Гайярэ

Вечер выдался на редкость промозглым и холодным. Мишель Эпинэ сидел за грубо сколоченным столом в убогой комнатушке постоялого двора, коих по всему тракту за выездом из Олларии имелось во множестве. И все похожи друг на друга, как один, так что есть возможность затеряться, затаиться до утра, особенно если там, в смежной комнате, будут подвывать потише. Орать и ругаться по-кэналлийски Мишель запретил, просто объяснил, что если за этими тонкими стенами услышат «Карьярра!» хотя бы один раз, все шансы на то, чтобы остаться в живых до утра, сойдут на нет. Спасенный им пятнадцатилетний юноша с блестящими лихорадкой синими глазами и мертвенно-бледным от кровопотери лицом, кажется, внял. Но совсем молчать, когда врач наживую тащит из тебя пулю, тоже невозможно, особенно если это твое первое в жизни огнестрельное ранение. Кроме того, у мальчишки мутилось сознание, и он при всем желании не мог все время держать себя в руках.
Мишель в который раз взял пистолеты, проверил их, потом положил обратно на застиранную скатерть перед собой, чтобы позже взять снова. Пока врач занимался ранеными, Эпинэ все время смотрел на входную дверь и ждал, когда ее выбьют и войдут, когда сходу начнут стрелять, и он тогда должен будет успеть первым, чтобы снова спасти жизни тех, кого он собирается увезти подальше от ставшей опасной для них столицы. Разрубленный Змей! Если бы кто-то сказал Мишелю что-нибудь подобное хотя бы пару дней назад, он бы хорошо посмеялся такой изощренной шутке. Спасать сыновей Алвы и Савиньяка, когда первых он всегда считал чокнутыми выскочками, а вторых предателями! Ведь Савиньяки – кровные вассалы Эпинэ, а уже в котором поколении отираются возле Алв, с придыханием заглядывая им в рот. Вот и Эмиль этот недалеко ушел от своего отца: был другом Робера, а стал прихлебателем Алвы, за что в итоге и поплатился.
Глухой вой из смежной комнаты, наконец, прекратился, и Мишель пошел туда, встал у проема так, чтобы видеть врача и раненых и не упускать из вида входную дверь. Свечи горели возле кровати, на которой лежал Алва, все, что дал хозяин гостиницы, кроме той, которую Мишель поставил к себе на стол. Света от них врачу хватило, чтобы достать из плеча мальчишки пулю. Теперь раненый лежал и смотрел перед собой, пока врач накладывал плотную повязку. Когда Мишель появился в проеме, Алва дернулся в попытке подняться, здоровой рукой вцепился в одеяло, которым был укрыт, чтобы помочь себе, но попытка не удалась. Он закусил губу, сдержал стон и уставился на Эпинэ взглядом мутноватым, но при этом напряженным и злобным. Мишель понял, что так и держит в руках пистолеты и, нервно и криво ухмыльнувшись, сунул их за пояс.
- Если бы я хотел вас убить, то просто оставил бы на полу в таверне, - сказал он юноше. – Лежите спокойно и дайте возможность врачу закончить вас перевязывать.
Кэналлиец сверкнул на него глазами еще раз, на осунувшемся лице они казались сейчас неестественно большими и темными, но снова промолчал, лишь сжал искусанные в кровь губы.
Второй юноша, Эмиль Савиньяк, лежал на кровати у окна, ставни которого Мишель запер сразу же, как снял эти комнаты. Эмиль был обнажен по пояс и перевязан почти до подмышек, и даже в полумраке было видно темное растекшееся пятно крови на повязках на его боку. Его лицо не было так хорошо освещено, как лицо Алвы, но в его мертвенной бледности не приходилось сомневаться. Эмиль не стонал, но дышал громко и хрипло сквозь приоткрытый рот, он уже был в плену у лихорадки. По дороге к этому постоялому двору, в повозке, которую посчастливилось захватить Мишелю, раненый в плечо из пистолета Алва пришел в себя, а Савиньяк с пропоротым шпагой боком, напротив, потерял сознание и больше толком в себя не приходил.
