Вчера в деревню к пенсионеру Василию Федоровичу приезжал из города средний сын Колька со своей красивой женой. Поставил большую и широкую синюю машину у самых ворот и, вытащив из багажника несколько объемных тяжелых пакетов, открыв ногой дощатую калитку на скрипучих ржавых шарнирах, прошел во двор. Супруга сына шествовала следом налегке, балансируя на весу модной дамской сумочкой и тщательно выбирая дорогу, чтобы не запачкать грязью свои светлые сапоги на острой и высокой шпильке. И потом весь день до вечера молчаливый Николай стучал топором, вжикал пилой, жужжал дрелью, то сутулясь на крыше сарая, то орудуя лопатой, вкапывал новый столбик забора в огороде. Трудолюбивый мужик, ничего не скажешь, весь в своего отца. Невестка тоже хороша. Высокая и стройная! Выбегала изредка во двор, вынося кружки с дымящимся чаем, чтобы муж согрелся, не отрываясь от процесса работы…! Поздно вечером, уже когда в домах зажигается свет, усадил он свою новую жену в машину и поехал домой в город, где обосновался уже давно, сразу после того как вернулся из армии. После его отъезда совсем тихо стало в деревне.
Да в ней теперь уже всегда тихо. Собственно, осенью и зимой, кроме Колькиной машины, раз в неделю заезжает автолавка местного бизнесмена Аванеса, которая и отоваривает местных аборигенов хлебом, пряниками, спичками, солью и сахаром. А так даже собаки не лают. Нету собак. Бегает где-то приблудный пёс одной из старушек, по кличке Хорёк, но он уже настолько старый, что ничего уже не видит и не слышит, поэтому и лаять разучился. Про лошадей и коров и говорить нечего. Последнюю корову здесь видели лет двадцать назад. Уже никто и не скажет навскидку сколько у неё рогов бывает. Только кошки стерегут свою тоску на подоконниках. Той деревни всего-то и осталось - дюжина старых жилых домов, да столько же стоят уже который год заколоченными. Заросли крапивой и лебедой так, что некоторых и не видно в этих неафриканских джунглях. Некому жить, поумирали все, да разбежались по городам. Шесть или семь домов, которые получше, купили дачники, но они приезжают отдыхать, пить пиво с вином и жарить шашлыки только весной и летом, вот поэтому и состоит всё коренное население деревни из пяти человек.
Две совсем уж древние старухи, редко выползающие на улицу, которым наверно уже далеко за девяносто лет, живут в домах на окраине у оврага, их изредка навещают тоже уже старые дочки и уже взрослые внучки, живущие в райцентре. Чуть поодаль, как бы в центре поселения, живёт единственный в деревне мужчина - Василий Федорович, которому в прошлом году исполнилось семьдесят восемь. Он уже больше десяти лет вдовый. А следом за ним по улице ещё две женщины пожилого возраста. Но у дам спрашивать возраст никому не рекомендуется, и я не стану, а поэтому если судить на глаз, они примерно одних с Федоровичем годов. А может и слегка постарше или помладше. Которая жила ближе, и которая была немного похудее, ту звали Леонида Артемьевна, а другую звали просто Татьяна.
Сразу после отъезда сына Василия Федоровича, обеспокоенная Леонида Артемьевна, накинув на голову платок и быстро затолкав ноги в галоши, заглянула в дом к Татьяне. Нельзя сказать, чтобы они были очень близкими подругами, но если кругом больше не с кем словом перекинутся, то и с пробегающим волком охотно подружишься. Кряхтя села на табуретку у кухонного стола, высыпала на клеёнку пригоршню недорогих карамелек, намекая на чай, и без предисловий, не спеша почти на распев стала выражать своё беспокойство.
- Вот чую я, не зря приезжает в последнее время Колька из району. Не к добру это. Всё строгает, всё пилит, всё красоту на фасад наводит. Не иначе покупателя на отцов дом в городе нашёл. Кредит-то за машину платить надо. Вот прямо обоими своими половинами чую. Он и раньше всё порывался отца в город забрать, а теперь прямо чуть не силком за ноги его к себе тащит.
- Да я уже давно это заметила, - отвечала ей Татьяна, ставя чайник на стол и усаживая своё крупное, белое как сдобное тесто тело на соседнюю табуретку, - прям раньше было и не видно и не слышно его, а тут зачастил по два раза на неделе. Так и останемся мы с тобой без единственного, хоть и плохонького мужика в хозяйстве. Как потом и жить не знаю…. Ни гвоздя забить, ни за лекарством съездить. Хоть и мало от него толку, да как-то спокойнее с ним. Знаешь, что чуть чего случись, рядом есть мужик. Может поговорить с ним? Чтобы не уезжал…?
- Так он и послушает тебя, - возражала ей Леонида, - Говорила я нынче с ним. Как бы так случайно спросила про город, так он только рукой махнул. Да и если продаст Колька дом, то и жить ему у нас будет негде. Вот, только если к себе на постой его взять? Как бы так ненароком сосватать. Так наверно не пойдёт он, со своего хозяйства, да столько лет холостяковал, – в некоторой задумчивости произнесла она…
- А может и пойдёт, поди надоело одному портки стирать, да с кастрюлями возиться, словом громким днями не с кем перемолвиться, - тоже задумчиво сказала Татьяна.
И обе они замолчали. Отхлёбывая жиденький тёплый чай из цветастых кружек, и печалясь от перспективы остаться ещё более одинокими, чем прежде.
