Вовка помнил Питер советских времён. Тогда город казался словно выметенным из песка пустынь, особенно в походах по музеям, Военно-морскому, Зоологическому, Эрмитажу. Когда переходишь широкие площади в безлюдные часы, отовсюду веет египетским безмолвием. Тому способствовали многочисленные скульптуры, в иных местах лошади, в иных – львы, а кое-где и сфинксы. Ещё из-под балконов, карнизов, отовсюду, где только возможно, противно скалились, или же, напротив, умильно улыбались всяческие лепные рожи. Рассматривать их было интересно.
Больше всего Вовке, конечно же, хотелось устроить у себя в деревне не Петергофские фонтаны и не Эрмитаж, а метро. Протянуть ветку до речки, дальше до леса, до соседней деревни с сельсоветом, чтобы и купаться, и за грибами, и за всяческими справками можно было ездить не на чём пришлось, а красиво, от станции к станции, искусно облицованной мрамором, щедро освещённой электричеством. Метро пахло какой-то особой технической свежестью, в отличие от деревенской солярки и негрола. Потому подобная транспортная артерия очень и очень была нужна. О финансовой стороне мероприятия Вовка не задумывался. Сначала надо было устроить метро, а потом уже можно было подумать и о фонтанах.
Незаметно ушло куда-то в прошлое и вбок детство. Прежняя балбесистость, впрочем, не до конца выветрилась из Вовкиной головы. Как-то так вышло, что местные девчонки, уехав учиться в большие города, там и пооставались, обзавелись семьями, так что редко даже писали о своей вольной жизни родителям на село. Вовке ничего не оставалось, как жениться на питерской. Благо для поездок в метро и по разным другим спешным делам он нередко посещал город на Неве. На музеи, правда, времени не оставалось. Но в театры перед свадьбой пару-тройку раз всё-таки сходил, даже видел Евгения Лебедева в роли Фомы Опискина, а также в постановке по пьесе Шукшина "Энергичные люди". Не каждому так свезло!
Энергичным Вовка, посмотрев питерские спектакли, однако же, не сделался. Энергией подзаряжался от жены, более высоковольтным вариантом, случалось, бывала тёща. После очередного искрового разряда съехали из города трёх революций на Вовкину родину, откуда вскорости, подыскав благоприятный случай, жена вернулась в родные пенаты. Так что оставалось теперь по временам бывать даже не воскресным папой, а приезжающим раз в месяц наблюдателем гламурной питерской жизни.
Вовка разлюбил метро. Теперь ему хотелось собрать для полётов над деревней вертолёт. Даже не для того, чтобы чувствовать себя вольной птицей: приземляться-то на заросших кустами колхозных полях да в лесистых буераках было всё равно негде. Вовке хотелось стать камикадзе, вертолётчиком на один полёт без надежды на посадку. Просто для того, чтобы однажды резануть лопастями по сытым раскрасневшимся от пьянки лицам немцев или голландцев, промышлявших воздушной охотой в здешних краях. Поднимаясь с оборудованной площадки Газпромовско-черномырдинской базы, километрах в двенадцати южнее, эти евротвари палили с вертолёта в белый свет как в копеечку по всему, что жило и двигалось в местном бору. Одной деревенской овчарке, с пьяных глаз принятой за волка, отстрелили заднюю лапу. Другой пуля угодила прямо в позвоночник.
В Питере, честно говоря, дело было тоже не лучше. Некогда гулкий таинственный город обвешался рекламами, ровно базарная тётка цветастыми сумками. Зажмуренность, даже придрёманность в метро, любых иных видах транспорта, становилась год за годом всё более оправданной. Город напоминал снулую рыбу. А ездить сюда всё-таки приходилось, потому как здесь всё ещё бродил полупрозрачный, пронизываемый ранним листопадом призрак Вовкиного счастья.
Всё оборвалось августовской ночью, когда, опоздав на последнюю маршрутку с площади Победы, Вовка метнулся на Обводный, но и тут автовокзал оказался заперт до пяти утра. Ехать было некуда и незачем: выслушав очередную тираду тёщи, Вовка ответил настолько вежливо, насколько позволял природный темперамент, а затем навсегда закрыл за собой дверь гостеприимного дома. Оставалось слоняться по ночному недружелюбному городу, согреваясь ходьбой от пронизывающего холода. Рубашка с коротким рукавом и белая кепка в таких погодно-климатических условиях служили единственным слабым напоминанием о лете. Вещей при себе было немного, компактная ручная кладь полухолостяка не тянула к земле.
Тут-то и обнаружилось то, что в будничной дневной суете, толчее модно или старомодно одетых людей не так уж бросалось в глаза. На улицах ночного Питера, по которым разве что, время от времени, пробегал по своим кавказским делам очередной товарищ Хачикян с далеко узнаваемым профилем, каждый раз неизменно в дорогой кожаной куртке, шелестели расклееннные повсюду розовые, жёлтые, бледно-зелёные, нежно-голубоватые листки. Словно рой ночных мотыльков обсел щиты бесплатных объявлений, фонарные столбы, театральные тумбы, обшарпанные стены домов и заспанных подворотен.