- Как они? – спросил Мишель у лекаря о раненых.
- Думаю, что будут жить, - сказал врач, затягивая повязку на плече Алвы, - Этот молодой господин точно, и рука будет действовать, когда рана заживет. Что же до второго… С виду он крепкий, хотя и крови потерял изрядно, а с раной одновременно и повезло, и нет. Не повезло в том, что она обширная, повезло, что то оружие, которым она была нанесена, рассекло лишь мышцу на боку и не повредило внутренности. Я внимательно его осмотрел, - с уверенностью добавил врач, - и сумел приостановить кровотечение, но этого мало. Рану нужно будет шить, повязки менять часто и поддерживать силы раненого хорошим уходом. Если вы оставите его в гостинице, я смогу приходить к этому господину дважды в день, утром и вечером, чтобы лечить его, и конечно, к нему должна быть приставлена постоянная сиделка, как минимум, на две недели, а лучше лежать месяц.
- Это невозможно, - ответил Мишель, - На рассвете нам нужно выезжать отсюда, всем. Я не могу его здесь оставить.
Врач пожал плечами и отер руки мокрым полотенцем. С повязкой Алвы он закончил и теперь убирал в сумку свои инструменты, с помощью которых извлекал пулю.
- Воля ваша, - сказал он Мишелю, - Я вам только объяснил состояние раненых, как вы и просили, сударь, а дальше делайте, как знаете.
Лекарь собирался уходить и показывал это всем своим видом. Мишель понимал, ему нужна плата, но у человека с заряженными пистолетами он боится ее откровенно просить. Еще Эпинэ понимал, что врач понадобится раненым в пути, а этот путь будет длинным. И что угрожать и шантажировать нельзя, ведь тогда эскулап постарается сбежать при первой возможности, а то и отомстить, угробить пациентов и списать все на неподходящие условия для выздоровления. Условия и так подходящими не будут, но выбора нет. Значит, чтобы уговорить врача ехать с ними, нужно предложить ему очень хорошие деньги. Благо, средства на щедрый задаток и саму дорогу у Мишеля были, ведь он сам ехал из столицы, только теперь цель его пути изменилась, и сам путь стал длиннее и опаснее. Угораздило же его и их всех! Эпинэ не выдержал и ударил кулаком о косяк дверного проема. Врач посмотрел на него с опаской, Алва снова молча метнул уже горящий лихорадкой взгляд своих огромных глаз.
- Идите сюда, - позвал Мишель врача и вернулся с ним в первую комнату.
Там он стал предлагать эскулапу деньги. Было видно, что врач не хочет пускаться с ними в путешествие, да еще и нести ответственность за раненых господ, особенно Эмиля, однако, даже сумма задатка его впечатлила, которую Мишель ему продемонстрировал в виде увесистого мешочка монет. Заметив это, Эпинэ добавил, что к задатку потом будет прибавлено основное вознаграждение лично от него, а к этому еще и благодарность от семей юношей, если они выживут до конца пути. Это должно было сработать, ведь лекарь хоть и не знал ни имен, ни титулов пациентов, но прекрасно видел, к какому сословию они относятся, насколько они холены и хорошо одеты, и как украшены эфесы их шпаг, и хотя фамильные перстни с инициалами Мишель снял с обоих, врач все равно наверняка понимал, что по своему происхождению юноши занимают высокое положение. Вот только попали в беду.
