Мэйсон сохраняет молчание

                                                                                   (в подражание Эрлу Стенли Гарднеру)


Выдался удивительный вечер. Первый свободный вечер за долгое время. После посещения театра адвокат Пэрри Мейсон и его очаровательная секретарша расположились в уютном ресторанчике. Играла негромкая музыка, все располагало к отдыху и размышлениям.
- Вам понравился спектакль? - спросила Делла Стрит, вглядываясь в чеканые, словно высеченные из гранита черты шефа.
- Да. Для юриста он содержит поистине бесценный материал.
- Неужели? Вы и “Гамлета” воспринимаете как юридический казус?
- Почему нет? Убийство - всегда убийство, сколько бы философии вокруг ни накрутили. И движущие мотивы, как правило, просты и прагматичны.
- Вы хотите сказать, что принц Датский не вызывает у вас симпатии?
- Да. И хотя все главные персонажи погибли, мне хотелось бы защитить доброе имя королевы.
- Странный выбор.
- Ничуть. Давайте разберем все последовательно. Обратите внимание, даже такой непримиримый обвинитель, как Гамлет, признает, что королева любила погибшего мужа. Вот его собственные слова:
“Она к нему тянулась,
как если б голод только возрастал
от насыщенья”,
то есть родители принца Датского не просто мирно сосуществовали, не просто терпели друг друга, нет, была взаимная привязанность. Неостывшая любовь и привязанность. Далее принц говорит, что королева
“шла за гробом,
как Ниобея, вся в слезах”.
И вдруг, через два месяца вдова оказывается замужем за человеком, который по всем качествам, даже чисто внешне, стоит несравнимо ниже. “Феб и сатир”, - как характеризует их Гамлет. Почему?
- Но ведь  и принц постоянно задает тот же вопрос...
- И находит ответ, обвиняя мать в разврате и предательстве. Его трудно назвать почтительным сыном.
- И тем не менее, она предала.
Мейсон улыбнулся.
- Как известно, Делла, во всех цивилизованных странах убийца не может наследовать имущество и титул убитого. И если, убив законного короля, его брат все же вступил на престол, значит, он стоял во главе влиятельной партии, способной заткнуть рот любому несогласному. В такой ситуации королева, скорее всего, стояла перед выбором: новый брак или смерть. Любой суд признал бы ее невиновной, ибо она действовала под принуждением.
- Я бы предпочла смерть.
Мейсон ласково и печально улыбнулся.
- У вас нет сына, Делла. Представьте, что новый король женился бы на другой женщине. Скорее всего, она была бы более молодой и смогла бы родить нового принца. Кто тогда бы имел предпочтительные права на престол: сын царствующего короля или его племянник? Гамлет, распаленный обидой, похоже не подумал об этом.
- О да! - воскликнула Делла. - Теперь многое становится понятным. Я заметила, что королева в основном отвечала королю односложно. И лишь те реплики, где она беспокоится о сыне, проникнуты живым чувством.
Мейсон кивнул:
- Она мечтала устроить его брак с Офелией. Вспомните слова, с которыми она бросает цветы в могилу:
“Красивые - красивой. Спи, дитя.
Я думала назвать тебя невесткой
И брачную постель убрать,
А не могилу.”
И, в конце концов, я не вполне уверен, что она выпила яд случайно. Ведь король предупредил ее.
- Вы думаете, она боялась, что отрава достанется сыну?
- Нет, в таком случае проще было просто опрокинуть кубок. Скорее всего, сердце ее было разбито непониманием и жестокостью сына.
“О, милый Гамлет, ты рассек мне сердце!”
- Но в каком свете тогда предстает Гамлет. Ведь он - убийца!
- Согласен. Вы помните, Делла, хрестоматийный эпизод с флейтой?
“Назовите меня каким угодно инструментом - вы хоть и можете меня терзать, но играть на мне вы не можете”. Сам же не задумываясь играет не только чувствами, но и жизнями окружающих. Как он убил Полония? Ткнул не глядя шпагой в ковер. И сам потом говорит, что метил в другого. Но разве его мучит раскаяние?
