу деревеньку. Солнца на небе не было видно, там словно прожгли в белесовато-голубой выцветшей ткани дыру и она пылала, расширяясь по периметру, невыносимым для глаз ослепительным пламенем. То ли Ташкент явился на побывку в северо-западную глубинку, то ли грозил крючковатым пальцем издалека грядущий Апокалипсис. Пожухшая до жестяной жёсткости трава не вмещала стрёкота усталых кузнечиков. Всенаполняющий звон переселялся людям в головы, отчего те начинали гудеть, как пасхальная колокольня от восторженных потуг неумелых звонарей. Что уж говорить о потрескавшейся местами почве, о свернувшейся битыми черепками пересохшей грязи луж, о вяленых лягушках в выпаренной насухо тине прудка. Неминучая беда грозила неурожаем, хуже того – похоронными процессиями в направлении местного кладбища, именуемого в просторечии могилами.
Как раз в этот год мною приобретён был чудный молитвослов со множеством прошений небесным угодникам, кои надлежало возглашать в различных нуждах и обстояниях. Кто не знает, что в бездождии надобно молиться пророку Илии? Разве что младенец или какой-нибудь нехристь. Не относя себя ни к тем, ни к другим, бодро взял я в руки заветную книжицу, торжественно утвердившись в красном углу почал выводить нараспев, умильным речитативом, молитвенное прошение. И – о чудо! – при совершенно ясном небе за окном явственно пролетели, оросив крыжовенные и смородиновые листья, крупные дождевые капли! "Экий я великий молитвенник!" – скользнула подколодной змейкой самодовольная мысль, как тут же благодатный дождь перестал, будто его и не было. Лишь влажные листья кустов под окном свидетельствовали о нефантомности краткого небесного визита.
Что ж? Бывает и так! Не привыкши сидеть дома в безделии, нимало не опасаясь кровожадности комарья, слепней, оводов-"потыкух" и прочего мелкого лесного гнуса, я отправился в лес по ягоды. Мшажка с невысокими кочками, поросшими черничником и дурманно пахнущим багульником, отстоит от нашей деревни километрах в двух. Но что это за километры! Сперва приходится продираться сквозь проросшие из пушистых сочно-зелёных мхов высоченные спутанные травы, перешагивать через пластающиеся кусты и коренья, обходить рытвины, во время дождя налитые водой, а в засуху служащие наглядной иллюстрацией присловья "чёрт ногу сломит". Дальше грядет импровизированная делянка чёрных лесорубов с упавшими вперевалку, словно юноши после доброй пирушки, елями, воздевшими в нему сохлые серые корневища. Под конец приходится обходить по дуге большое, ещё не заглохшее ивняком поле, потому как не идти напрямки убеждают завивающиеся вокруг коленей, незлобиво покусывающие двузубыми семенами да жёсткими стручками череда и люпин.
Круглый лесок с ягодником, каких-нибудь полтора километра в диаметре, – сущее место деревенских сериалов. Сядешь за мшистую кочку под огрузившийся сизой запотевшей черникой куст, а там наблюдаешь, как иные бедолаги приходят по соседству, с полчаса истошно машут конечностями, охлопывают краснеющие от нещадных укусов шеи и лица и убегают, едва-едва набрав стакан-другой ягод. Стоит только на место позорно ретировавшихся придти свежим силам, как повторяется та же смешная история. Так часа за четыре, пока набираются две трёхлитровые и одна литровая банки, уставленные в плетёный из сосновой лучины короб, мелькает перед глазами истинного ценителя ягодного сбора вся окрестная Санта-Барбара из деревенек, путь от которых до черничника не в пример лёгок и радостен. Горе вам, нетерпеливые! Я же не таков, как эти малодушные сластолюбцы. Привыкли руки к комарам, перефразируя известный гимн советских лесозаготовителей. Вот они, трудовые ладони, загрубевшие, покрытые с тыльной стороны пупырышками от укусов, словно спина жабы под огородным лопухом. Конечно, не пряду волну нарочито обнажённым, каковое испытание назначали себе на комариных болотах преподобные отшельники, однако же достает терпения не уйти из леса с пустыми руками!
