Глава 10. Ожидание

Остаток дня мы провели в консерватории, дожидаясь, когда итоги прослушивания будут подведены. Мы с Юрой сидели в том самом кабинете, в котором я разыгрывалась утром. За окном уже давно стемнело, похолодало и, как ни странно, этот по-летнему жаркий день надумал завершиться холодным, сильным, будто бы ноябрьским дождём.

В кабинете было светло – всегда светло, независимо от погоды, времени суток и времени года. Чтобы создать хоть какой-то уют и сымитировать тепло (несмотря на то. что кабинет располагался на светлой стороне, в нём, как и во всей консерватории, пока не топили, а потому «погода в доме» зависела от погоды на улице).

Время шло, стрелки часов неустанно тикали, но для преподавателей, решавших судьбу предстоящего юбилейного концерта, а точнее, его главного номера, оно как будто остановилось. Если пройти мимо двери, ведущей в концертный зал, то можно было бы услышать их возбуждённые голоса. Педагоги что-то доказывали друг другу, спорили. Иногда они не могли вспомнить того или иного пианиста, иногда у них просто расходились мнения, а иногда все почему-то замолкали… Мы обошли консерваторию уже десять раз, а потому знали и такие «подробности».

Не могу сказать, что мы очень сильно волновались по поводу результатов. Нет, волнение куда-то исчезло сразу после того, как я сошла со сцены. Произошло что-то вроде душевного «выдоха». Что-то долго мешало мне, не давало расслабиться, а потом – раз! – и вышло… Быстро так, почти не заметно, только на душе стало очень легко… Может быть, это Рояль забрал моё волнение? Или же Юра просто помог правильно настроиться?

А вообще, это волшебная сила музыки. Той музыки, которую ты несёшь людям, той музыки, которую тебе доверили исполнить и она тебе невероятно нравится… Это атмосфера конкурса или зачёта, это азарт, волнение и облегчение… Что-то неописуемо приятное. Это явление трудно описать, трудно изобразить. У него названия-то, наверное и нет. Но в народе «сие великолепие» зовут «концертным волнением», а я добавляю: «…С последующим растворением во всём происходящем».

Сейчас уже не осталось и следа ни от этого ощущения, ни от его «по-следствий». Казалось, что ничего уже не должно произойти: мы просто сидим, потому что так надо, и мы ничего не ждём – просто сидим и о чём-то думаем.

О чём можно думать, глядя на разрезающие небо дождевые струи (да-да, со стороны капли выглядели именно тонкими струями воды)? Да обо всём, о чём угодно! Можно что-то вспоминать, представлять, что случится через какое-то время или мысленно напевать мелодию, подстраиваясь под ритм, заданный дождём.

Каждый из нас находился в своём, отдельном мире – где-то в глубине собственных мыслей. Я не знаю, о чём в тот момент думал Юра. меня даже не волновало это. Наверняка он, как и я, ничего не замечал вокруг. Ничего, кроме окна, за которым шёл неугомонный и, наверное, бесконечный дождь. Нас не интересовали мысли друг друга, да и свои, в общем-то тоже.

Это было очень странное и трудноописуемое состояние. Я (хотя и он, наверняка, тоже) куда-то смотрела, о чём-то думала, что-то замечала, чему-то улыбалась и на что-то старалась не обращать внимания, только я совсем не помню ничего из перечисленного… Не помню, что было за окном кроме этого «по-ноябрьски сентябрьского» ливня, не помню, что вызывало улыбку на моём лице, да и вообще, о чём я думала… Мысли, будто разноцветные стёклышки в калейдоскопе, встраивались во что-то стройное, красивое или безобразное, то шли друг за другом в логической последовательности, то резко перемешивались. Мой взгляд бросался от одного к другому, что-то фиксировалось в памяти, что-то сразу отметалось…

Меня одолевало безумно странное чувство смятения, замешательства и какой-то путаницы. Я будто бы металась, искала что-то и не могла найти, и при этом сама себе противоречила. Внутри меня всё колыхалось, всё просило чего-то, но я не хотела идти навстречу этому «чему-то», я хотела спокойно сидеть и «наслаждаться» странным, непонятным мне чувством…

