Детство (отрывок повести)

«Сначала мы пройдём по земле чесу-чесу, рядом с чёрным омутом стоячей воды – он на секунду замер – а потом спустимся в логово …».
Я, пятилетний малыш, с восторгом и недоумением смотрел на Толика. Толик, второклассник и второгодник, был моим кумиром. Что такое второклассник я примерно себе представлял, но что значит второгодник до меня, как не пыталась объяснить мне мама, никак не доходило. Зачем «сидеть» два года в одном и том же классе? «А может ему там нравится – объяснял я себе – я вон, тоже, стараюсь сидеть, как можно дольше, пока разговаривают взрослые. И как меня не гонят спать, всё равно сижу и сижу, слушая их интересные споры».
Итак, «земля чесу-чесу» - это я знал, так Толик называл уголок темного коридора около двери Чесучовых. Там жила старуха с громким и визгливым голосом. В квартире её побаивались даже взрослые. Когда на нашей общей кухне она начинала кричать и ругаться, разбегались все. Её дочь, тетя Вера, обладавшая таким же противным голосом, вместе со всеми, тоже, старалась побыстрее спрятаться в чью-нибудь комнату.
«Омут чёрной воды – это, наверное, лужа около их двери» - решил я.                                                                                                  
Пол коридора был неровный, и именно там почему-то всегда стояла вода. Её вытирали, но вода откуда-то текла и текла, потихоньку скапливаясь в этой низинке.
Но, «логово»? Что это такое? Слово было новое, интересное и вызывало массу ассоциаций. Например, со словом парилка. Оно, тоже, было для меня новым. Его я узнал, когда меня недавно первый раз сводили в баню. До этого меня мыли в комнате в тазу, поливая из кувшина горячей водой. Но баня! Парилка! Это что-то бесподобное. А очередь?! В большинстве домов горячей воды не было и все ходили в бани. Наша семья почему-то предпочитала посещать её по четвергам. В этот же день туда приходили и другие люди. Очередь собиралась огромная. Стоять в ней, чтобы попасть помыться, приходилось не менее двух часов. Все очень сердились по этому поводу. Но мне очередь нравилась. Там среди людей я узнавал много новых слов, подчас не понятных, но ярких, запоминающихся.                                                                            
После бани дедушка и папа пили пиво, а я, мама и бабушка – квас. Не торопясь, положив тазы на асфальт, они обсуждали пар, веники, какую-то Валентину-кассира.
В нашей огромной квартире было семь комнат и жило семь семей. Квартира была коммунальная, с не очень большой кухней и узеньким туалетом. Тёмный коридор, завешанный по стенам тазами, лыжами, каким-то хламьём, несколько раз изгибаясь, объединял комнаты, объединяя тем самым и всех нас. В длиннющем коридоре имелась одна единственная лампочка, которую старались зажигать пореже – экономили. Так же ревностно относились и к свету в туалете. На кухне же свет никогда не выключался. Почему-то считалось, что там он нужен всегда.
Сегодня мы играли в индейцев по книге, не помню автора, «Ошибка одинокого бизона». Эта старая, непонятно откуда взявшаяся, зачитанная, и детьми и взрослыми, до дыр книжка произвела на жильцов потрясающее впечатление.   Вообще-то особых любителей читать у нас в квартире не было. Всем было как-то не до этого. Вот радио, его слушали все.
В игру включилась вся детвора нашей квартиры.                            
Самой младшей, Светке, ей было три года, поручили роль «скво делаваров». Её сестра Галя, шести лет, и толстая Танька были «бледнолицыми», то есть плохими. А мы - Толик, я и Володенька - «команчами» - хорошими. Мы боролись за правду и, естественно, должны были непременно победить.
Володенька, 30-ти летний дядька, играл всегда с нами. «Поздний ребёнок» - так о нём втихомолку шушукались Чесучовы. Сапожник, его отец, самый старый мужчина в нашей квартире имел, как он говорил, обувной лоток на углу Маяковского и улицы Чайковского. Там он шил и чинил всё, что ему приносили. Володенька с сапожником жили в комнате без окна, «тёщиной комнате», нигде не работал, а получал пособие и был инвалидом детства.
Толстая Танька была дочерью татарина Хабибуллина. Я долго считал, что татарин это такая профессия (в квартире всех обзывали по профессии или потому кем он воевал).                            
В четыре, кажется, года я спросил у Хабибуллина, что это за профессия такая – татарин. И он мне тогда наглядно объяснил, что это не профессия, а совсем наоборот. Работал он на «Ждановской» овощной базе водителем дежурной кобылы.                                                    
Татарин Хабибуллин нигде никогда не закрывал дверей. И если, даже, он шел в туалет, то дверь непременно держал нараспашку. На фронте его засыпало в траншее и лишь через сутки случайно его откопали. У него была какая-то странная, мне не совсем понятная, военная болезнь. В их комнату дверь была постоянно открыта. Поэтому все всё слышали и видели, но относились к этому спокойно – не слишком осуждая.                                                                                            
"Война - дело такое" - объяснял мне дедушка. А знал он это не понаслышке. Он сам прошел всю войну от первого до последнего дня. Служил в пехоте. И, что поразительно, я это понял только тогда когда стал взрослым, ни разу за всю войну не был ранен или контужен, но более поразительно то, что и ни разу не был награжден, даже самой простенькой медалью. А я уверен – привычки прятаться за чью-либо спину, такой привычки у деда не было.
Ещё в нашей квартире жил «бухгалтер» – отец Светки и Гали. Он, тоже, воевал на фронте. Служил в артиллерии. Вернулся без правой ноги. Окончил курсы при «Доме Офицеров» и работал бухгалтером на заводе. Мамы у них не было. Год назад она ушла. Тетя Вера Чесучова убирала, готовила и спала с «бухгалтером», за что старуха постоянно ругала её, обзывая дурой.