Сталинград стоял. Разрушенный, искорёженный, с бурым от копоти и крови снегом и густым дымом пожарищ. Победы ещё не видно, но вера, вопреки здравому смыслу, жила в сердце каждого бойца и командира.
Поредевший взвод младшего лейтенанта Хвощёва оборонял госпиталь, в котором ещё оставались несколько десятков раненых и врачей. Солдаты падали от усталости и недосыпания.До этого они выбивали немцев с территории ремонтно-механического завода и надеялись, что после эвакуации госпиталя им дадут, наконец, выспаться.
Алексей Инин, призванный в армию перед войной, не смотря на свои двадцать два года, считался опытным бойцом. Именно поэтому Хвощёв послал его ликвидировать пулемётную точку противника, мешающую полной эвакуации госпиталя. Усилиями взвода дорога, пусть временно, была расчищена, и только одинокий пулемётчик, расположившись в доме на другой стороне улицы, в бывшем общежитии техникума, всё строчил и строчил.
Пока ребята, по приказу взводного отвлекали внимание немца, Алексею удалось незаметно подобраться к дому. Забросить в окно гранату он не мог – второй этаж. Значит надо пробираться туда и зайти пулемётчику со спины. Да, недаром командир понадеялся на него. Алексей повесил автомат на плечо, ловко по водосточной трубе поднялся на второй этаж и влез в окно с выбитыми стёклами.
Длинный коридор…. В какой же комнате пулемётчик? И вдруг чётко из одной из открытых дверей донеслось: та-та-та! Осталось только забросить гранату.
Довольный выполненной работой боец спустился на первый этаж и вышел через парадную дверь.
Зачем надо было испытывать судьбу?!
Вражеская пуля сбила его с ног. Кажется, задела. Он прислушался к своему организму. Особой боли не было. Разве что саднило голову, и шапку сбило. Стреляют из того же здания, только из другого окна. Значит, там ещё остались фашисты. Но всё равно, надо уходить с открытого пространства. Он, по-пластунски двигаясь, замирая и вновь двигаясь, оказался у фундамента разбитого соседнего здания. Сделав рывок, Алексей перебросил ноги, через фундамент и лёг. Так даже снайпер не достанет.
Кровь застилала глаза. Он пошарил рукой вокруг себя и наткнулся на что-то мягкое, сквозь залипшие ресницы увидел тряпку. Вытер ею глаза и понял, что у него в руках никакая не тряпка, а детская кукла. Наспех сделанная, с нарисованными чернильным карандашом глазами и ртом, завёрнутая в замызганный лоскут бумазеи со следами крови, его крови…
Где сейчас та девочка, что играла ею? Жива ли?
Алексей закрыл глаза. В памяти всплыл затуманенный образ дочери.
Тонечка, Тошечка-Антошечка….
Он вспомнил, как засияли глазки у маленькой, когда жена ей сшила куколку, как она заворачивала её вот в такие же лоскутки. Глаза Алексея наполнились слезами нежности и умиления.
Когда же придёт Победа?! Когда наступит мир! О, Господи, как хочется обнять мать, жену, дочку, напиться воды из деревенского колодца, поесть домашних шанежек с густой сметаной и думать о простом, мирном, обыденном…. О том, например, что пора перебирать картофель на посадку или высеивать семена на рассаду…. Только это очень далеко и нескоро. Глаза слипались….
Нет, надо туда, к товарищам. Алексей заставил себя подняться, огляделся. Вроде тихо. Можно идти.
И тут тишину нарушил гул мотора вражеского бомбардировщика. «Мессершмит», – определил он и распластался на разбитом полу разрушенного дома. И раздался взрыв….
***
Больно, очень больно. Невыносимо. Кажется, тело разорвалось на куски….
Мелькнуло в мозгу: «Лучше умереть».
И боль ушла. Стало необъяснимо легко, как будто душа отделилась от тела.
Да-да, он вдруг увидел своё разорванное тело. Но оно не вызвало у него печали, как следовало ожидать. Оно лежало, неестественно перегнувшись, забросанное камнями и штукатуркой, с широко раскрытыми, устремлёнными в небо глазами…
Потом он увидел улицу, госпиталь, откуда выносили и выводили раненых и грузили их на машину. Он даже узнал лейтенанта Хвощёва, который махал руками и что-то кричал. И Шурочку, санинструктора, восемнадцатилетнюю девчушку с непослушными кудряшками, то и дело выпрыгивающими из-под армейской шапки. Она с трудом тащила к машине деревянный ящик с медикаментами. «Хоть бы помог кто…», – подумалось Инину, и его будто услышал верный боевой товарищ Федя Ёжиков, перехвативший ящик из рук Шурочки.
А вот уже весь город под ним…. Разрушенный, задымленный с очагами пожарищ и чёрными, обугленными остовами строений.
И тысячи его товарищей бросаются на врага, обороняются, прорывают окружение, погибают….
Алексею хочется крикнуть: «Держитесь, ребята! Я с вами!» Но он не может крикнуть! Зато его душа действительно с ними, идёт в этот для кого-то, быть может, последний бой.
К небу от земли поднимаются тысячи святящихся точек, и чем выше поднимается Алексей, тем этих светлячков больше. И все они, в едином порыве, как и он, Алексей Инин, жаждут победы для тех, кто там остался, кто может держать в руках автомат. И с этой небесной поддержкой бойцы становятся крепче, сильнее, бесстрашнее, словно в одном строю с живыми на врага идут и мёртвые ….
***
После полной эвакуации госпиталя взвод перевели на новый рубеж.
Проходя мимо разрушенного здания, один из солдат заметил тело Алексея.
– Товарищ младший лейтенант, смотрите, наш Инин!
– Санинструктор, за мной! – воскликнул Хвощёв и бросился к бойцу.
Слов не было. Он снял шапку. Все, молча, сделали то же самое. И только санинструктор Шурочка наклонилась над солдатом и подняла окровавленную тряпочку с нарисованными глазками и улыбающимся ртом.
– Куколка, – прошептала она дрожащими губами и заплакала.
|