Назавтра, прямо среди белого дня, не откладывая разговора в долгий ящик, Леонида Артемьевна, принарядившись в новые резиновые сапоги, отправилась в гости к Василию. Василий сидел за большим столом, надев очки на самый кончик носа, и чистил лук, чтобы приготовить себе на обед яичницу на сале. Едва кивнув и сразу же оседлав табуретку, Леонида снова начала без предисловий, но медленно и обстоятельно, убедительно по буквам выкладывая каждое слово:
- Нет, Василий! Я тебе так скажу. Ну и что это за жизнь в городе, на такой верхотуре днями в четырёх стенах сидеть? Бетон и камень кругом, живёшь как в погребе. Я к племяшу езжу, так у меня через два дня голова начинает болеть от шума, машин столько развелось, не продохнуть. А у тебя ж давление, куда тебе на этих лифтах кататься? А я женщина не привередливая, ты меня давно знаешь, да и пенсия у меня не меньше твоей. Вот захочешь ты рюмочку когда выпить, я перечить тебе не стану. К постельным глупостям я уже равнодушная, тут смотри, самому как надо будет. Правил я строгих, но про супружеский долг понимаю. Всё-таки пятнадцать лет в бухгалтерии проработала. Я не Танька, что ноги раньше перед каждым раздвигала. Да и с дровами нам полегче будет. На одну пенсию закупим дров, а на другую жить будем, всё экономия.
Да и опять же сам подумай, сколько нам той жизни осталось? Вот, скажем, помрёшь ты, например. Сам знаешь, какое кладбище в этом городе. Могилки трактором нарыты в чистом поле, да на горе, на холодном ветру. Да ещё и со свалкой рядом. А у нас берёзки шумят, земля, что твой пух, сухая да рассыпчатая. Я и приходить к тебе каждый день стану. Прибираться. Думаешь, станет к тебе ходить на кладбище невестка? Как же жди, она свои цыплячьи ноги марать не станет. Принесёт на родительский день цветочек за рубль и всё. А я не поленюсь, в церковь обязательно съезжу, свечечку за упокой поставлю.
В общем, так Василий Федорович! Согласная я, чтобы ты перешёл ко мне. Вместе оно веселее будет…. Ты пока думай, не тороплю тебя, а я пойду, а то у меня ещё куры не кормлены, - и, поднявшись с тонко скрипнувшей табуретки, Леонида не спеша вышла из избы.
И пока дед Василий открывал рот с редкими зубами и соображал что ответить, она уже проковыляла под окнами и скрылась из вида, поспешая к с нетерпением ожидавшим её курам. Но просто удивлялся он недолго, через час настало время уже очень удивляться. Скрипнула калитка и в дверях избы появилась Татьяна.
- Здравствуй сосед, - привыкшая к тому, что Василий Фёдорович больше молчит, чем говорит, - начала Татьяна, - Вот решила к тебе зайти. А то может чего надо, думаю? Вижу, снова Леонида к тебе зачастила, опять за своё взялась. И хватает же совести так охмурять серьёзного мужика. Столько лет, а всё неймётся. Ты вот что, ты её не слушай. Что она там в жизни понимает? Всю жизнь из бухгалтерии носа не высовывала. К крестикам нолики дописывала. Ты Василий, если переезжать в город передумаешь, то можешь ко мне жить приходить. Ну а что…? Столько лет друг друга знаем, мы и так уже как родные. На других мужиков я и смотреть не хочу, женщина я честная. Ну а если ты сомневаешься насчет того случая, что на майские у нас с тобой в бане был, так это всё мы по молодости и по глупости. Сколько уже лет-то прошло….
Огород у меня, сам знаешь какой, ни травинки, ни былинки. И огурцов и помидоров на всю зиму наготовила. Картошка опять же. Силы у меня ещё хватает, хоть и руки побаливают, конечно. Намантулилась я дояркой на ферме. Не приведи господь никому….
В нашем возрасте, Вася, переезжать так далеко для здоровья опасно. Вдруг сердечный приступ? С твоим здоровьем рисковать не нужно. А здесь у нас воздух свежий и эта, как её…, экология кругом. До ста лет проживёшь, если раньше конечно не умрёшь.
Опять же, если умрёшь, разве Леонида сумеет тебя похоронить по путнему? Разве сумеет она как надо обмыть и обрядить. Она же не поплакать над покойником толком не умеет, ни киселя, например, на поминки сварить. А у меня уже и шесть метров красного крепа заготовлено на гроб. И свечей двадцать штук. Чтобы всё было как у людей, по-хорошему. И положим тебя там, где укажешь, хочешь к твоей родне поближе, а хочешь ближе к нашим, чтобы нам потом рядышком лежать.
В общем если хочешь, то собирай вещи и переезжай потихоньку ко мне, - закончила Татьяна и тяжело, но с надеждой вздохнула….
Василий Федорович, всё время до этого молчавший, потому что собеседница не давала ему времени и промежутка, чтобы вставить хоть слово, сначала заиграл кадыком, а потом приподнявшись над столом, громко и сильно шлёпнул худой ладошкой по столешнице.
- Какой город? Для поросёнка, - почти выкрикнул он и замолчал, не находя быстро слов от волнения и возмущения, - для поросёнка Колька загородку в сарае строит. Я его сам попросил. Покупать поросёнка я собрался. Кризис кругом. Вы что там сдурели обои? За один день успели меня два раза поженить, и тут же не отходя от кассы два раза похоронить, гроб красным крепом оббить, закопать и свечку поставить…! С ума посходили дурные бабы!
© Copyright: Пилипенко Сергей Андреевич, 2015
