ЛимитА (рассказ)

-Милый, а почему ты  решил на мне жениться? – вкрадчиво спросила Муся, постаравшись сделать вид, что вопрос этот дался ей с огромным нравственным усилием.
-Почему… - хмыкнул «милый» по имени Вова - Мне уже за тридцатник стукнуло. Пора создавать здоровый семейный быт. – и заржал придурочно.
- Только из-за этого? (а теперь нужно было срочно изображать разочарование и растерянность. Она такие чувства видела в одном итальянском кинофильме. Забыла название. Как-то на «нэ». В общем, про любовь. У итальянцев все фильмы – про неё. Как будто больше снимать не о чем.)
- А из-за чего же ещё? – удивился Вова. Он был по-своему неглуп, хотя порой излишне прямолинеен и искренен.
Муся хотела было сделать вид, что обиделась. Да, сейчас было само  время гневно сверкнуть глазами, красиво повернуться на туфлях-шпильках – тридцать пять целковых у спекулянта на Центральном рынке (цену удалось сбить только на пятерик) и, эффектно покачивая бёдрами (благо было чем покачивать. С этим её Господь не обидел. Джинсы за восемьдесят рублей с толкучки всё на том же Центральном еле-еле налазили. Надо было пятидесятый брать. Всё Ирка, дура! «Бери да бери!». «Чтоб обтягивали!».), уйти прочь. Да, уйти-то было можно, иди – никто не держит, только вопрос – куда? Назад, в до тошноты настолбеневшую «зиловскую» общагу, кроме которой податься больше было решительно некуда,  и ничего – ни московской прописки, ни богатеньких родителей, ни приветливых московских родственников – решительно ничего не было. Хотя нет, было! Родная, вечно пьяная деревня в такой рязанской глухомани, словно она, деревня, находилась на необитаемом острове, а не в каких-то двухстах кэмэ от столицы нашей Родины (задери её совсем, эту столицу!), дорогой моей Москвы. Были также папка и мамка, рядовые пьющие колхозники, и жирный навоз на ферме, в котором по самые яйца, если бы они у них имелись, стояли несчастные, вечно голодные, даже уже и не мычавшие, потому что бестолку, всё равно жрать нечего, бывшие колхозные, а ныне - СЗАОшные коровы. Голодными они были потому, что с кормами после развала колхоза был постоянный хронический напряг, а навоз не убирался потому, что силовой кабель, который подавал ток на навозоуборочный механизм, был давно срезан и пропит мужиками – ударниками скотского труда, потому что меди в нём было целых полтора пуда. А коровы ничего, и в навозе поплавают. Недолго уж им осталось: ту территорию, на которой стояла ферма, приватизировала некая барыжистая фирма, которая собирается строить здесь коттеджи для богатых московских дачников, чтоб они задавились, эти москвичи с их пока ещё непостроенными коттеджами!
Всё это Муся мигом сообразила (да и чего тут было соображать, когда уже давно всё соображено!), а поскольку дурой никогда не была и становиться таковой решительно не собиралась, то лишь беззвучно выматерилась про себя, после чего мило улыбнулась своему «милому» и ласково погладила его по модно остриженной макушке.