Больше чем уверена, название этому «феномену» тоже ещё не придумали. Или придумали, но только тому чувству, которое последует за ним? Может быть, это некая ступень?.. Не знаю…

Обычно мы колеблемся, когда стоим на пороге перед чем-то – перед чувством, перед событием, а может быть, и вовсе перед новой жизнью. И, как правило, мы точно не ждём того, что в конечном итоге с нами происходит. Мы даже не думаем о том, с чем нам предстоит встретиться. Это совсем не значит, что мы догадываемся ни о чём, мы просто не хотим думать… В такие минуты просто невозможно собрать свои мысли «в кучу», думать просто не получается…

В то время я, естественно, даже не размышляла на эту тему и уж тем более не старалась объяснить себе, почему нахожусь в таком состоянии – это бесполезно, по личному опыту знаю (не первый же раз я сижу вот так, испытывая это странное чувство). Всё станет ясно потом – может быть, завтра, а может быть, и через пять лет, но я точно пойму, к чему готовило меня это непонятное, но в какой-то степени даже приятное состояние души.

А дождь всё лил и лил, казалось, не было конца запасам воды, заготовленным природой и хранящимся где-то там, наверху, в мягких и пушистых, но всё же отталкивающих взгляд серых тучах. Часы пробили девять. Девять вечера… Подумать только: мы с Юркой провели в консерватории двенадцать часов! Остальные пианисты давно уже были дома, в тепле. Они сочли более удобным узнать о результатах прослушивания завтра, когда придут на занятия…

А мы – игроки азартные… Мы – люди настойчивые и терпеливые. Хотя, насчёт терпения я бы поспорила: мы всё-таки ждём несколько часов только потому, что не хотим тянуть до завтра… Но мы ведь ждём…

Мы ждём. И дело тут не только в желании поскорее узнать, кому выпадет честь исполнять главное произведение юбилейного концерта вместе с оркестром. Нам просто нравится здесь, несмотря на то, что сегодня в консерватории ужасно холодно, пусто и, вдобавок ко всему, в буфет не привезли новую партию выпечки. Нам просто комфортно здесь, хоть лично я и не могу назвать консерваторию вторым домом. Это не дом. Не дом, но маленькая жизнь… А может быть, и не маленькая… Нет, она огромная. Огромная. насыщенная и при этом утончённая, если не сказать, «элегантная». И так тепло внутри этой жизни! Всегда тепло, ведь здесь неизменный климат, он особенный…

– Интересно, и долго мы ещё будем ждать? – неожиданно, а потому как будто очень громко, спросил Юрий. – Всё-таки, девять часов уже…

– Что? А, да… Поздно уже, – я словно вынырнула из океана своих мыслей.

– Может быть, подойдём к преподавателям? Вдруг они вообще забыли, что мы до сих пор здесь?

– Нет, они, конечно, могли забыть… Но не чай же они там несколько часов распивают, мне кажется, они никак не могут принять решение.

– Наташ, я же ни в чём их не обвиняю, просто было бы неплохо узнать, как обстоят дела. А если они и завтра продолжат совещаться?

– Да, ты, наверное, прав, – «сдалась» я. – Пойдём?

Мы вышли в коридор, затем медленно добрели до концертного зала. Было ощущение, что все давно уже разошлись по домам, и консерватория всё-таки пуста, но… Но нет, голоса наших педагогов по-прежнему были слышны. Судя по всему, их «заседание» и не собиралось заканчиваться.

– Извините, пожалуйста, – Юра осторожно приоткрыл дверь. – Результаты будут известны сегодня или позже?

– Минин! – из-зала буквально выбежала Дарья Андреевна – очень активная и весёлая молодая женщина, по совместительству Юркин преподаватель. – Ты что, ещё здесь?