“ты, жалкий, суетливый шут, прощай”... И все. Говоря его же словами: “Зверь, лишенный разуменья, скорбел бы больше.” Полоний ведь был не чужим в их семье...
Делла задумалась.
- Знаете, шеф, мы так привыкли считать Гамлета благородным героем, что прежде я не оценивала его поступки с этой точки зрения. Но и тогда мне казалось, что он несправедливо жесток к Офелии.
- Да. Он обвиняет ее в измене на том лишь основании, что она женщина. А женщины, как он убежден, изменяют. Если следовать такой логике, то суд, однажды осудив, ну скажем, блондина, должен автоматически осуждать и всех остальных блондинов, ибо был случай, когда один из них действительно оказался виновен.
Делла молчала некоторое время, погрузившись в размышления, потом вдруг неожиданно улыбнулась.
- Мне пришло в голову, что если бы Шекспир был женщиной, то описал бы трагедию Датского принца более человечно.
- Да, мужской эгоизм здесь чувствуется. Кстати, подобное можно встретить и у Дюма. Возьмем, к примеру, известную всем миледи из “Трех Мушкетеров”.
- Неужели вы будете защищать и ее?
- Конечно. Дюма характеризует ее как исчадие ада. Но это лишь умонастроение автора. Сведения, основанные на слухах. Суд же должен оперировать фактами.
Делла засмеялась, принимая игру.
- Кого вы вызовете первым свидетелем?
- Ее первого мужа Графа де ля Фер. Вы помните текст?
- Да.
- Тогда попробуйте отвечать за него.
- Отлично. Я готова.
- Итак, граф, сколько лет было миледи в момент заключения вашего брака?
- 16, сэр.
- А вам?
- 25.
- Вы были полновластным властителем тех мест, где она проживала?
- Да.
- Почему вы женились на ней?
- Я был влюблен.
- Вы видели в ней какие-то достоинства?
- О да. Она была “прелестна, как сама любовь. Сквозь свойственную ее возрасту наивность просвечивал кипучий ум, не женский ум, ум поэта. Она не просто нравилась, она опьяняла”.
- Прекрасно, Делла. У вас великолепная память. Итак, она была умна?
- Да.
- Наивна?
- Да.
- А не кажется ли вам, что наивность не сочетается с закоренелой склонностью к преступлениям?
- Протестую, - улыбаясь сказала Делла. - Ваш вопрос требует, чтобы свидетель делал вывод.
- Хорошо. Вы сказали: “ум поэта”. Она была поэтична?
- Да.
- Поэтичность предполагает мечтательность, возвышенные чувства, романтичность. Она была романтична?
- Шеф, вы играете на публику. Но не забывайте, здесь нет присяжных.
- Протест не принят. Отвечайте не вопрос.
- Да. Возможно, она была романтична.
- Да или нет?
- Да!
- Отлично. Были у нее могущественные покровители?
- Нет. Никого.
- Тогда скажите, граф, у вас, как у полноправного властителя тех мест, имеющего право распоряжаться жизнью и смертью подданных, не возникало мысли, что вы могли овладеть понравившейся девушкой насильно?
- Я честный человек, сэр.
- Разумеется. Но вы могли безнаказанно изнасиловать ее?
- Я не стал этого делать.
- Могли или нет?
- Мог.
- Пойдем дальше. После свадьбы сделала ли ваша жена что-либо недостойное? Может, она вас оскорбила, поставила в неловкое положение? Может быть, изменила?
- Нет. Но она была заклеймлена.
- Вы заклеймили ее?
- Разумеется, нет.
- Значит, это произошло раньше. До вашего знакомства. А я спрашиваю, что плохого она сделала вам?
- Ничего. Я сделал из нее первую даму провинции. И она блестяще справлялась с ролью.
- Значит, все шло прекрасно до тех пор, пока вы не увидели клеймо?
- Да.
- Что вы сделали, увидев клеймо?
- Я повесил его на дереве. Я имел на это право.
- Мы не обсуждаем ваши права. Вы повесили жену, но, по крайней мере, вы выслушали ее? Дали ей возможность смягчить ваш гнев, оправдаться, помолиться в конце концов?
- Она была без сознания.
