Песня раннего утра

Холодный и обильный ливень шел всю ночь. Под утро мерный шум струй сменился частой дробью капель по железной кровле и дождь начал понемногу стихать. Бурные потоки, скатывавшиеся по водостокам на брусчатую мостовую, превратились в тонкие ручейки, еще питающие огромную лужу посреди темного колодца пустынного двора. Сумрачно-грязное небо не спеша прояснилось и на востоке зарозовело застенчивой осенней зарей. В узких окошках кое-где забрезжил неровный свет. Послышались людские голоса, лай собак и хлопанье дверей.

Под самой крышей мрачного четырехэтажного здания, в углублении от выпавшего кирпича, рядом с прогнившим стропилом вдруг зашевелился маленький въерошенный комочек. Это ежился от озноба промокший и задрогший за ночь обыкновенный сизый голубь. Узкая ниша, в которой он нашел себе временное пристанище, плохо спасала от пронизывающего ветра и ледяных брызг, но он был рад и ей, поскольку уже давно скитался по свету, покинув свое гнездо, занятое жадной и наглой вороной, а родных и близких у него не осталось.

Ужасно не хотелось раскрывать слипающиеся от недосыпа глаза и расправлять затекшие крылья, но голод - не тетка, и пора было отправляться на новые поиски пропитания. Неожиданно, откуда-то снизу негромко раздалась чарующая мелодия. Восхитительно нежный голос пел так чисто и волнующе, что серый бродяга встрепенулся и замер, прислушиваясь к прекрасным звукам, заставившим быстрее биться чуть было не замерзшее в тоскливом безвременье одинокое сердце. Казалось, они омывают его теплой и живительной волной.

Какая-то удивительная и мощная энергия наполнила сизаря и заставила сделать шаг с карниза. Медленно взмахнув крыльями, он резко спикировал к земле, но в самом низу расправил их и, описав стремительную дугу, полетел навстречу неудержимо влекущим его со второго этажа звукам. Чуть не врезавшись в стекло, голубь лихо спланировал на мокрый подоконник. Куривший в узкую форточку человек задумчиво смотрел в небо и не обратил на севшую птицу внимания. Казалось, что он даже не слышит сладкое пение, доносящееся из-за его сутулой спины.

Приглядевшись, сизарь разглядел в глубине тесной и слабоосвещенной комнаты небольшую изящную клетку, сплетенную из ивовых прутьев. Внутри ее, примостившись на жердочке, сидела самая удивительная и восхитительная птаха из всех, которых когда-либо приходилось видеть обыкновенному городскому голубю. Ее желто-оранжевые перышки, будто маленький огонек, освещали собой темный угол, создавая тепло и уют. Она тихо и самозабвенно пела о потерянной когда-то свободе, а полуприкрытые глаза смотрели робко и грустно.

Сердце голубя откликнулось знакомой тоской по утраченному в прошлом, нежностью и сочувствием к бедной крошке. Он даже в отчаянии стукнул своим коротким клювом в толстое стекло, но человек, загасив окурок, прикрыл форточку и подошел к клетке, подсыпав зерна в кормушку. Песня оборвалась, а человек, погладив пичугу пальцем, прилег на кровать, закрыв голову руками. Он уже много лет провел в камере и перестал замечать ее красоту и рулады, но по-прежнему нуждался в живой душе, которая скрашивала его одиночество.

Он по-мужски сдержанно любил и баловал свою птичку, иногда играл с ней, хотя не мог даже поговорить с ней, а она, скучая в неволе, отвечала ему взаимностью, пытаясь развлечь своими песнями. Но он не ведал птичьего языка и не мог догадаться, о чем она так страстно пела, сидя взаперти все эти долгие годы. Это огорчало ее, и она казалась себе ненужной ему. Но голубь то знал и хорошо понимал ее печаль, навсегда в юности разлученный со своей родиной, сочувствовал, но ничем не мог ей теперь помочь, лишь любуясь издалека сквозь оконное стекло.

Раздался лязг засова, дверь камеры со скрипом отворилась, и ворвавшийся поток воздуха распахнул неплотно приоткрытую форточку, но этого никто не заметил. Человек вышел, а голубь, воспользовавшись счастливой случайностью, успел быстро сориентироваться и протиснуться в образовавшийся проем. Тяжело и с шумом плюхнувшись на стол, сизарь неуклюже заковылял к стоящей в углу клетке. Его стихией было небо, в котором он чувствовал себя свободно и легко, а внутри помещения ему было страшно, неудобно и непривычно.

