Муравьи, гл. 4

На окраине села Михалкино, на высоком берегу небольшой реки, в некогда зеленой, а ныне изрядно выгоревшей на солнце большой армейской палатке, на раскладном стуле сидел, раскачиваясь, сержант Скородумов и крутил в руках транзисторный приемник. Нажимал на кнопки, переключал диапазоны, тряс складную телескопическую антенну, но приемник упорно не хотел работать, из динамиков раздавались монотонный треск и хрипенье.

—   Черт бы его побрал, этот транзистор! — ругался Скородумов. — Не ловит ни хрена!
—   Антенна короткая, — в который раз терпеливо объяснял ему один из солдат. — Надо бы на дерево поднять, тогда начнет ловить.
—   Без тебя, салабон, знаю! — озлился Скородумов. — Где ее взять, чтобы на дерево повесить?
—   Можно использовать обыкновенный провод.
—   А где взять провод? Вокруг одна трава, да навозом несет отовсюду. Чертова деревня!
—   А ты от телефонной линии откуси пару метров, — посоветовал прыщавый «дембель» Михалев.
—   Ты что? Это же связь со штабом?
—   Да хрен с ним, со штабом! Кому она нужна, связь эта! Сидим здесь, как салажата, муравьев каких-то сторожим. Курам на смех, — презрительно сплюнул сквозь зубы «дембель». — Начальство совсем обалдело. Вам надлежит охранять данные рубежи, и при первом появлении насекомых немедленно поставить в известность штаб! — передразнил он приказ командира полка. — Завтра начнут блок-посты против мандавошек выставлять, а там и войну тараканам объявят… Придурки! Как надену портупею, так тупею, и тупею!.. Режь, давай, молодой! Хоть музон послушаем, а то совсем закиснем в этой дыре. Только на улице режь, чтобы не так заметно было. Мало ли, какой мудак и впрямь нагрянет с проверкой.

Молодой взял штык-нож и вышел из палатки. Пока он возился с проводом, в палатку не вошел, а прямо таки влетел другой «дембель», литовец Гудаускас. Гимнастерка разорвана в двух местах, оторваны оба рукава, оторваны погоны, и вдобавок, все лицо Гудаускаса было в кровоподтеках, и правый глаз уже начал заплывать.

—   Мужики! — закричал Гудаускас, — Наших бьют!
—   Кто это тебя так? — флегматично поинтересовался Скродумов, не отрываясь от приемника.
—   Наших бьют! — еще громче закричал Гудаускас.
—   Что ты заладил! — досадливо сказал Скородумов, с сожалением откладывая приемник в сторону, — Наших бьют, наших бьют!.. Кто бьет? Где?
—   Деревенские!
—   Ну, что ты так орешь? — поморщился Скородумов, — Что здесь, глухие? Рассказывай толком: Что? Где? Когда?
—   Ну, это… пошел я на танцульки, в деревню, — начал взволнованно литовец, — и склеил там одну ляльку. Ничего такая… прошел ее провожать, только, это, у калитки я ее прижал и начал тискать, как на меня, это, набросились местные пацаны. Попал под замес, так отходили!..
—   Непорядок! — грозно сдвинув брови, произнес Скородумов. — Чтобы деревенщина дембелей месила?.. Непорядок! Пошли, покажем этим хлеборобам, что значит русский солдат.

Он встал, намотал на руку ремень пряжкой наружу и вышел из палатки. За ним потянулись остальные.  

—   Эй, салабон! — крикнул Скородумов молодому, возившемуся с проводом, — Бросай это грязное дело, идем селян бить.
—   А как же пост? — слабо возразил солдат.— Вдруг муравьи?.. Нам ведь приказано смотреть в оба?
—   Навоюешься еще с муравьями! — насмешливо бросил Скородумов. — Пошли. Тут не далеко, и это не надолго. Ничего не случится за полчаса с твоим постом. Пока муравьи сюда доползут, мы полдеревни под замес пустим. Заодно и косорыловкой разживемся.
—   Да пусть сидит, — сказал презрительно Михалев, — муравьев своих сторожит, салага. Обойдемся и без него.

Компания выкатилась из палатки и растворилась в вечерних сумерках. Молодой остался в одиночестве. Он неспешно обошел вокруг палатки, прошелся по чуть заметной в темноте тропинке, но скоро озяб и скрылся в палатке.

Поздно ночью возвращались из деревни солдаты. Шли молча, подавленно. Вопреки ожиданию, пустить под замес деревенских не удалось, более того, они сами изрядно огребли от сельских ребят, и теперь от позора не могли, что называется, глаз поднять. Палатка темнела мрачной громадиной на фоне звездного неба

—   Что за черт! — сказал Скородумов, — огонь не горит. Молодой совсем оборзел? Заснул он там, что ли? Небось, и печка погасла?.. Ну, сейчас он у меня получит, салага!

Он решительно отодвинул полог палатки.

—   Что за черт? Молодого нет… Ну-ка, посветите мне кто-нибудь спичкой. А это что такое?..

В тусклом и дрожащем пламени спички открылась ужасная картина. Палатка буквально кишела муравьями. Они ползали и вокруг палатки, их кишмя кишело и в самой палатке, и они тут же начали облеплять и пришедших.

—   Мужики! — воскликнул Михалев испуганно, — что это?
—   Это муравьи, не видишь, что ли? — огрызнулся растерянный Скородумов, лихорадочно и как-то брезгливо стряхивая с себя насекомых.
—   Так надо скорее в штаб сообщить!
—   Какой штаб?.. Какой, нахрен, штаб! Ты же сам велел салабону провод обрезать. Как мы сообщим?
—   А где салабон? — растерянно оглянулся Михалев.
—   Дрыхнет, наверное, в палатке, где же ему еще быть, — отозвался Скородумов.
—   Боже ж ты мой! — засуетился Михалев, — надо же что-то делать! Ищите провод, соединим линию. Ну, что стали!

Но провод искать не было никакой возможности. Всех с ног до головы облепили насекомые. Их стряхивали на землю, давили сапогами, но муравьев становилось все больше и больше. Они накатывали волнами, на место сотен раздавленных вставали тысячи вновь прибывших. Казалось, им нет конца. Вскоре солдаты выдохлись, движения их стали замедленными, руки ослабели и уже не успевали стряхивать полчища насекомых. И скоро тысячи острых челюстей впились в живую плоть, вызывая дикие крики.

— Бежим! — дико заорал Скородумов, — в речку все! Там не достанут.
Толпа солдат кубарем скатилась с высокого берега и с шумом врезалась в темную студеную воду.