Dark triad

          Фока Платонович Розенблюм-Розенгольц ел смалец.
          Разгадывал кроссворд.
          Соседка его Аглая Давидовна Фьючаренко ничего не ела.
          Она только ещё готовилась к этому мероприятию.
          Не без вполне понятной в подобных случаях осторожности разжегши керогаз, она подвесила котелок с водой и заложила туда разные полезные овощи и коренья.
          Планируя суп.
          – Аглая Давидовна-а-а! Подите немедленно сюда! – послышался требовательный голос Фоки Платоновича.
          Вздохнув, Фьючаренко отложила черпак и двинулась на зов.
          Войдя, остановилась на пороге, подперев косяк:
          – Что?
          – Ответьте мне на один, Аглая, жизненно, Давидовна, важный вопрос: вы ведь не замужем?
          – Не замужем.
          – Тогда скажите название государства из одиннадцати букв, вторая – ы. Вы должны знать.
          – Нет такого государства, – ответила Аглая и, развернувшись, двинулась восвояси.
          – Как это нет? – вдогонку изумился Фока Платоныч.
          – И не было, – донеслось от Аглаи уходящей.
          В отчаянии Фока Платонович не знал, что делать. «Если государства такого нет, то и весь кроссворд насмарку!» – тревожно думал он.
                    «Поймёшь ли неизбежность этой пагубы,
                    небес вполне понятной осторожности,
                    когда не называешь всё, что можно сти-
                    хотворчеством объять, и видишь пагоды,
                    погоду не сулящие, а надо бы…» – раздельно и чётко послышалось из комнаты Аглаи.
          – Надо бы… – эхом повторил Фока Платонович. – Что надо бы? – вдруг рассердился он. – Ерунда какая-то.
          Меж тем, Аглая Давидовна приступила к физическим культурным упражнениям.
          Слуха Фоки Платоновича достигало нечто маршеобразное: «Делайте это каждый день! Солнце над вами иль мрачная тень, пень вы трухлявый иль вовсе не пень, это делайте каждый день! Кто ты без этого? Явно не ты. Это – все лучшие наши мечты. Это тебя никогда не предаст! Это – не то! Вот такой was ist das!»
          Потом раздался какой-то хруст.
          «Поражает ли это моё воображение?» – мысленно вопросил себя Фока Платонович. Ответил себе: «Нет, это не поражает моё воображение. Поэзия ли это?.. – продолжал допытываться он. –  Звукопись наличествует ли? Начинается ли путь в тысячу ли?..»
          Он не закончил размышление до конца и вместо этого прокричал:
          – Аглая Давидовна! Так вы же вновь нужны мне! Подите сюда!
        Аглая Давидовна у себя в комнате за приоткрытой дверью достала двустволку и выстрелила в лоб.


        Фока Платонович замер. В наступившей после выстрела тишине наконец раздался его испуганный голос:
          – Что? Что там у вас случилось, Аглая… Да-да-да… да-давидовна?
          Ответа не было.
          Фока Платонович вскочил, путаясь в кистях пледа, и стремглав помчался в комнату к Фьючаренко.
          Аглая Давидовна стояла у керогаза.
          На стене висел простреленный портрет Эдуарда Францевича.
          Направника, разумеется.
          – За что вы его? – спросил Фока Платонович.
          – А будет знать, как лазить к чужим бабам в окошки!
          Розенблюм-Розенгольц посмотрел на стоявший в углу хромоногий венский стул.
          – Я давеча думал над вашими словами, Аглая Давидовна, и знаете, к какому выводу я пришёл?
          – Не знаю! – отрезала Аглая.
          – Насчёт «Ворона», любимой песни Ильича.
          – На слова Эдгара По?
          – Нет. На другие слова.
          – В переводе Бальмонта?
          – Нет. Без перевода.
          – Без перевода не получится. – Аглая Давидовна помешала варево в котелке. – Экая глупость! – неожиданно возмутилась она.
          – Позвольте, да отчего же?
          – А вы не путайте дядю Чапая с гроссфатером Лениным. Потому как между Иваном Калитой и Иваном Грозным тоже есть, например, разница. К тому же пристрастие к песнопению о представителе семейства врановых – есть лишь изобретение братьев Васильевых. Которые и небратья даже. А Володимир наш героический Ильич обожал очень «Нелюдимо наше море...». И ещё нечеловеческую, потому как совершенно немецкую, «Apassionata». Кою каждый день слушать бы хотел, да – упс! – всё недосуг было. А больше он никакой музыке вовсе даже и не сочувствовал. Только нелюдимое это море самое да бетховенский шедевр... Вот такой он был. Ленин-то. Однолюб.
          – И принципиальный, к тому же, – ловко подхватил Фока Платонович выпавший из руки энергично жестикулирующей Аглаи Давидовны черпак.
          – Мерси. И к чужим бабам в окошки не лазил.
          – Ох, не лазил, – согласился, потирая поясницу, Фока Платонович. – Что правда, то верно.
          – И запишите это, – строго сказала Аглая Давидовна.
          – Запишу это… Он ведь дружил с Розенфельдом.
          – Дружил, – не стала возражать Аглая. – По-нашему дружил, по-партийному. И вот что: давайте-ка обедать. Совсем уж готова солянка.
          – С каперсами, с оливками? – обрадовался Фока Платонович.
          – С каперсами, с оливками, – подтвердила Аглая.


          На следующий день в комнате Аглаи Давидовны рядом с портретом Направника появилась фотография Сен Катаямы.
          Чёрно-белая.