Вообще, то регулярной половой жизнью они жили уже около полугода, но что это за свидания: в общаге, когда раздражённо вздрагиваешь от каждого стука, от каждого шороха, с постоянным оглядыванием на будильник, который к тому же так неприлично громко тикает! Нет, попервости, когда ещё думаешь: «а может вот она, любовь?», такие вокзальные условия вполне устраивают, но вот через пару месяцев после первого секса начинают уже серьёзно напрягать и раздражать. Хочется чего-нибудь более солидного и спокойного, типа отдельно взятого, пусть даже и однокомнатного шалаша. Всё это так, но признавать Мусю официальной женой (так, чтобы через ЗАГС) Вова упорно не спешил, потому что имелась мама – очень серьёзная и очень положительная женщина с непростым характером, из той породы «коренных» москвичек, которые родились в  московских общежитиях у лимитированных родителей, приехавших в белокаменную откуда-нибудь из сказочной Мордовии  или не менее очаровательной Тамбовщины. Поэтому мама, как и всякая «коренная» москвичка, удачно вышедшая замуж за действительно коренного москвича ( у него и родители были коренными, и деды с бабками появились в Москве аккурат перед войной из какой-то Богом забытой сибирской тьмутаракани) лимиту терпеть не переваривала, потому что прекрасно понимала: любовь любовью, а прописка завоёвывается потом и кровью, и к слову «любовь» не должна иметь никакого отношения. Нет, если бы её Вова соблазнился москвичкой, и хорошо бы, чтобы богатенькой, скажем, дочерью какого-нибудь генерала или директора магазина, то тогда конечно –любитесь и размножайтесь, она, мама, слова поперёк не скажет. Любовь – это же такое прекрасное светлое чувство! Про него ещё Пушкин чего-то там писал, Александр Сергеевич! А как же, помним, ещё в школе проходили! Только где их, генералов этих с магазинными директорами взять? На них, любимых, даже здесь, в столице – огромная очередь, и блатных в этой очереди – мама, не горюй! Зато лимиты навалом, но лимита – это уже совершенно дугой разговор. Это уже не любовь, а тонкий холодный расчёт, к большому и светлому никакого отношения не имеющий. И не нужно путать два этих совершенно разнополюсных понятия! Видали таких… « джульетт» из Мухосранска!

Это была уже четвёртая мусина попытка выйти замуж за свою мечту –столицу нашей Родины. В неудавшихся трёх она сначала винила, конечно же, своих несостоявшихся женихов, которые, все как один, считали, что постель – это ещё не повод для прописки. Потом, поостыв, поняла, что виновата прежде всего она сама: гибче надо быть, коварней и обольстительней, а для этого необходимо засунуть свои прямодушные рязанские привычки и принципы поглубже в свою персональную жэ, потому что здесь, в городе-герое Москве, они совершенно «не катят». Сделав эти глубокомысленные выводы Муся выбрала, наконец, единственно правильную тактику поведения с молодыми, пока ещё незарегистрированными москвичами (женатых она принципиально избегала, потому что своим крепким деревенским умом как-то сразу поняла: все эти мурлыкающие разговоры про надоевшую до зубовного скрежета жену, обязательные песни про стремительно приближающийся, неминуемый развод, всё это - полнейшая туфта, сказки для дебилок) - и , как теперь выясняется, оказалась совершенно права: телок-Вова решил-таки сделать родителям «приятный» сюрприз.

Знакомство было назначено на среду. Муся после долгих препинаний с бригадиром, выклянчила-таки день за свой счёт и до обеда приводила себя в соответствующий вид. Ванна с польским ароматизатором (червонец за манюсенькую баночку. Совсем эти спекулянты обнаглели!), тщательная глажка одолженного у подруги шикарного платья не откуда –нибудь с «Красной большевички», а из чековой «Берёзки», женский косметический салон-парикмахерская на проспекте имени известного прославленного маршала (ну и хер с ними, с этими пятнадцатью рублями!) -  и появившийся в общаге с получасовым опозданием Вова, который при виде такой неземной красоты даже позабыл привычно наврать про столичные дорожные «пробки», был моментально приведён в полный телячий восторг. Он, дурак такой, захотел сразу же и здесь же привычно завалить её на кровать, но на этот раз получил неожиданный отпор (всяком прянику, милый, своё время. Сначала – знакомиться с будущими «любимыми» родственниками). Нет, он не то чтобы обиделся, просто надулся как клещ (ну, это мы уже проходили, и не раз!), но всё  же правильно сообразил (да, ещё не вечер!), встрепенулся, как боевой конь, и почти бегом потащил Мусю в такси. До квартиры доехали быстро, благо от Автозаводской до Шаболовки – рукой подать.
- Вот, мама, познакомься, - сказал Вова, краснея и робея.- Это, так сказать, Людмила.
Мама в ответ кисло-ехидно ухмыльнулась и коротко кивнула: да вижу, что не царевна –лебедь. Людмила… А он, Вова, значит, Руслан. Или Гвидон? Да, понаписали этих русских народных басен… Автора, как говорил покойный папаша, без стакана и не вспомнишь… Людмила… Ишь как глазки-то потупила, целка непорочная… А то она, мамаша, не знает, чем они у этой Людмилы в её общаге, на её койке занимаются. Да и чего тут не знать, если сама такую «дорогу жизни» прошла! Нет, всё понятно. Это называется «доигрался хрен на скрипке».
Получите невестушку во всей её общаговской красе.