Чернику надобно собирать с толком, брать на пробу по ягодке с каждого куста. Иная обличает себя даже на глаз: если имеет продолговатую форму, а хуже того – каплеобразную, да если ещё стала вороной через меру, согнала с себя влажный сизоватый флёр, такую уж можно в руки не брать. Лопнет, растечётся по пальцам соком-пачкуном, а коли не так, скорее всего, окажется кислой. Лучшая ягода – на молодых салатового цвета кустиках, стелющихся по мху наподобие клюквенных плетей. Приплюснутая, словно чалма турецкого султана, раздавшаяся в стороны, раздобревшая под переменчивой рябью лесного солнышка. Иная размером с ноготь большого пальца, вся сладкая, как на подбор. Такое местечко тут есть, в хороводе ёлочек-первогодок, за посеревшим от дождей буревалом, куда никакие Круз, Иден, а тем более щеголеватые Мейсон и Джина не сунутся. А коли и сунутся, так напугаются черепа и обглоданных костей павшего лесного великана – лося, давно уже мною запримеченных и нимало не смутивших.
Одно только может прогнать из леса, что разверстые небесные хляби. Мокрая ягода не лёжкая, вся перемнётся, передавится, смешается с дождевой водой. Нет смысла такую собирать. Однако же дождя вымолить не довелось, так что смысл пробираться полосою немыслимых препятствий до заветного местечка был. Был, до самого прибытия на опушку, ощетинившуюся старыми высоченными елями, под которые на вытоптанную густой тенью подстилку из прелой хвои любят десантироваться во время грибного нароста белые в кремово-шоколадных шляпках, напоминающих военные каски. Тут-то и началось. Тёмно-лиловая туча коснулась влажным дыханием островерхих еловых маковок и прослезилась моему прибытию так, что пришлось спешно скрываться под отражавшим звонкие капли колючим лапником, ибо плаща по сухой погоде припасено не было. Спустя четверть часа лесная защита прохудилась, пролилась за шиворот холодными струйками. Пришлось выгружать банки из лучинного короба, накрываться им, пахнущим грибами, раздавленными ягодами, да ещё размокшей газетой с изображением XXVII съезда коммунистической партии Советского Союза. Последнего, надо сказать, времени, когда ещё можно было выписывать без забот до двадцати наименований периодической прессы, газет и журналов, начиная "Весёлыми картинками" да "Пионерской правдой", заканчивая "Крокодилом" с "Техникой молодёжи". На небе, показавшемся под дыроватой корзиной с овчинку, влажный мрак напрочь стирал особые приметы с запятнанного лба Горби, набухал очередной зловещей каплей, холодным поцелуем Генсека-Иуды целовал в и без того мокрый лоб...
Проглянуло наконец солнце, защебетали примолкшие на долгих пару часов пичужки. Обратный путь короче, когда возвращаешься с полной корзиной, он же парадоксально длинее, когда от спины, от пустого короба парит отхлеставшее по веткам и травам внезапное ненастье. Однако же молитва усердного подвижника возымела действие! Будет, что вспомнить, будет, что поведать, не скажу – похвастаться. Скромно, смиренно, в назидание потомкам.
— А что это ты такой мокрый? — услыхал я, переступив порог дома. Оказывается, за всё время моего отсутствия здесь на исстрадавшуюся от засухи почву не упало ни дождинки. Такое бывает в нашей местности – идёшь рядом с дождём совершенно сухой, а он шумит себе по соседству. Протянешь руку, ловишь бредущие рядышком капли, рукав тотчас становится сырым, когда вся куртка остаётся девственно сухой, словно памперс на пупсе-манекене в магазине детских товаров. Та лиловая туча встала ровнёхонько над леском, где не было никого, окромя великого молитвенника, дабы истово поливать, радением пророка-громовержца, за каждое произнесённое с особым тщанием и усердием величавое слово. Вспомнилось классическое киношное-предновогоднее: "Такого хорошего человека обидели... Это он мокрый от слёз..." Недоставало только "ботиночек на тонкой подошве": дождевую воду пришлось выливать из-за голенища кирзового сапога да отжимать из портянок.
Дождь над нашей деревней всё-таки пролился пару дней спустя, шёл-шумел сутки напролёт, разгуливал по садам и грядкам довольно, чтобы напоить иссохшую в ожидании живительной влаги землю. Надо полагать, начался он по слабо осознаваемым просьбам не столь великих молитвенников, мало что смыслящих в церковной жизни, к тому же не имеющих под рукой молитвослова с прошениями на всякую потребу. Ну, да я не в обиде. Иногда количество препобеждает качество...
