В те годы районный белорусский городок, где жили мои деды, прежде всего, славился чистым воздухом и Днепром, а самое главное – яблоневыми садами. Не было тут сколько-то интересных строений, улиц и предприятий, во время войны городок был практически разрушен и ничего красивого, заметного в нем не построили вплоть до восьмидесятых. Это особенно бросалось в глаза нам, приезжавшим к нашим старикам на лето из прибалтийской столицы с её средневековыми улицами, многочисленными соборами и богатой старинными легендами историей. А здесь большинство улиц были не асфальтированы, не освещены, многоэтажки на центральной Первомайской были косоватые, их обитатели на балконах на высоко поднятых верёвках неизменно развешивали разные кальсоны и панталоны, автобусы курсировали всего лишь по двум маршрутам, магазины были убогие. Частных легковых машин почти не было, по городу сновали лишь грузовики и «фургоны» да «козлы». Когда на нашей улочке слышался шум автомобиля, жители выскакивали во дворы посмотреть – к кому и что приехало – то ли газ привезли (баллоны тогда развозили по домам), то ли сосед Женька со служебным фургоном «Хлеб» домой во время смены завернул, то ли кто-то из пожилых соседей занемог и «скорую» вызвал. А так проходящего транспорта не бывало тогда на этих улочках. Нас, проживавших в своём городе на одной из самых шумных и загазованных улиц, такая летняя идиллия веселила.
Да, не было здесь ни машин, ни асфальта, ни «шума городского», но было, как я уже упомянула, много садов. Весной городишко утопал в нежном аромате яблоневого цвета. Белые, розовые цветы на ветках деревьев… Как тогда все благоухало! Особенно много было знаменитой белорусской пепиньки, она, по-моему, обильно плодоносила каждый год, а ветви, осыпанные этими некрупными, но вкусными яблочками, склонялись под тяжестью плодов до земли и приходилось их подпирать длинными жердями. До сих пор помню названия сортов – «пепинька», «добрый крестьянин», «белый слад», «боровинка»… У каждого свой, неповторимый вкус. В урожайные годы деваться не было куда летом и осенью от яблок и груш, но хранить их не умели, не имели где, поэтому при всём этом сезонном изобилии, зимой фруктов, конечно, никаких не было. Был какой-то небольшой приёмный пунктик «Пищевик», за копейки с перебоями принимавший ароматные плоды и массово гноивший их, потому что ничего не хранилось, как следует, не вывозилось вовремя. Да, к сожалению, так было…
В урожайные годы процветал нехитрый «бизнес» - таскали вёдрами яблоки на вокзал и пытались продать пассажирам проходящих поездов. За ведро – один рубль, а то и дешевле. Но поезда через нашу станцию следовали с юга уже затоваренные южными фруктами, правда нет-нет, но и случались покупатели. Конкуренция же продавцов была бешеной. Только поезд подходил к станции, ко всем вагонам бросались продавцы с вёдрами с умоляющим «Купите!». Ведра подымали повыше, отталкивали конкурентов. Проводницы, крепкие, закалённые в дорожных баталиях тётки, отталкивали и окрикивали напирающих продавцов, чтобы не мешали пассажирам. Кому-то везло, пассажиры из тамбура принимали ведро, забирали в вагон пересыпать в свою тару и возвращали назад ведро и заветный рубль. Поезд отходил, а неудачники с нереализованной продукцией уже бежали на другой перрон, благо станция наша была крупным железнодорожным узлом, и поезда через неё следовали часто.
Те, кому давалась торговля, по нескольку раз в день бегали на станцию с парой вёдер, что приносило ощутимую прибавку к скудному бюджету, жаль только, что везло далеко не всегда. Как часто приходилось возвращаться домой и с полными вёдрами!
Почти все жители нашей улицы бегали торговать на станцию, наш хозяйственный дед тоже иногда отправлялся с вёдрами. Мы, дети, неизменно увязывались за ним. Наша мама и бабушка были категорически против опасной беготни по перронам и путям, боялись, что мы в ажиотаже попадём под поезд. Но азарт – великое дело, и было очень трудно оторвать нас от этого занятия. Мы учились азам коммерции.
Как-то безнадёжно пробежав с соседским мальчишкой Сашкой вдоль длинного состава, мы не нашли покупателей на наши яблоки. Зато выглянувшие из окна поезда дальнего следования мужики заметили торчащую из заднего кармана штанов у Сашки сушёную рыбку (таранку, так их называли в нашем городке). Сашка собирался сам её оприходовать, но мужики предложили фантастическую цену – аж два рубля, и он не устоял. Так мы узнали, что одни товары более коньюктурные, а другие – менее.
Иногда шутники-пассажиры предлагали купить яблоки вместе со мной (это когда я уже стала постарше и интереснее для покупателей). Были и другие курьёзы.
Конечно, каждый продавец пытался продвигать свой товар, но особого разнообразия не наблюдалось. Яблоки и груши у всех были примерно одинаковые, цены стандартные – рубль за ведро или чуть меньше, вёдра одинаковые цинковые или эмалированные, продавцы типовые – бабки в беленьких хусточках * и застиранных платьицах с разношенными тапками на ногах, тётки с неизменными «халами» на голове в тесноватых кургузых кримпленах и дядьки или деды без возраста в неизменных серых линялых пиджаках и мешковатых брюках со сдвинутыми на потные затылки кепками. Городок всех снивелировал, и смотрелись они одинаково, несмотря на возрастные, социальные и национальные различия. Все одинаково грудились на щербатом асфальтовом перроне в ожидании поезда, одинаково бестолково кидались к вагонам, одинаково жалобно выводили своё «купляйте». Не было чем выделиться, зацепить потенциальных клиентов, и поэтому шанс на удачу был чисто вероятностный.
Но один раз на перроне появился приметный продавец. Был он как-то повыше, поплотней жидких в основной массе торговых мужичков, потный, даже без традиционной кепки и в одной клетчатой рубашке без стандартного серого пиджака. Эдакий детина, здоровяк. И товар у него – самые обыкновенные груши предлагался в верёвочной сетке – авоське. И вёл он себя громко, вызывающе, толкался, матерился, на робкий разведывательный запрос соперронников о цене назвал ужасающую сумму – три рубля за авоську груш. Эта наглость возмутила спокойную снивелированную торговую братию.
- И кто ж табе даст три рубли? – запереживал перрон.
- А я не табе продаю, - дальше последовал густой поток матерных слов. Непечатный лексикон продавца груш был богатейший, досталось каждому, кто пытался «вставить свои пять копеек». Надо сказать, что желающих было немало, выскочек в городке не любили.
Сигнал приближающегося поезда прекратил споры, и продавцы заняли свои позиции, а когда поезд остановился, привычно бросились к вагонам. Впереди всех был этот детина с авоськой груш. Ужасавшимся от высокой цены он щедро отвешивал матюков, что почему-то особенно привлекало к нему покупателей. Почему-то покупатели интересовались только им, только с ним торговались, к другим даже не приценивались. В считанные минуты какие-то восхищённые его наглостью мужики всё-таки купили у него груши за три рубля. Короткая стоянка подошла к концу, проводницы отпихнули последних торговцев от вагонов и выбросили жёлтые флажки. Поезд медленно тронулся …
На перроне оставалось много торговцев с нереализованным товаром. С обидой они взирали на уходящие вагоны. Наглый детина торжествующе оглядел растерянных земляков и отвесив напоследок « мать вашу..» торжествующе удалился.
Тогда я ещё не знала что такое пиар. А пиар существовал всегда.
Примечание:
* Хусточка – платочек (белорусск.)
Фото автора.
