Плач смородины

Хозяин, - окликнул меня Затевахин, сосед по огороду.
И слово хозяин прозвучало как-то вдруг – неожиданно и приятно.
- Хозяин, - повторил он, - у тебя смородина плачет.
- Как это плачет?
Я посмотрел на куст. Листья - зелёные, цвет - обильный... Чего ей плакать? Да и как может смородина плакать?
- А так и плачет. Прислушайся...
Действительно, ветви то ли поскрипывали на ветру, то ли постанывали.
- Обвяжи бечёвкой: развалится куст, погибнет.
Михаил Васильевич опытный садовод. И человек он - замечательный. Счастливый случай свёл меня с ним прошлым летом в грибном лесу. Познакомились, разговорились, да и подружились. Он и предложил мне взять участок.
- Главное - без денег. Занимай, Данилыч, и пользуйся.
Я  и  соблазнился.  Занял  брошенный  участок рядом  с  Затевахиным  и  засучил рукава...
Странные, однако, слова: брошенный участок! Ведь это то есть брошенная кормилица, как брошенная мать, отец или дети?! А то и, как брошенная Родина? Бывает ли такое?
Участок буйно зарос сорняками. Но  «глаза страшат,  а руки делают».
День за днём, метр за метром... Бурьян отступал. Руки наливались усталостью. А душа радовалась. И я пел почему-то каждый день один и тот же   романс:
«Горит, горит костёр рябины красной,
Но никого не может он согреть»...
На берёзах уже появились жёлтые листья, а грозди рябин горели. Что другое может придти в голову?! Грусть и спокойствие, печаль и красота...
Здесь я, с Божьей помощью, поставлю домик, насажаю цветов… И пожалуйте в гости, друзья дорогие.
А то - брошенный участок! Брошенная кормилица! Как можно?! Не знаем разве: брат шёл с кистенём против брата, сын - против отца за землю-матушку? Вспомнилось, как жена отлучала от грудей детишек  наших. Чего только не придумывала! И полынью, и горчицей груди намазывала... А тут просто-запросто взяли и бросили десятки участков...
- Зря ты взялся, отец, - говорили бывалые люди. - Обворуют, разломают, сожгут...
- Да за что жечь-то? Копаемся мы, старики, и копаемся...
- Ну-ну, копайся...
А Бог давал силы. Под Есенинский «костёр» я и домик  успел смастерить, и землю взрыхлить, обласкать. Затевахин радовался за меня, подбадривал, помогал, как мог. Хозяином стал называть.
А сегодня я пришёл на участок - ноги подкосились, до скамейки не дошёл. Домик сожгли, плёнку на парниках порезали, забор повалили... Вот она горчица на груди матери! Вот оно - отлучение от земли! А то  и всерьёз стал себя хозяином чувствовать! Ах, вы люди-нелюди! Ах, вы   жалкие, брошенные люди!
Еле передвигая ноги, я пустырём направился прочь. На заросших сотках плакала смородина, скорбно кланялись ничейные нарциссы, постанывали на майском ветру цветущие брошенные яблони... Тоска и обида застили душу. Ничейное цветение, брошенная красота.   Цветёт земля да что толку?  Может, поэтому не покидали меня все эти месяцы грустные строки? Земля-то есть, как и «костёр рябины красной», но не накормит она, не порадует, как не согреет рябиновый жар. Затея с огородом пошла на потеху нелюдям...
- Данилыч, подожди, - Затевахин, запыхавшись, догонял меня. - Вот беда-то! – запальчиво говорил он. Ну, беда! Ты,  хозяин,  не  серчай... Земля  не  сгорела. Сажать, сеять можно... Лучок, укропчик... Земля не виновата. Нельзя землю бросать. Слышь, Данилыч? И так много всего брошенного.
Слова соседа рвали душу. Действительно, сколько всего бесхозного! Справа от дач зияли  глазницами окон брошенные цеха, слева - рёбрами стропил белели  брошенные фермы... А по Родине-то сколько разрухи!
- Лопату,   вилы... я   тебе  дам,   -   не унимался   Затевахин.   -   Навес поставим. Гвоздей у меня немерено. Возвращайся, хозяин. Смородина плачет...
А мне послышалось  - Родина.
- Да не смородина, Миша,  - Родина плачет.
- Ну, да, конечно.  Довели, запустили!.. А ты всё ж возвращайся, хозяин. Сажать, сеять можно...
«Эх, ты, смородина - Родина», - больно заныло в груди.
«Горит, горит костёр рябины красной», - словно в бреду, вновь замурлыкал я и, будто во сне, побрёл к пожарищу.