А тоже сказочка ...

         А вот теперь-то дружок и читай дальше. Раз уже начал, так и не бросай! Поздно вечером, когда непроглядная тьма, чёрной рваниной опустилась на непроходимые  буреломы, и дождь мелко забарабанил по плохо залатанной берёзовой корой крыше, в дверь требовательно постучали.
         - Кого там черти в такую непогодь носят? – милляровским голосом через покосившуюся дверь спросила древняя, чумазая и до ужаса оборванная старуха.
         - Да уж пусти ты меня бабуся, это же я Иван Царевич, - голос спокойный, но хозяйский. Сразу видно не холопского звания.
Удивлённая бабка не торопясь отодвинула массивный, деревянный затвор. И в низкий дверной проём шагнул человек со спутанными волосами в мокрых сапогах и без спроса уселся на лавку, мутно блеснув в свете свечи золотым шитьём на кафтане.
         - Эка тебя красавчик занесло-то на ночь глядя, и то есть тебе охота ночами бродяжить, - проскрипела старуха, - ты по делу ко мне, али как?
         Красавчик поднял давно не мытое красное лицо, на котором светились только белки глаз.
         - Вот что бабуся, ты меня сначала в баньке помой, накорми, напои, да спать уложи. А уж потом и спрашивай, на кой чёрт я к тебе на ночь глядя припёрся. Сказки то поди в детстве читала?

         Вот времена, вот нравы. И хотя у бабки всегда были припасены аргументы против наглецов от наговора до ухвата, живя в лесу на отшибе, много разумеешь и многому научишься, но тут она не нашлась что ответить. Царевич все ж таки! И недовольно сверкнув белёсыми глазами из-под кустистых бровей, тяжело переваливаясь, потопала подтапливать стоящую недалеко курную баньку.
         И когда Иван Царевич с веничком, светя белым своим телом в темноте, растворился – собрала да сложила аккуратно сброшенную прямо на пол одежонку. Восковых пару свечей подпалила, сама то и огарком обходилась. И стала собирать на стол что Бог… да нет какой там у неё Бог, в общем что кто-то послал.
         Зайчатинки свежей, да рыжиков солёных со смородиной, да морошку мочёную, да сметанки, да пару жареных щук, да хлеб ржаной с конопляным семенем, да туес мёда. Как же, как же их царское величество пожаловали, и чтоб ты лопнул окаянный! Да и наливочки, крепкой добрый штоф венского стекла из погребка прихватила. Тут и ясно, почему зельем называется, пробивает при свете свечи зелёным изумрудом. А настояна она на чабреце и горьком зверобое. А говорят и на мухоморе, да и мало ли чего там ещё добавлено – ведает бабуська все травы и дерева, и знает как лучше прояснить ум да развязать язык. А много, много чего вдруг захотелось ей узнать от Ивана.
         Слышала вот недавно она, от этих старых кикимор. Что погуливает Василиска на лево. Да и сам Иван сходить налево не дурак, хоть и дурак. Не без умысла на столе наливка рядом с медовухой стоит. Только ещё непонятно за чем он пришёл. То ли дорогу к Змею Горынычу узнать, то ли меч кладенец найти хочет дурень? Ну да утро вечера мудренее.

         А вот и Иван свеж и бел, словно только что ошпаренная репа. Сел за стол в одной рубашке до колен, без исподнего.
         А ну-ка, что у тебя тут старушка на закуску к наливочке? Да под такую наливочку пальцы вместе с грибочками проглотить можно. Присела и бабка нахохленной кочкой. Наливает Иван себе по чарочке и бабушке по пол чарочки, по слабости её здоровья. Опрокинет в рот, да тут же следом и огурчиком хрустнет или грибком или икру щучью на хлеб мажет. Эх, благодать!
         Пробовала бабка и так и эдак разговор начать, да только косит Иван хитрым глазом, улыбается непонятно, да наливку медовухой запивает. Долго ли, коротко ли всё продолжалось, да только свечи уж догорели до самого края и чадят чёрными паутинками в закопчённый потолок. Штоф уж переливается горстью изумрудов на самом дне и медовуха уж не пенится, а блестит по верху светлым мёдом. Всё ленивей Иван закусывает, всё больше жмурит глаза и всё меньше ему хочется говорить. Дрёма одолевает молодца.
         Как-то неудачно у бабки получилось, накормила, напоила, а выведать ничего не выведала. То ли зелье крепко, то ли мухоморы на солнце вызревали не прикрытые росистыми папоротниками, то ли истомился молодец в дороге? Ну да утром сам всё выложит на блюдечке!
         А сейчас и саму старушку в сон клонит. Постелила ему перину пуховую, лебяжью и одеяло багдадской нанки. Упал, как в омут провалился. Только вихор соломенный, да нос из перины торчат.
         Себе на печи постелила. Задула свечу, да перед сном сложила в уме полугроши да полушки и получился алтын, что ныне у Ивана в мошне, а завтра у неё в каповом ларце будет, за постель да за баньку да за угощение. А что касаемо Змея или Кладенца, то там цены от рубля серебром и выше.

         Не держала старая кур. И вместо петуха, рано утром на рассвете разбудили её вороны. Раскаркались проклятые, на розовую зарю. Встала бабка кряхтя. Наломала хвороста и затопила печь. Ушицы успеть бы, сварить. Всё утром молодцу микстура будет.
         И Иван тоже встал кряхтя. Долго ещё сидел глаза тараща, да рассол капустный перемежал из ковша, с медовухой из другого. Вот и полегчало, наконец. Шальвары шёлковые надел, да сапоги сафьяновые, да кафтан шитый индийской тесьмой, да кушаком подпоясался. По молодцу и кушак, никак не меньше двух саженей, любо дорого смотреть. Наряд, только во дворце песни играть, а не по лесам ночами бродить.
         Поклонился не низко, сунул ошарашенной бабке два медных пятака, в мятую ладонь и вышел за порог.
         - Чего приходил то касатик. Может надо чего, поворожить, подсказать? - запоздало в спину хрипло спросила старуха.
А выслушав ответ, только плюнула беззубым ртом в мокрую, пожухлую как старое мочало траву.
         - Да Василиска моя уж неделю как сбежала к Кащею. А наследства, да угодий, батюшка меня вишь давно лишил. За то, что на жабе женился! Дома не помыться, ни пожрать. Вот и вспомнил о тебе. Ну, бывай здорова бабушка Яга. До встречи!