Однако он не был глуп и, подойдя, клювом ловко отодвинул задвижку, открыв дверцу. Затворница несмело сделала шаг навстречу и опустила голову. Она никогда раньше не покидала свое узилище и не знала, что ее ждет за пределами давно и хорошо знакомой камеры, побаивалась и своего нежданного освободителя, такого большого и сильного, по сравнению с ней. Но женское любопытство взяло верх. Переступив порог, попыталась взлететь, но крылья, отвыкшие от полета, не слушались ее и она, сделав круг по комнате, вернулась к своей клетке.

Неизвестно, что ей наворковал сизарь, но со второй попытки она смогла долететь до форточки. Оттуда ей открылся невиданный ранее мир, темная яма узкого двора и ослепительно-голубая бездна неба, как по заказу очистившаяся от серых туч. Свежий ветер и теплые лучи солнца коснулись ее и явственно напомнили о давно забытом безбрежном синем море вокруг ее родного маленького острова, белом мелком песке пляжей и густо-зеленой чаще джунглей. Тогда она запела во весь голос, и впервые за долгое время ее фиоритуры звучали свободно и радостно.

Выпорхнув вслед за ней из окна, голубь взмыл ввысь и, вдохновленный ее счастливыми пассажами, сам стал накручивать перед возлюбленной фигуры высшего пилотажа, скользя и вращаясь в восходящих потоках, показывая все, что умел, и что подсказывало его влюбленное сердце. Кружа около него, она пела ему о далеких странах и древних городах, величественных зданиях и высоких вулканах, широких реках и грандиозных водопадах, могучих деревьях и плодородных долинах, где он никогда не был и куда никогда не стремился…

Ведь он был обычным городским голубем, пусть и закинутым злодейкой-судьбой за тысячу верст от родных мест, которого непонятный инстинкт неумолимо тянул вернуться обратно. Радостно наблюдая, как быстро порхают на осеннем ветру маленькие крылышки его столь неожиданно обретенной подруги, он с горечью понимал, что ей никогда не выдержать не только долгой дороги в свою далекую теплую страну, но и совместного пути на его холодную родину. Да и что он ей мог предложить там, не имея ни своего гнезда, ни запаса зерен на зиму?

А она, упоенная дарованным ей наслаждением свободного полета, любовалась воздушными выкрутасами своего нового друга и безумно хотела лететь и дальше за ним, забыв обо всем, но вдруг заметила в глубине сырого двора знакомую сгорбленную фигурку, медленно бредущую по кругу. Ее хозяин вдруг тоже будто почувствовал нечто и поднял голову, приложил руку к глазам, прищурился и узнал свою красавицу-певунью. Его сердце ухнуло вниз, когда он понял, что она сейчас может улететь навсегда и он опять останется совсем один в своей каменной клетке.

Тогда он остановился, поднял к небу ладони и позвал ее тихим свистом, опасаясь привлечь к себе внимание охраны, но она услышала его. И тут она вспомнила, как долго заботился о ней ее одинокий хозяин, как берег и лелеял, ухаживал и лечил, как теплы и нежны были его глаза и голос, когда он смотрел на нее и слушал ее вокализы. Осознав, что не сможет бросить того, кто сделал ей столько добра и кинув прощальный взгляд на своего счастливо кувыркающегося в вышине приятеля, она бросилась в протянутые к ней знакомые, пахнущие табаком руки.

Человек бережно принял в сложенные ладони трепещущее тельце, поцеловал и быстро спрятал за пазуху, а вернувшись с прогулки, переложил ее в прежнюю клетку, подлил воды и подсыпал корма. Потом укрепил запор и повесил марлю на форточку. Он не хотел потерять ее снова и постарался уберечь от соблазнов. Он заботился о ней больше прежнего и даже обернул прутья блестящей фольгой от конфет. Вот только она уже больше не пела, но это было и не нужно человеку. А сизый голубь еще долго прилетал на тот подоконник, пока не сгинул где-то в синеве небес.