Миротворец

Твои б мозги да к моему диплому!
/Н. Резник/

Мы с Лялькою оформили бракоразводный документ. Но исполнительного листа все нет. И написал я заявление – прошу, мол, перечислять 25 % моей зарплаты по адресу… - отнес бухгалтеру. Так было в редакции, и деньги отсылались.
В райкоме бухша встала на дыбы:
- Не пори чушь! Сам отсылай – куда и сколько хочешь, а мне давай исполнительный лист.
Я к Пал Иванычу. Тот не поддержал:
- Все правильно, старик.
- А мне напряжно.
- Ты ее любишь?
- Теперь уж вряд ли.
- И не надо. По-моему, любовь – это потеря контроля над собой. Согласен? Жить надо так: понравилась бабенка – прибрал к рукам, положил на полочку в своем мозгу и без помех делами занимайся.
Я не мог забыть жену (теперь уж бывшую) с такою легкостью. У меня перед глазами все еще стояло ее перекошенное истерическим хохотом лицо, а в памяти держался ужасный крик тонущего человека:
- Любил? Нет, ты любишь меня, и будешь любить всю жизнь….
Как это шефу легко сказать – без помех занимайся делами. Это в райкоме-то? – где мне нечего делать, как только биться головой о стену, вспоминая и терзаясь. Но кто сказал, что я должен сидеть здесь сиднем? Могу пойти и прогуляться. Сделать что-нибудь. Только что? Все, чем занимаюсь в Белом Доме – исполняю чужие поручения.
Мрачно покосился на телефон. Это был сиреневого цвета аппарат, готовый выполнить любое из моих желаний. Ну, почти любое. Не думаю, чтобы в его возможности входило исполнение супружеских обязанностей. А может, он и это умеет? Кто знает? Главное – правильный набрать номер, и в трубку ласковый скажет голос:
- Я тебя жду, милый, приходи скорей.  
Заглянул в приемную:
- Валентина Михайловна, я в Сельхозтехнику.
И вышел прогуляться. Оказавшись на улице, понятия не имел, куда идти. Все чем-то заняты, куда-то спешат. Этот славный денек принадлежал нормальным людям. Я ощущал себя чужим.
Солнце клонилось к горизонту – туда, где дым труб южноуральской ГРЭС сходился с облаками. Я шел спиною к этому явлению.
В ДК «Горняк» комсомол проводил какое-то мероприятие. Смотрел-смотрел, ничего не понял. Убеждать себя стал – я очень устал, я просто срываюсь, мне лучше пойти домой и выспаться. Я себе врал – не буду спать.
Когда все стали расходиться, предложил незнакомой девушке:
- Можно проводить вас?  
- Спасибо. Мне будет приятно.
Пока шли по Советской, пытался придумать, что бы такого сказать. Ничего умного в голову не шло. Если честно, ничего глупого тоже. Когда мы остановились у ее парадного, вид у меня был довольно удивленный – это был дом, в котором жила Демина. Не хватало еще, чтобы девушка оказалась ее дочерью.
- Вы живете здесь?
- Вот уже семнадцать лет.
- Вы где-то учитесь?
- В Троицком медучилище.
- Бывает, - сказал невпопад.
Мне хотелось, чтобы она не была в родственной связи с моей начальницей, чтобы пригласила меня к себе и помогла – как девушка может помочь мужчине – справиться с одиночеством ночи. Мне хотелось, чтобы она своею чистотой изгнала демонов, терзавших мой рассудок.
- Вы не будете против, если мы встретимся еще?
Наташа (мы познакомились) не возражала.
- Может быть, съездим в выходные в Челябинск?
- Идет, - улыбнулась она.
- Ну, что ж, отлично.
Она вошла в подъезд, помахав мне рукой.
Я потопал домой, пеняя себе – на кой черт пудришь девчонке мозги? она ведь совсем не нужна тебе. К Любане, что ль зайти? – так еще не суббота и родственники ее дома. Ну, при желании, конечно, можно что-нибудь придумать. Но не хотелось.
Что не хотелось – думать? любить? Боже мой! Неужто я утратил вкус халвы?
Приплелся домой с чернышевским вопросом – что делать?
Если напиться, как следует, перестану думать.