По ходу променада Вовке желалось прочесть что-нибудь информативное, полезное для умиротворения души и воспалённого тёщей интелекта. Хотя Евгений Лебедев вместе с другими энергичными людьми шукшинского замеса давно и безвозвратно опочил, хотелось узнать: что там ставят на сцене БДТ имени Товстоногова? Концерты, пусть даже не хора имени Пятницкого, а какого-нибудь завалящего ДДТ, тоже помогли бы вселить уверенность в живучесть культурной столицы страны. Однако, на глаза попадались сплошь женские имена, большей частью экзотические, местами же откровенно деревенского пошиба, вроде "Маруси" или "Дашуни". Кое-где, блистая осколками великого союза братских республик, и вовсе была указана одна национальная принадлежность: "таджички", "узбечки".
Дальше шли номера телефонов, среди дополнительных статистических данных часто фигурировала надпись "24 часа". Варианты зазывалок начинались с короткого "отдых", более развёрнутого "отдых для мужчин", а заканчивались полноценными предложениями, какие вполне мог бы вывести старательный первоклассник в итоговом годовом диктанте, если бы только высунул от усердия, хотя бы наполовину, свой язык. Таковые писульки пестрели эпитетами "запоминающийся", "незабываемый", "неповторимый", а также десятком-другим синонимичных им.
Снующие клонированные Хачикяны несколько минут спустя были разбавлены зазывалой на углу скользящей вбок от площади улицы. Заметив Вовкин респектабельный вид (вариант тихого помешательства уличным супервайзером, видимо, не рассматривался), вальяжный хлыщ приветливо провозгласил заученный рекламный посыл: "Пиво, девочки, кальян!". Точно такой же топ-менеджер с тем же топлесс-месседжем встретился на углу следующего площадного аппендикса, и дальше, и дальше, так и пошло, словно в кошмарном сне без возможности выхода в реальность. Вовке вспомнился рекламный щит на углу проспекта Просвещения и улицы Есенина: "Мужские подарки: нарды, кинжал, кальян!" "Почему именно эти?" – подумалось тогда Вовке. Ему всегда хотелось получить в подарок нарезной ствол, спиннинг и мотоцикл.
Глухой улочкой, уводящей в сторону Фонтанки (как колесить по ночному Питеру без посредства метро, Вовка не очень-то представлял), удалось выйти на безлюдный, обдуваемый ветром, бережок. Тут, наконец, встретилось нечто новое и доселе невиданное. Двигаясь навстречу по ночной набережной, пара луноликих пожилых китайцев по-детски улыбчиво созерцала подсвеченную ночными огнями петербургскую архитектуру. Неожиданная непосредственность восточной четы несколько убавила напряжённый кошмар безвыходной ночи. Женщина катила заботливо укрытого пледом мужа в инвалидной коляске. Поверх клетчатого кашемира мужчина сжимал высохшими пальцами красные гвоздики. Лица обоих светились счастьем и невыразимым восторгом.
Дивное видение проплыло мимо и исчезло за спиной. Свободная от ночных мотыльков Фонтанка, как ни жаль, гнала от себя прочь водяным промозглым холодом. Переулки вывели к знакомой Сенной. Впрочем, там тотчас же обратили внимание на одинокого путника те же пиводевочкокальянные зазывалы...
Вовка опустил глаза вниз. Теперь он уже шёл по Московскому поспекту, миновав площадь, где несколько одетых по форме бригад МЧС, опустив хлюпающие гофрированные рукава в канализационные люки, очевидно, тренировались спасать город от наводнения. Почему-то вспомнилась картинка из толстенного тома Херлуфа Бидструпа с названием "Порнографическая волна". Подростком Вовка тренировался обводить забавные фигурки Бидструпа карандашом через кальку. Хотелось стать политическим карикатуристом. Пару раз "переводил" на кальку и "Порнографическую волну", правду сказать, без особого трепета, из чисто профессионально-технического интереса. А вот теперь вспомнилось и подумалось, что никакое МЧС со своими гофрированными шлангами не в силах спасти от этой трепещущей бумажной волны ночных мотыльков – "Далил", "Лейл", "Натали", "Констанций", "Фатим" и прочих, простирающихся на "Х" и далее...
Хорошо, хоть под ногами не видно ничего такого! Хотя... Стоп! Как раз под ботинком забелело полустёртое знакомое "24 часа". Вовка поднял глаза. Вдалеке, в видимой перспективе проспекта, бессонный парнишка в бейсболке, ночной раб прибыльного бизнеса, деловито накатывал обмоченным в белую краску валиком на гранит тротуарных плит заветные трафаретные мантры падшего города...
Утро Вовка встречал у подножия постамента Медного Всадника, пройдя к нему Английской набережной мимо помпезного Дворца Бракосочетаний, в котором лет десять тому назад законная супруга настояла сыграть их пышную свадьбу. Пётр простирал над Невой державную руку, нимало не заботясь загаженностью прорубленного им окна в Европу. Приблизившись к гранитной глыбе, на коей утвердился попирающий змея конь монарха, Вовка едва не заплакал. Чуть ниже забронзовевших букв "Петру I Екатерина II" трепетала жёлтенькая бумажка: "Интим-услуги 24 часа".
Вспомнились, промелькнули счастливым видением, ночные китайцы. Почему-то подумалось: за ними – будущее...
