Звуки

Как только Владимир Егорович прослышал про смерть  шурина, он   готов был на колени рухнуть перед сыном:
- Отвези меня к сестре в Берёзовку.
- Да что ты там забыл, отец? – возражал Василий.
- Разве тебе плохо у нас, Владимир Егорович? – недоумевала сноха.
- Какая тебе разница, дед, – встревал и внук Антон. - На крыльце в деревне сидеть или  в городе на балконе? Всё равно ничего не видишь…
Это правда – ослеп Владимир Егорович на все сто процентов. Жизнь выдалась  несладкая – врагу заклятому не пожелаешь. Сызмальства  - в работе. И подпаском обретался, и пастухом был. Успел он и в колонии малолетних  срок отбыть за побег из ремесленного училища. Позже всю жизнь по строительству  трудился. В колхозе фермы строил,  а по найму людям дома рубил, печи и голландки слаживал. А камень и лес – чёртов вес, любого надорвут.
Ориентировался Владимир Егорович в своём доме – по стенам, а во дворе на ощупь - по проволоке. Под старость всё тело его стало болеть. А мускулы на руках будто отделились  от костей и отвисли дряблой мешковиной. Старость – не радость.
Но ещё не беда! Жизнь продолжалась, пока Анастасия находилась рядом. Жена и кусок хлеба подаст вовремя, и ложку в руку вложит под наваристые щи. Душа согревалась от её  внимания, и млела, и по-прежнему хотелось жить.
Да умерла Анастасия Фроловна. Царство ей небесное! Вот это уже – беда!
- Настраивайся, отец, теперь к нам в город, - заявил сын. - Комнату тебе выделим с балконом, как барин, будешь жить…
Целый год «пробарствовал» Владимир Егорович в городе. Да  вкуса, нет у той жизни. Круглые сутки натружено гудит  и дымит центральная улица – форточку не открыть.  А под балконом во дворе и того хуже. С утра пораньше автомобилисты начинают машины заводить-разогревать. А их тут, как сказал Антон, больше, чем грязи.   В городе словно нет живой человеческой жизни. Разве, что дворничихи поругаются меж собой.
- Отвези в деревню, сынок…
И, наконец, Владимир Егорович снова в родной Берёзовке. Сидит он у сестры на крылечке, подставив лицо закатному солнцу, и не нарадуется, будто  заново родился! Где-то за хлевом каркнула ворона. Индюк тотчас  протрубил тревогу. На крыше ворковали голуби. А со стороны околицы раздавались громкие хлопки  пастушьего кнута. Стадо коров возвращалось  в деревню. Владимир Егорович прислушивался к цоканью копыт,  пытаясь определить количество животных.  «Коров двести, однако, будет…».
- Так и есть, – подтвердила сестра. - Нынче многие по две-три коровы держат.
Рядом с крыльцом петух настойчиво сзывал куриц. «Ну, прохиндей! Найдёт семечко, а то и просто камешек, и прямо самой добротой разливается – ко-ко-ко мне, ко мне. Лишь бы приманить, - легко и сладко размышлял Владимир Егорович в вечерних звуках родной Берёзовки. – А мужики, разве не такие бабники?».
Но вспомнилась Настя, и Владимир Егорович оторопел.
Нет, он никого  не  заманивал зёрнышком. Всё отдавал Анастасии, сыну и внуку.  И вот уж Вовка правнук родился. «Как хочется увидеть  Вовку. Говорят: вылитый прадед».
Но не суждено.  Невозможно.
«А ещё бы увидеть Настину могилку. Царство ей Небесное!» - наплывали с вечерними  звуками несбыточные мечты.
Рядом кто-то поскрёбся когтями о доски пола.
«Неужели Рекс?».
Пёс долго не решался подойти к сидящему на крыльце человеку. И вдруг  «вспомнил» его. Он виновато подполз к Владимиру Егоровичу, сунул прохладный  нос ему под  руки и тихо жалобно заскулил.
- Ну, здравствуй, Рекс, здравствуй, дорогой! Вспомнил?
На реке в камышах неуверенно перекликнулись лягушки. Скоро начнётся громкий концерт!
«Хоть бы одну вечернюю зорьку с удочкой отсидеть», - продолжал наполнять  свою душу несбыточными мечтами Владимир Егорович.