А именно сейчас мне особенно не хотелось думать. Время рыдать.
Посидел с родителями у телевизора. А когда они легли спать, достал из подпола бутылку водки, фотографии свадебные разложил и напился. Напился вусмерть.
Обычный подъем свой в 6-00 проспал и на пробежку не пошел. Поднявшись около 7-ми, попытался придумать, чтобы такого умного сказать родителям. Но ум отказался помогать – он еще спал. Все, на что хватило – сказать за завтраком: «Доброе утро».
Солнце еще не взошло, но было уже достаточно светло – до рассвета оставалось несколько минут. Я вышел на улицу, просыпаясь вместе с утром. Воздух по-зимнему холодил щеки, а от дыхания шел пар. Чувствовал себя так, словно бегал всю ночь.
Официально рабочий день в райкоме партии начинался с 9-ти, но аппаратчики в большинстве своем приходили в 8-мь. От нечего делать толпились у телевизора в коридоре второго этажа, обсуждая участниц аэробики, красующихся на экране.
Демина, проходя, ворчала:
- Мужики есть мужики.
А мужики гоготали.
Глядя на спортивных девушек в шортах и трико, старался ни о чем не думать, боясь, что, если позволю рассудку снова увести куда-нибудь, к вечеру опять напьюсь.
Наконец мой унылый вид стал объектом внимания Пал Иваныча.
- Ты напоминаешь разладившийся механизм, - сказал он. – Тебе нужен ремонт?
- Я не машина. Но каждый из нас, говорил Сальвадор Дали, имеет право на собственное сумасшествие.  
- Этого мне только не хватало – сумасшедшие в отделе!
Облегчение. Странное дело, но сознание того, что шеф понимает – я в беде, принесло мне чувство неописуемого облегчения. Почему? Почему мне легче от сознания того, что все черте как? Потому что, если болен, меня можно вылечить. В том-то все дело. Если найдена проблема, ее можно решить. Если ее не знать, это значило бы, что все мои ощущения укладываются в норму, а значит – ничего с ними не поделаешь. Вряд ли я смог бы жить с этим дальше. Может, Пал Иваныч мне поможет.
- Жизнь – это искусство компромисса, - говорит шеф. – Надо ехать к твоей благоверной и договариваться. Разошлись? – ну и правильно: можно оценить происходящее в независимой обстановке. Ты вот оценил, что жить без нее не можешь. Не факт, что она думает иначе. Пришло время говорить.  
- Когда мне можно ехать?
- Нам. Сегодня и рванем после работы. Говорить буду я.
Ну, что ж. Мы живем с Лялькой врозь уже третий год. Мне полагалось давным-давно забыть все это. Почему? Да потому что время лечит раны.  
Только если относиться к ним серьезно – влез внутренний голос. – Подавление воспоминаний о пережитом – защитная реакция психики; она позволяет выжить.
Да хоть заподавляйся! – мое нормальное я было с ним не согласно. – Отрицание неприятного факта еще не отменяет его. То, что было, навсегда осталось в нас, и всегда будет влиять на нас. Оно подрывает дееспособность, мешает устанавливать и поддерживать новые отношения.
Считаешь, проблемы с общением в этом?
А в чем?
Ну, скажем, ты просто чувствителен.
Это плохо?
Скажем, чрезмерно чувствителен.
Знаешь что, не я, а мы! Не хер прятаться в кишках и вылезать невовремя.
Я не в кишках, - обиделось подсознание. – Я – твоя совесть.
И замолчало.
Наверное, сама собою родилась мысль – не могу с Лялькой порвать лишь потому, что вместе с ней уйдут от меня самоуважение, достоинство и безопасность (душевная). Где я их найду потом, чтоб возместить потерю?
Когда после работы сели в наш УАЗик и поехали в Розу, Пал Иваныч приказал:
- Ну, рассказывай.
Я поведал историю своей семейной жизни – недолгой и печальной.
И сделал вывод:
- Случившееся все – моя ошибка.
Шеф покачал головой:
- И я даже знаю в чем. Ты относишься к жене, как себе равной.
- А надо как?
- Ты голубей держал? Уверен, что первая пара сдохла или улетела. Потом появился опыт. Так?
- Так первый брак для опыта?
