Цыплёнок

      Юленька сидела на корточках, прикованная взглядом к распахнутой пасти старого посылочного ящика, на дне которого стоял, покачиваясь на ещё неокрепших лапках,  недавно вылупившийся цыплёнок. Изредка он издавал жалобный писк — и тогда Юленька, поддавшись внезапному порыву умиления, выхватывала из ящика жёлтый пушистый комочек, и покрывала его бесчисленными поцелуями. Цыплёнок судорожно  вертел головкой и трепыхал лапками в безуспешной попытке отбиться от бурных чувств девочки.

      «Осторожно, Юленька, — ворчала бабушка,  пряча улыбку, — смотри, не придави его».

      «Ну что ты, ба, — отмахивалась Юленька, — я тихонько».

      «Ты мой писклик, — ласково обращалась она к цыплёнку,  прижимая его к груди. — Сейчас я тебе водички дам... ба, можно я ему водички дам?»

      «Ему воду с марганцовкой надо давать, Юленька, он же махонький совсем. И хватит его брать на руки, не видишь, замучила сердечного».

      «Да я же тихонько!» — сердилась Юленька.

       Но бабушка была неумолима.

      Со вздохом сожаления приходилось опускать цыплёнка обратно в ящик.

      Каждый новый день начинался для Юленьки одинаково. Проснувшись, она вскакивала с постели и, первым делом, мчалась к своему «писклику»: накормить и напоить (под чутким руководством бабушки), «выгулять» в саду, на молодой травке (зорко следя за тем, чтобы не утащил чужой кот), поменять подстилку в ящике... Забот хватало с лихвой!

      С появлением цыплёнка любимые подружки отошли на второй план. Такая перемена в Юленькином поведении не могла остаться незамеченной, пробудив в душе отвергнутых девочек ревнивое любопытство. Но на все заманчивые предложения поиграть совместно с живой игрушкой — Юленька отрицательно качала головой, с большим трудом преодолевая соблазн. Подружки обижались («Подумаешь, какой-то дурацкий цыплёнок, у нас таких полным-полно бегает по двору»).

      Лишь сосед Борька — толстый неуклюжий мальчик, предпочитавший «девчачье» общество мальчишескому (за что был неоднократно подвергнут осмеянию и со стороны тех, и со стороны других) — выклянчил  почётное право ежедневно лицезреть «писклика».

      Под ревнивым взглядом Юленьки Борька бережно брал пушистый комочек, прикладывал к щеке — и на минуту блаженно замирал. И, странное дело, цыплёнку, похоже, нравились руки мальчика: он не пытался вырваться, не пищал, наоборот, прикрывал глаза-бусинки и мирно дремал, правда, недолго,  вмешивалась Юленька («Ну всё, а то ещё придавишь своими ручищами»), и отнимала драгоценное сокровище. Борька никогда не спорил, и почитал за счастье, что его не гонят со двора, а милостиво разрешают находиться рядом с «пискликом», пусть даже и с запретом на прикосновение.  Рос Борька без отца, а мать — красивая ухоженная брюнетка — хозяйство не держала («Городская фифа», — осуждающе качали головами местные кумушки).

     Идиллия продолжалась недолго: цыплёнок, казавшийся поначалу здоровым и крепким, через какое-то время — захирел и, несмотря на все старания Юленькиной бабушки,  в один печальный день отошёл в мир иной.

      «Не плачь, Юленька, — утешала бабушка внучку, — знать, судьба у него такая. Вон сколько их бегает по двору, и что же, за всеми плакать? (Ну так что, что большие? И они когда-то цыплятками были). Ты поешь лучше, а то, не дай Бог, заболеешь, мама приедет, что я ей скажу? Ну, не плачь, милая, не расстраивай бабушку...».

      Придя в себя, Юленька решила похоронить цыплёнка со всеми надлежащими почестями. И, естественно, сосед Борька (на правах близкого лица к «покойному») выпросил разрешение присутствовать на церемонии прощания.

      Красивую картонную коробочку из-под духов дети выстлали изнутри блестящей фольгой и тряпичными лоскутками — поместили туда мёртвого цыплёнка и торжественно предали земле. Борька самолично соорудил из пары дощечек небольшой крест и водрузил его над могилкой. Юленька с особой тщательностью украсила могилку живыми цветами, камушками и фантиками.  Как-то незаметно церемония прощания вылилась в занимательное действо, увлекая воображение всё дальше и дальше.  Разгорячённые и ошалелые, они перебивали друг друга, придумывая на ходу, чем бы ещё таким примечательным увековечить память о цыплёнке. Наконец, исчерпав все возможности, дети присмирели.

      Им понравилось хоронить «писклика».

     «Вот и всё», — подвела итог Юленька, не отрывая глаз от могилки.

     «Да», — кивнул  рассеянно Борька.

      Говорить больше не хотелось.

      Борька вздохнул.

      Вздохнула и Юленька.

     «А давай, завтра опять его похороним?» — неожиданно предложила она.

       Борька одобрительно засопел.

      Несколько дней несчастного «писклика» торжественно и с размахом перезакапывали в самых живописных  уголках сада, пока бабушка Юленьки не пресекла это безобразие на корню: как следует отругав «извергов» («Ничего-то святого у вас нет!»), она строго-настрого наказала  останки  цыплёнка не трогать, пышных поминок не справлять, соседа Борьку в сад не приваживать.

      До поры до времени внучка честно исполняла бабушкин наказ, но нездоровое любопытство взяло верх, подтолкнув к решительным действиям.

     Однажды, когда внимание бабушки было целиком сосредоточено на любимом сериале, Юленька пробралась в сад, чтобы в последний раз взглянуть на цыплёнка.

      Раскопав заветную коробочку (уже изрядно помятую), девочка с замиранием сердца заглянула внутрь (надеясь застать прежнего, мало изменившегося,  «писклика»), — и тут же с ужасом и отвращением отбросила мерзкий груз подальше от себя.

      Когда Юленьке сказали, что цыплёнок умер, она нисколько в этом не сомневалась: как же иначе? И тогда, когда перезакапывала «писклика» — она продолжала думать по инерции: цыплёнок умер.

       Но только сейчас, глядя на протухший комок плоти с копошащимися червями, она впервые по-настоящему открыла для себя страшное значение слова «умер». И никакими цветами, камушками и фантиками эту ошеломляющую правду не скроешь. Никогда.

      Поддев лопатой коробочку (ставшей в одночасье ненавистной), Юленька закинула её обратно в ямку и присыпала обильно землёй.

      Вместе с коробочкой она хоронила детскую невинность.