Впрочем, всего-то три желания было у человека: увидеть правнука Володю, посмотреть на могилку, где покоится прах  жены да посидеть хоть одну зорьку на речке с удочкой.
- Валя, - обратился Владимир Егорович к сестре, хлопотавшей над приготовлением ужина, - ты мои удочки не выбросила?
- Нет, – отозвалась Валентина из терраски. – Там они, в сарае на чердаке . На рыбалку что ли собираешься?
- Хочу с Рексом завтра порыбачить попробовать.
- А на поплавки собака будет смотреть?
- Зачем смотреть? Можно и  по толчкам удилища рыбу подсечь.
- Хватит уж выдумывать! Мой руки да подвигайся к столу.
На ужин Валентина  отварила  домашнюю  лапшу  и приготовила удивительную подливу на сливочном масле с грибной мукой.  
К родным деревенским звукам добавлялись родные запахи. Эти звуки и запахи проникали глубоко в сердце, ласкали и согревали душу, зарождали в сознании Владимира Егоровича мечты и уверенность в себе, пробуждали  надежду. Он не будет, конечно, сидеть дома, сложа руки. Вон ботвы фасоли у крыльца сколько! Надо оборвать стручки, облущить. На чесноке тоже ботву и корни необходимо обрезать. Лук красиво в «косички» перевязать, чтобы на кухне развесить. А зимой кошёлки, корзины для хозяйства знай, плети. Всё это слепому Владимиру Егоровичу по силам. А хворост соседский мальчишка  нарежет. Дать ему немного денег  на компьютерные диски, уж он постарается… «Побарствовал», хватит!».
- Спасибо, сестра, за ужин!
А Берёзовка продолжала свою симфонию звуков. Хрюкнул в подворье  разнеженный от кормёжки поросёнок. Захлопал крыльями петух на насесте, но спохватился: рано ещё кричать. В проулке скрипнул журавель колодца. Брякнула о его сруб бадейка, и зазвенела падающая  в преисподнюю хрустальная вода. С другого  конца деревни донёсся звонкий перебор гармошки. На Сюверне заголосил хор лягушек. На поле за выгоном кузнечиком стрекотал работающий трактор. И ни один звук не мешал другому. Если внимательно прислушаться, можно различить даже журчание Гремучего родника за речкой. И Владимир Егорович услышал с крыльца родное журчание. Сколько ж  водицы испил он из  родника!  Владимир вожделенно  слушал  золотую песню Гремучего, словно жадно приникал губами к его  прохладе. И всё никак не мог утолить жажду.
- Володя, тебе в горнице постелить?- спросила сестра.
- Лучше  в сенях, - ответил брат.
«В сенях и прохладнее, и «слышнее», - подумал он
На улице в переборы гармошки влился волнующий голос певицы:
Я любила и люблю
Твои глазки голубые
Я ещё подголублю.
Никакие компьютеры и Интернет не влияют на Березовку. Как пела сто лет назад на гуляньях молодёжь, так и теперь поёт.
Через речку быструю
Я мосточек выстрою,
Ходи, милый, ходи, мой,
Ходи летом и зимой.
«Эх, Настя, Настя! Разве забудешь наш мосточек?!».
Дружили – ночь мала. Гуляли и до первых и до третьих петухов. А с рассветом  – на работу. И ничего! Толстые брёвна карандашами казались.
- Я постелила, Володя. Иди, приляг. С дороги всё же…
- Мне бы первых петухов не проспать…
- Подумаешь невидаль! Наслушаешься ещё.
А за первыми петухами будут вторые, хоть часы проверяй, потом третьи.
Подушечная прохлада, будто ласковая рука Насти, коснулась его щеки. Владимир Егорович плотнее прижался к пуховой подушке.  «Не так  всё уж плохо в  жизни» - облегчённо и даже непонятно радостно вздохнул слепой. К удочкам он,  конечно, приспособится. Ну, а правнука Вовку и могилку Насти, дай Бог, во сне увидит. Ведь сны-то он видит всегда зрячие. А там, глядишь, и медицина «прозреет». Глаза-то на месте – не выколоты, не выжжены. Надо только заставить их видеть. Эту дерзкую мысль свою Владимир Егорович даже испугался. Но не отогнал её прочь. А пусть живет в душе мечтой заветной.
Погружаясь в родные звуки Берёзовки и в зародившуюся мечту, Владимир Егорович сладко зевнул.
«Первых петухов не проспать бы»