Да, мамаша, обладавшая прямо-таки звериным чутьём на лимиту, раскусила Мусю прямо, что говорится, на пороге.
- С икрой? – спросила она «Людмилу» прямо и в лоб.
- С какой… - на мгновенье растерялась Мура, и эта растерянность дорого ей стоила: мамаша мигом просекла, что до беременности, слава Богу, дело не дошло, поэтому опять сверкнула очами и рявкнула хорошо поставленным, командирским голосом (она заместительшей бригадира работала, на макаронной фабрике, уже два раза, как передовица производства и неутомимая профсоюзная активистка, вывешивалась на фабричной Доске Почёта, и вообще стремилась сделать пусть скромную, по своим умственным способностям, но тем не менее начальственную карьеру, в которой командирский голос –неприменный атрибут):
- Тогда пошла на хер отсюда!
Очень прискорбно, но хорошими манерами вовина мамаша совершенно не страдала (да и откуда им было взяться, на «макаронке»-то? Хоть и пищеварительный, но всё равно пролетариат!) и комплексы имела только в далёкой деревенской молодости. Муся поняла: вечер не будет томным, не превратится в милые девичье-женские посиделки-смотрины, поэтому надо срочно отчаливать, пока в ход со стороны противника не пошли различные домашние летательные предметы. Следующую же атаку (не гоните волну, мамаша! Ещё совсем не вечер! Я ещё покажу тебе, суке старой, небо в алмазах!) нужно будет разработать основательно и не торопясь, по всем правилам наступательного невестиного искусства. Да, и срочно забеременеть от этого телка Вовы, срочно! Как это она сразу не сообразила! Впрочем,  это теперь она сообразила, только теперь воочию убедилась, что для мамаши наличие беременности – это уже очень серьёзный аргумент. Так что при ближайшем же свидании – срочное упражнение по раздвиганию ляжек, и чтобы до окончательного зачаточного результата! Мамаша, конечно, Вове уже напела, чтобы до последнего вздоха не признавал никакого отцовства, и поскольку её суженый-контуженный –самый настоящий телок, то он мамашу, конечно же, послушает. Кроме того, такая мамаша не поленится предпринять собственное расследование, и тогда без особого труда выяснит и про три предыдущие попытки, и обнаружит молодого южного человека по имени Зураб, с которым  у Муси происходит параллельный  половой роман (можно охарактеризовать его как подстраховочный, потому что Ташкент – это, конечно, не Москва, но всё лучше деревни) -  и уж тогда московская прописка накроется для неё не просто медным тазом, а настоящей железобетонной ж..пой. Да-а-а, дела… «Дорогая моя столица, дорогая моя Москва…».

- Дура глупая, - сказал Вова, когда всё ж таки вопреки желаниию маменьки пошёл провожать Мусю до троллейбусной остановки. – Двух слов связать не можешь. Опять же причёска эта дурацкая.
- Это не причёска, а стрижка, - печально сказала Муся. – А ля фрэ шансон. Между прочим, три пятьдесят.
- Иди уж, фрэ, - сказал Вова, подталкивая её к мороженщицкому киоску.