О сердцах: искреннем и "разумном"

                                                                                      О сердцах: искреннем и "разумном".


                                                                                                             Экспромт.




       «Сердце чисто созижди во мне, Боже...»
       Пс. 50.



       Сердце…
       Что это?
       Тот ли это орган, заменителем которого у коммунистических энтузиастов служил «пламенный мотор»? Или это биологический насос чрезвычайной мощности, перекачивающий за человеческую жизнь море крови?
       И то, и другое. Но в обыденном – не анатомическом – народном сознании сердце олицетворяет собою скорее некий поэтизированный символ, нежели является просто внутренним органом человека, издающим загадочный ритмический стук. Оно является как бы средоточием эмоциональной, чувственной жизни человека.

       В христианском же понимании, в высшей, абсолютной «системе координат», сердце человеческое, как я это понимаю, есть категория нравственная. Более того, оно само является носителем нравственности (различных степеней её, конечно, вплоть до полного её отсутствия).
       Вот эти-то степени и определяют, как мне представляется, нравственную сущность человека. Сердце может быть добрым, мягким, горячим, золотым, искренним, чистым. А может быть и каменным, кирзовым, безчувственным, холодным, неискренним, ледяным, злым.
       И от того, какое из этих сердец имеет человек, зависит его отношение к окружающим людям – к ближнему своему. Отношение действительное, идущее непосредственно от сердца, а не показное, напускное или скорректированное, идущее от разума. Ибо у меня есть серьёзные сомнения относительно того, что человек с каменным, холодным или «просто» неискренним сердцем может, или мог бы быть человеком, в полной мере нравственным.

       Конечно, и с таким сердцем человек может рассудочным путём (посредством разума) прийти к Богу, уверовать в Него, уяснить себе и вполне усвоить справедливость и незыблемость вечных истин; и даже, в меру возможностей своего разума, постараться жить согласно с этими истинами. Однако, по моему мнению, сии благие намерения с фатальной неизбежностью вступают в серьёзное противоречие с содержанием сердца этого неофита.
       Разрешением же данного противоречия может быть единственный, на мой взгляд, результат — лицемерие. То есть: хочется быть «хорошим», но где-то внутри сидит сокрытое, к счастью, от чужих взоров сердце, которое «не понимает» этого желания своего владельца. И поделать-то с этим ничего нельзя, поскольку, по моему разумению, содержание нашего сердца даётся нам от Отца нашего Небесного. Короче говоря, и рад бы в рай, да грехи не пускают.
       Но для нашего неофита и это не беда. Ему ведь, как человеку разумному, давно известна ещё одна «истина»: если нельзя, но очень хочется, то – можно. Проще говоря: хочешь быть «хорошим» – будь им. Благо, «разумное» твоё сердце глубоко сокрыто от посторонних глаз. Так рождается лицемерие.

       По странному стечению обстоятельств, именно эта категория людей, будучи ещё только в достоинстве неофита, непременно стремится (и весьма нередко, по моим наблюдениям) взять на себя труд нести другим людям свет Божественных истин. И, как правило, им, почему-то, удаётся-таки взять на себя этот труд. Так сказать, трудоустроиться на ниве несения Света Божиего в массы. Лично я здесь могу только развести руками. А что такое проповедник с неискренним (в лучшем случае) сердцем, пусть каждый додумает сам.
       И вот уже неофит наш – не неофит более, но проповедник. Вот уже и нотки менторские появились в голосе, и вальяжность некоторая, своеобразная – «благочестивая» (великое дело – разум!). И всё бы хорошо, да только на сердце что-то неспокойно, всё ждёт оно какого-то подвоха. И самое худое, что неизвестно, от кого его ждать-то. А раз неизвестно – от кого, то и ожидать приходится от всех сразу и от каждого по отдельности. Ну а коли так, то и приходится быть начеку, во всеоружии то есть. И сердце своё, неосторожно начавшее уж было размягчаться, в кулак.
       А как же? На войне, как на войне.

       А искренние сердца тем временем к Свету стремятся, проповеди воспринимают от сердец других, трудоустроенных. При этом ошибки совершают, дрова ломают, грешат (с разумом-то у них, как правило, похуже бывает). И в разуме их даже мысли не возникает, чтобы сердце прикрыть или, там, в кулак его. Хоть через бурелом, а всё с открытым сердцем к людям. Ну и достаётся этому сердцу, конечно же.
       А как же? Жизнь есть жизнь.
       Зато как придёт в Храм Божий искреннее, открытое сердце, как прильнёт израненное к целительному Свету (благо, раскрываться навстречу Ему нет необходимости, и так всё наружу), не боясь обжечься, как напитается Божественной благодатию, так, глядишь, и раны все зажили, и шрамы исчезли, и на сердце опять становится легко, покойно и радостно.
       И как-то сама собою приходит вдруг в голову неразумная мысль: «Да разве ж можно на свете Божием с неоткрытым сердцем жить?"

       Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!



       Октябрь 1999.                                                 Владимир Путник.