Лекарь не торопился с ответом, думал… А если откажет, что тогда, просто отпустить? А если сдаст? Мишель бросил взгляд на оружие, но отогнал эти мысли. А если сдаст хозяин гостиницы, горничные, что теперь, убивать всех, кто встречается на пути? К счастью, лекарь все-таки решился. Он едет с ними, куда требуется за обещанную плату, вот только бы взять еще помощника или слугу… За ранеными будет тяжело ухаживать в дороге, ведь их нужно не только лечить, но и кормить, поить, переодевать, помогать облегчаться, может быть, дежурить над ними, и прочие неприятные вещи. Это было резонно, но брать еще одного человека с собой Мишель не мог. Он и так рисковал. Потому пообещал врачу, что будет помогать, делать всю черную работу наравне с ним, когда и сколько потребуется. А еще, он будет их защищать… Но этого Мишель вслух не произнес. Лекарь попросил разрешения сходить предупредить семью, а также взять с собой чистые повязки и тинктуры, которые понадобятся в дороге в большем количестве, чем сейчас у него имелось с собой, но Эпинэ объяснил, что до рассвета комнаты покидать нельзя, а утром можно будет передать послание для родни врача через хозяина гостиницы о том, что для него нашлась срочная прибыльная работа, для которой он и отбыл. Тинктурами в дороге придется обойтись теми, что есть у него в сумке, если их не хватит, то тут ничего не поделаешь, а на повязки можно будет забрать из комнат все имеющиеся простыни и полотенца. Мишель говорил спокойно, но так, чтобы врач понимал – его слова не обсуждаются. Также будет и в дороге. Эскулап, видимо, и правда понял, так что спорить не стал, и через какое-то время уже храпел на диване в комнате, где Мишель снова уселся за столом. Сам он спать не собирался, нужно было дежурить, раз он решил защищать мальчишек, да теперь уже и самого себя. Эпинэ не сомневался, что напавшие на Алву и Савиньяка при второй попытке совершить убийство расправятся и с ним, в любом случае. Он взял со стола чашку с остывшим недопитым шадди, который принесли еще в начале вечера, сделал несколько глотков и задумался, не убирая напряженного взгляда от двери. Перед глазами снова встала картина сегодняшнего злосчастного вечера, трактир у дороги, в который он заехал поужинать, и комедия, которую там начали ломать наемники в быстро пустеющем зале. Мишель не сразу узнал юношей, но как только прозвучал выстрел и вскрик Эмиля: «Росио!», все стало на свои места. О том, что готовится покушение на Алваро и Арно, Эпинэ знал. Но не думал, что уничтожить решат и их пятнадцатилетних отпрысков, которые сегодня выехали в Лаик. Придорожный трактир – место удобное. Если вышла промашка с пулей, можно доделать дело шпагой или кинжалом, как попытались поступить с Эмилем. Только он сопротивлялся, и Мишель ему в этом помог. Напавшие были убиты, Эмиль серьезно ранен, а Алва оказался жив, хотя и потерял сознание от раны в плечо. Эпинэ насадил на шпагу трактирщика, – крыс следует убивать, - и взвалил на себя заботу о спасении жизней наследника кэналлийского герцога, который на момент нападения на его сынка уже наверняка горел в Закате, и отпрыска его прихлебателя, который также наверняка его туда уже сопроводил. Мишель понимал, что единомышленники его собственного отца его осудят, но поступить иначе не мог. Убить матерых старых псов, которые вредят стране – это одно, но потопить щенков, которые еще и тявкать толком не научились – это совсем другое. И он сумеет это доказать всем, и отцу тоже. Теперь главное – выжить по дороге в Гайярэ.
Сразу от трактира преследования за ними не было, и судя по тому, что на этом постоялом дворе не появились гости, может быть, не было и слежки, хотя Мишель был в этом не уверен. Могло оказаться и так, что никого для этих целей не осталось в живых, и это было бы удачей, но он не спешил обольщаться. Однако и знал, как бы ни было, теперь он не отступится. Пришедшему в себя Алве Мишель не давал никаких обещаний, и еще не успел ничего объяснить, помимо того, что не нужно громко орать кэналлийские ругательства, но юноша, видимо, что-то понял и сам. Хотя, без объяснений не обойтись, и словно в такт мыслям Эпинэ из комнаты раненых донесся хриплый голос Алвы:
- Сударь! Могу я вас попросить об одной любезности, раз вы еще не спите?      
Мишель поднялся из-за стола снова,