Удивительно подолгу - не по-кошачьи... как человек! – эта кошка могла смотреть в глаза, и даже муж иногда говорил:
- Может, глазами кошек за нами наблюдают из других миров?
Как только утром выходила я на кухню, она сразу же прилипала ко мне.
- Ну что, спутник, вышла на орбиту? – шутила.
И уже весь день она не отходила от меня. (Кстати, как-то из передачи узнала: сиамские кошки не переносят одиночества и очень привязываются к хозяину.)
Светло-бежевая, лапки, хвост, ушки, головка – цвета темного шоколада, грудка белая, а глаза голубые-голубые! Красоткой была Зуза. А шустра! Мало того, что, играя, разбила две моих вазочки, но того и гляди могла и еще что-то разгрохать при своих стремительных прыжках, ибо маршрут выбрала такой: с полированного стола – на музыкальный центр и-и… на книжный шкаф! Каждый раз, замечая ее изготовку к прыжку, душа замирала: сейчас мой музыкальный центр!.. Но под Новый год на угол книжного шкафа повесила я пушистую сосновую ветку с шишками, - уж через неё-то не махнет! - но куда там! Только дольше обычного приноравливалась Зуза, а потом - рывок... взлёт!
А воровкой была!.. несусветная. Как-то принесла я сосисок, положила на кухонный стол, отошла переодеться, а она тут же и стащила их… и уже одну почти слопала. Но нравилось ей хрустеть и кормом «Кити-кэт», если б вволю давала, то, наверное, по полкило в день схрустывала.
- Зуза, ну какая ж ты бездуховная! – ворчала иногда: - Только бы тебе жрать да жрать, и непременно то, что подороже.
Как-то купила я килек, - ведь кошки любят рыбу, - но она даже не мырзнула их… как говорила мама.
- А, между прочим, - стала ей выговаривать? - французы называют кильки анчоусами и даже в ресторанах подают.
Нет, не дослушала, - повернулась и вышла. И мойву – тоже есть не стала, а вот сёмгу… Так ведь сёмга нам не по карману.
А биография у Зызы такая: как-то моя молодая соседка полька за пять рублей («Почти даром!») купила на базаре сиамского котенка.
- Зуза буду звать, - сказала с милым польским акцентом.
И Зуза резвилась у нее месяца два, а потом Бланка стала все чаще ронять:
- Раздражае меня этот котёнок…
Ну да, бегает, прыгает, лезет все выше и выше. А потом и вовсе как-то бросила: выброшу, мол, его.
- Бланка, ну как можно выбросить такого красивого зверька? - всполошилась я: – Да и вообще, нельзя выбрасывать того, кого приручили, помнишь, что писал французский писатель Сент Экзюпери?
Да помнит она, помнит, но… Но эта противная Зуза всюду «лезе, прыгае», а в их красивой ванной прямо на пол написала. Короче: «раздражае» её и всё! Вот и пришлось унести Зузу к себе.
Когда мы садились завтракать, то всегда вспрыгивала она на наш высокий холодильник, я ставила перед ней блюдечко с подогретым молоком, и она лапой начинала его вымакивать.
- Зуза, ну что ты выдумываешь? – улыбалась: – Все кошки лакают, а ты…
А она, даже не взглянув на меня, все так же: лапку – в молоко, оближет, опять в молоко... Когда я возвращалась домой, всегда встречала у порога; стоило вечером присесть в свой уголок дивана, как тут же устраивалась на коленях, начинала мурлыкать; иногда, протягивая свои красивые лапки к моему подбородку, удивительно подолгу смотрела в глаза - не по-кошачьи… как человек!