- Прости, конечно, ты – дурак. Главное слово в предложении о голубях – «держал». Запомни, парень, и сыну передай: жена – та же живность домашняя, как свинья, собака и корова, кошка или голуби… ее надо уметь держать. Понял меня?
Черт бы побрал такие вещи, которые мне надо знать!
- Ты знаешь, подумаю, и может быть пойму. Есть в твоей мысли что-то новое.
- Ну, думай, думай.
Я попробовал осмыслить слова Кожевникова медленно, будто читал книгу, которая была у меня уже давно, но которую до сих пор не хватало смелости раскрыть.
Лялька забрала у меня все – свободу, счастье, сына…. Она и душу могла бы прихватить, если захотела. Теперь свободу вернула, остальное все оставив себе.    
Почему потребовала столько? Не имеет права!
От мысли к мысли – я переворачивал страницы неизвестной книги осторожно, словно они были хрустальными, готовыми сломаться. Столько стрессов – я даже не уверен, что смогу их сосчитать.    
Пал Иваныч напомнил о себе:
- Прости за высокий штиль, чтобы выполнять доверенное нам партией дело служения великой идее построения коммунистического общества, требуется фантастическая выносливость рассудка. Тут, брат, не до сантиментов. Как считаешь?  
Он покосился на меня, но я не знал, что ему ответить – только судорожно глотнул.
Шеф не торопил, не давил, но и не отворачивался.
В конце концов, чтобы он вернул внимание дороге, произнес:
- Ладно.
Это не самый содержательный ответ, но ничего лучше не нашел.
Кожевников улыбнулся, словно я сказал что-то умное.  
- Мы учимся выживать, преодолевая проблемы внешние и души. Талантлив тот, кто не работает против себя.
Шеф отвернулся от меня.  
- Расскажи мне про свою жену.  
Мои воспоминания раскладывались как сложенный в несколько раз, написанный от руки листок, найденный  закладкой в книге.
Я увидел Ляльку первокурсницей в кабинете коменданта общежития.
- Мне тогда было двадцать три, а ей семнадцать. Я был председателем студсовета, она вчерашней абитуриенткой. Мы не успели подружиться, как заказали сына. К сожалению, он не смог спасти нашу семью…
Повернулся лицом к шефу:
- Я не хочу терять семью. Хочу отыскать решение. Решение всего – любви, верности, счастья. Хочу знать, что мне делать. Есть ли у меня еще шансы?
- Не майся дурью, - жестко сказал Пал Иваныч. – Мы едем не упрашивать, а решать: разрыв так окончательный. И пусть это больно ранит – не умрешь. А поправишься – будешь жить.
Вслед за его словами в душу вползло странное ощущение, необъяснимое чувство, что в Розе меня ожидает конец чего-то – только не знаю чего.
Шеф следил за моим лицом.
- Анатолий?
Я вздохнул:
- Не знаю, как тебе сказать.
Он кивнул:
- Просто скажи.
Я не смог заставить себя сказать, что еще не готов отказаться от бывшей жены.
Мудрый шеф мой заметил терзания и понял их суть.
- Ты хоть представляешь, на что обрекаешься? Может, она всю жизнь будет менять кавалеров, в перерывах возвращаясь – мол, милый, я накувыркалась и опять теперь тебя люблю. Ты хочешь с этим жить?  
- Нет. Но я бы попробовал.
- Ну и дурак.
Когда пробирались переулками Розы, услышал, как Кожевников бормочет под нос: «Еще раз? Да ни за что!» Интересно, это он о чем?  
Наконец, пришла минута, когда мы известили о своем прибытии нажатием кнопки дверного звонка. Я был на взводе словно пружина: мне надо было прятать свой страх.
Открыла теща – теперь уж бывшая.
Лялька была в Челябинске, а Крюковы сидели на чемоданах – Виктор Киприянович получил место в ЧелябНИИОГРО (научно-исследовательский институт открытых горных разработок) и к нему квартиру в областном центре.
Витек кинулся ко мне – подобное тянется к подобному – и его детская радость легким покрывалом окутала мне плечи.  
- Пал Иваныч, - представил шефа.
О своей должности он сам.
- Так ты теперь работаешь в райкоме партии? – теща с удивлением