- Значит, она была абсолютно беспомощна. Известно ли вам, что за одно преступление, сколь тяжким оно ни было, дважды не казнят?
- Она опозорила, обманула меня.
- Вы женились в довольно зрелом возрасте. 25 лет - возраст не детский. Произносили ли вы во время брачной церемонии слова: “Клянусь любить ее, быть рядом в горе и в радости до тех пор, пока нас не разлучит смерть”?
- Да, я говорил эти слова.
- Вы понимали, что они означают?
- Да.
Тут Делла позволила себе выйти из роли.
- Шеф, - сказала она, - если он скажет, что и сделал так, чтобы “смерть разлучила нас”, присяжные в пять минут признают его виновным в убийстве первой степени.
- Значит, он этого не скажет, но и без этого он выглядит не лучшим образом, а мы еще не закончили. Итак, граф повесил ее.
- Она была воровкой.
- Как вы это установили? Вы наводили справки? Убедились в достоверности сведений?
- Клеймо на плече - достаточное доказательство.
- А вы не задавались мыслью, зачем ей понадобилось воровать?
- Вы полагаете, существуют оправдания?
- Я ничего не утверждаю. Я анализирую ваши слова. Вы сказали, что она была прекрасна, опьяняюща и так далее. Кроме того, умна. Обладая такими качествами, она легко добилась от вас, влиятельнейшего дворянина, того, что вы подарили ей свой титул и фамильную честь. Неужели при этом вы пожалели бы для нее деньги?
- Я для нее ничего не жалел.
- Какой же смысл воровать то, что можно получить в подарок?
- Значит, она воровала до того, как стала обольстительной.
- В детстве?
- Я не знаю.
- В момент брака ей было 16 лет. Предположим, она стала обольстительной в 13. Значит, воровать она должна была до 13. И вы повесили жену за проступок совершенный в детстве?
- Я не знаю.
- Однако, вы повесили ее не колеблясь. Так?
- Да.
- А что, если предположить, что история, рассказанная Фултону о вельможе, который изнасиловал ее, а затем, чтобы скрыть это грязное преступление, приказал заклеймить, была не таким уж вымыслом?
- Все ее истории - ложь.
- Но вы сами сказали, что имели право изнасиловать ее, ибо она входила в число ваших подданных. Почему бы не предположить, что другой вельможа оказался менее благородным?
- Тогда не было бы нужды клеймить. Он был в своем праве.
- Вы утверждали, что миледи была очень умна. Она могла отомстить за бесчестье?
- Несомненно.
- Вот и ответ. К тому же вы утверждали, что она была романтична и имела возвышенный образ мыслей. Такие люди переносят насилие крайне тяжело.
- Суд потребует вычеркнуть эти слова из протокола, Пэрри. Они не имеют отношения к допросу.
- Из протокола вычеркнут, а из памяти присяжных - нет. Однако, у меня еще припасена настоящая бомба.
- Боже мой, неужели что-то еще?
- Продолжим. Скажите, граф, ваша жена была беременна в момент свадьбы?
- Конечно нет! Я не слепой и не сумасшедший.
- А знаете, что отправляясь в Лондон за подвесками королевы, миледи просила у Ришелье титул и привилегии для своего сына?
- Об этом мне ничего не известно.
- Значит, благородный граф, когда вы ее вешали, вы не предполагали, что она беременна?
- Это чудовищно, Пэрри!
- Я только следую фактам.
- Но это просто не укладывается в голове! Граф де ля Фер для миллионов людей является символом благородства. Вы же выставили его кровожадным зверем.
- Ни слова больше, Делла. Правда - слишком опасная игрушка. Ложь не ранит так сильно, от нее можно отмахнуться. От правды не отмахнешься, она поражает в самое сердце. И потому наш разговор должен остаться в тайне. Пусть поклонники писателя и дальше восхищаются веселой удалью и благородством мушкетеров. Не будем их разочаровывать.
- Значит, сохраним тайну?
- Да. Полное молчание.
Делла чуть тряхнула волосами и взглянула Мейсону прямо в глаза.
- Мне приятно, шеф, что вы защищаете женщин.
- Нет, Делла. Я всегда защищаю