А когда впервые взяли её на дачу, так в домике сразу же нырнула в кладовку и до вечера просидела там, но ко времени нашего отъезда всё же вытащила я ее оттуда, вынесла на лужайку, - «Хоть на травке посиди!» - а она по-пластунски, на полусогнутых лапах быстренько-быстренько скрылась за углом. Искали её, звали, но безуспешно. Догадалась: нырнула в вентиляционное отверстие под пол. И звала, звала её с полчаса, но… Ну, что ж, пусть остается там до следующего приезда. Но сердце-то всю ночь волновалось! - одна, мол, там, моя Зуза… в холодном подполье... голодная! – и утром: с троллейбуса - на автобус, с автобуса - по тропинке, через лесок, - побежала за ней. Подошла к домику, заглянула в то отверстие, позвала. Тихо. Не отзывается Зуза! Ну, всё, пропала моя кошка… Но потом все ж засверкали два ее синих глаза! Вызвала, занесла в домик, насыпала в мисочку хрусток, устроила теплое гнездышко и, прожив на даче с неделю, она привыкала! Блаженно валялась в траве, лазила по яблонькам… Хорошо ей там было!
Конечно, не раз и доставала меня Зуза, - уж слишком энергична была! Да и будила рано, а играя, сдвигала половики, вспрыгивая всё выше и выше, излохматила когтями обшивку стульев, оставляя на них и на ковре светло-бежевую шерсть, ободрала обои на всех углах и даже над холодильником, а оклеивать углы заново было уже бесполезно, потому что она бы - опять…
А потом пришла её пора, - она замурлыкала, валяясь по полу. Муж заворчал: надо, мол, ее выпустить на улицу, а я сопротивлялась: ну, как можно?.. ведь убежит, пропадёт, не вернётся! И дочка посоветовала: надо ее стерилизовать, но я… Ведь так жалко было оскоплять красавицу! Когда всё же решилась и договорилась с ветеринаром, то Зуза в назначенный к операции день опять замурлыкала, а оперировать в такие дни нельзя. И снова, урча, валялась и валялась она по ковру.
- Томится кошка, - ворчал муж: - Ну как можно жить в клетке затворницей! Выпусти ты её во двор, пусть проживёт хотя и опасную, но свободную и полную приключений жизнь.
- Да пойми ты! Кошки – животные домашнее, и им хорошо при людях…
Ничего не ответил. А через день… Проснулась, а Зузы, обычно ожидающей моего пробуждения под дверью, нет.
- А где Зуза? – вошла к Борису.
- Выпустил я твою Зузу во двор, - буркнул, не поднимая глаз: - Смотреть на неё тошно. Пусть живёт вольной жизнью.
И сердце мое оборвалось.
Да нет, понимаю, тоскливо ей было у нас с единственным развлечением - мотаться под ногами. Да нет, понимаю, там, на улице нарожает она котят и «проживёт хотя и опасную, но свободную и полную приключений жизнь», но…
- Но как же теперь, моя Зуза… - захлюпала со слезами: - Как бомж?..
И оделась, пошла искать ее в соседних дворах. Ходила, тихо звала, шарила глазами под кустами, возле подвалов. Нет, не нашла своей Зузы. И к вечеру аж заболела, да так, что слегла. «Это кошачьи боги меня наказали», - думалось.
А, может, так оно и было?
Теперь у нас и половики на месте, и вазочки целы, и на холодильник никто не вспрыгивает, на книжные шкафы. Тихо в квартире. Но пусто.
И снова ходила я искать Зузу, но… И, засомневавшись, спросила мужа:
- Слушай, а, может, я не там её ищу? Может, ты куда-то далеко её занёс?
Ответил: да, не в наш двор выпустил, а в соседний, где беспризорные кошки в подвалах живут и которых женщины подкармливают.
И опять ходила я и по ближним дворам, и по тем, что через дорогу, звала, спрашивала у мальчишек: не видели ль, мол, красивую сиамскую кошку? Нет, ребята не видели, а на мой зов выходили другие… и тоже красивые, но не Зуза.
Утешала себя: удочерил ее кто-нибудь обязательно, ведь она такая красавица!
Но так ли это? А, может, забилась моя Зуза в какой-либо подвал и там… а, может, попала под машину и… а, может, собаки растерзали... а, может, может, может…
Нет теперь у нас синеокой красавицы Зузы. И что-то хрупкое, но такое нужное покинуло меня!.. растаяло, ушло вместе с ней. Но пытаюсь, пытаюсь возвратить это «что-то», - пойду искать её и сегодня, завтра. Искать и, заглядывая в амбразуры подвалов, звать: Зуза, Зуза, Зуза!»