– Д-да, Дарья Андреевна…

– Ой, да ты ещё и не один, – заметив меня, женщина многозначительно подмигнула ему. – Знаете, у нас столько пианистов, я даже не замечала раньше! А сегодня, когда всех прослушала и увидела, просто голова кругом идёт! Та-ак много талантов!..

– Дарья Андреевна, – робко вставил Юрка.

– Вот ты кто? Фамилию назови, – преподавательница, казалось, не слышала никого и ничего, её переполняли эмоции. – Ты, ты, – женщина обращалась ко мне.

– Селезнёва. Селезнёва Наташ… Наталья.

– А-а, Селезнёва! Понятно-понятно, – с лица Дарьи Андреевны просто не сходила улыбка, она радовалась абсолютно всему… По крайней мере, производила такое впечатление.

– Дарья Андреевна, – снова позвал преподавательницу Юра. – Так когда мы всё-таки узнаем имя солиста?

– А? Ой, завтра, наверное… Идите лучше домой – поешьте, отдохните. А мы ещё долго диспутировать будем.

С этими словами преподавательница скрылась за дверью концертного зала.

– Чувствую, они тут до утра сидеть будут, – усмехнулся Минин.

– Почему?

– Дарья Андреевна вряд ли даст другим сосредоточиться – она на эмоциях сейчас. Да и вообще, она человек впечатлительный.

– На занятиях, наверное, весело? – предположила я.

Мне кажется, у всех учителей есть свои приёмы, свои «подколы», свои «стимулирующие» шутки. Даже спокойная и ровная Мария Александровна нередко позволяла себе подшутить над студентами. По логике вещей, Дарья Андреевна обязана была просто сыпать шутками.

– Нескучно, конечно, – улыбнулся Юра. – Но на уроках всё как-то в меру, она умеет собраться и сосредоточиться, когда нужно. Она другая, когда работает со студентами, хотя такая же живая и такая же улыбчивая.

– Иными словами, педагог. Педагог и музыкант, – подытожила я. – Ладно, пойдём, а то так до полуночи тут проторчим.

Мы прошли в гардероб, закутались: я – в тонкую кофту, а Юра – в пиджак, и вышли из консерватории.

Этот надоедливый дождь всё не успокаивался. Отойдя всего на несколько шагов, мы успели промокнуть и замёрзнуть. С необычайной силой падали тяжёлые капли на асфальт и с завидной точностью попадали нам в глаза. Такого дождя я не видела, пожалуй, ни разу в своей жизни – в первые минуты «встречи» с ним он обезоруживал.

Мы шли, пытаясь «утеплиться» своими мокрыми кофтой и пиджаком. Ничего, конечно же, не получалось, мы только ещё сильнее промокали. За всю дорогу мы не сказали друг другу ни слова, только попрощались, дойдя до разветвления тротуара на «его» и «мою» стороны.

Я не помню, как добрела до дома. Меня встретила взволнованная мама и папа – переживающий не меньше, но не показывающий этого. Оказывается, они несколько раз звонили мне, а я об этом даже не знала. Телефон всегда был под рукой, просто звонки почему-то не поступили (может быть, ужасная погода каким-то образом повлияла на связь?).

Попив чаю, я сразу же отправилась спать. Не было желания делиться впечатлениями, рассказывать что-то, расспрашивать родителей о том, как прошёл их день. За двенадцать часов пребывания в консерватории, я всё-таки устала, да и от нервного напряжения в начале дня меня сейчас ещё сильнее клонило в сон, но, тем не менее, заснуть я не могла почему-то долго. Лежала с закрытыми глазами, вспоминала что-то, а потом всё-таки «провалилась»…

Спала я, судя по всему, крепко, так как не помню абсолютно ничего – ни снов, ни шума дождя, который, оказывается, лил всю ночь, ни шагов папы, снова собиравшегося уехать. На этот раз он отправлялся не так далеко (по сравнению с Германией) – в московскую область, и приехать должен был относительно скоро – через неделю. Честно говоря, я так и не узнала, что он планировал исследовать там. Сначала у него не