Партизанская медаль

… Да, ну, какой я партизан… Так, деиёныш партизанский. Нет, героических поступков не делал. А медаль, да , дали медаль… Всё ж я три года в лагерях пробыл. Я ж ещё дитём был. Война началась, мне только восемь лет было. А выглядел и того меньше, лет на шесть.

А в лагерь партизанский я с тётками попал. Эвакуировали нас из N. Отец на фронт ушёл в первые дни войны. А нас с сестрой эвакуировали. От войны подпльше. Сестра-то постарше была, десять ей уже было. Мамка нас проводила, наказывала, чтобы, значит, не потерялись мы. Как себя вести. Вся ожёжка в бирках была. Ну, а отъехали мы – и налёт. Вагоны разбомбило, не все , конечно… Только пламя, дым, дети плачут, кричат… Были и матери с грудными. Тоже кричат… Самолёт летает и стреляет, гад, по нам, летчик ихний. Сестру я потерял. Кричал, звал, плакал…

Сестра после войны уж нашлась, и мать, и отец живы были. Отец хоть и ранен был, а до Братиславы дошёл. Повезло нам, сильно повезло нашей семье. Ну, сестра тоже натерпелась… И по людям жила, и в детдоме. Всяко было.

А я  побежал. Тётки какие-то с грудными побежали и я побежал. Кричали, что ещё налёт будет… Потом в лесу блуждали долго… Что ели? А ничего. Ягоду какую-то, грибы сырые, траву. Потом к деревне вышли. В деревню зайти боялись, вдруг, немцы там… Нас партизаны и подобрали. Тёток с грудничками куда-то отправили, говорят, была у них какая-то возможность, не знаю. Вроде самолёт был, аэродром партизанский. Говорили, что всех детей после отправят, ан нет. Больше никого не отправили.  Ну, не так нас много в лагере и было. Человека четыре, детей. Девчонка одна, большая. Трое мальцов, все постарше меня будут.  Те, конечно, всё на операции идти хотели… Только под ногами путались. А вообще-то мы без дела не сидели, нет. Помогали, что могли. Мох сушили, вместо ваты он шёл. Тряпки на бинты рвали и скручивали. Ну, так, по мелочи  всё.

Я уж год в лагере прожил, старожилом стал. Всех знал – и штаб, и рядовых бойцов. Вот как-то раз  меня сам командир вызвал. Струхнул я, думаю, отправят куда. Ан, нет.В землянке у него старуха сидела. Старая, сухая, высокая. Мы её боялись. Говорили про нё абы что. То врач она, то партийный работник бывший. Где правда… Только мне командир и говорит:
- Здравствуй, боец Афанасьев!
Ну, я вытянулся весь, а растерялся…
- Доброго утречка, - говорю.
Даже старуха эта улыбнулась губами бескровными…
А командир тоже улыбнулся и говорит:
-  Доброе утро, сынок…Дело у нас к тебе… Не забоишься?
- Нет, - говорю, - товарищ командир отряда.  А сам весь напрягся.
- На разведку пойдёшь?
- Есть! – говорю.
А он говорит:
- Ты погоди… Нужно вот вам вдвоём в село сходить. Будете побираться, нищими. Вот её, - кивнул на старуху, - знаешь?
- Знаю, - говорю, - товарищ командир. Это Вера Александровна!
Он говорит:
– Забудь, сынок…  Бабушка она тебе, понял, баба Вера…Во всём её слушать. И лишнего не говорить. Вообще, ты будто немой, понял?
- Понял, - говорю, - так точно!
А сам и не понял ничего.

Разбудили меня утром. Одели в рванину какую-то, повели нас тропой  к деревне. Только не к той, что нам нужна, а к дальней… Дальше мы уж сами шли. Бабка-то просто преобразилась! Согнулась, палку взяла, платком повязалась, идёт, шаркает… Я молчу, ну, раз немой. Пошли мы от дома к дому. Там немцев-то не было. Просила она. Подайте, мол, внучок немой, больной, есть просит.
Ну, давали – где картошки, где огурец, где половинку лепёшки. Я в сумку холщовую всё складывал.

Вышли мы полем к нужному селу. И тоже пошли  побираться.  Я молчу, только на рот показываю, мол, есть хочу. В том селе немцы стояли. Ну, люди боялись, понятно, почти никто и не подавал. Остановились у одного дома. Там немец вышел на крыльцо, прямо с крыльца помочился.  Потом на нас палец навёл – пух-пух, будто стеляет… Бабка, вроде как испугалась, меня за руку и бегом… Так полсела обошли. У одного дома бабка мне едва губами говорит – запоминай всё… А я и так запоминаю.  В центре, где школа стояла, штаб ихний был. Туда мы не пошли. Бабка обратно повернула. Вышли за село – и снова она преобразилась. Опять выпрямилась, палку бросила.
- Скорее, - говорит, - сынок, скорее.

Вошли мы в лес, не там, где выщли. Тлько она знала, как идти. Окликнули нас свистом. Она в ответ как-то гукнула.  Встретили нас. К командиру я только назавтра попал, сразу уснул, как убили.
Зашёл, там она сидит. Командир и ещё его помощник спрашивают, что запомнил. А я немцев, что встретили, посчитал, какая форма на них была, какие знаки, всё рассказал.
- Молодец,  - говорит. - А у дома, где вы свернули, что запомнил?
Говорю:
-  Там портки на заборе висели, старые…
Он засмеялся, обнял меня  и говорит:
- Молодец, памятливый…

Потом мы ещё раз с ней ходили. Тогда из этого дома, где портки-то вмсели, из бани, тётка вышла, подала нам что-то и бабке сказала слово, два ли… Понял, я что ради этого дома мы сюда и ходили…

А третий раз мне одному пришлось. Уж, почему, не знаю. Наверное, бабка там примелькалась. Ведь она и одна ходила тоже.  
Командир сказал:
- Сможешь один, боец Афанасьев?
Струсить нельзя, стыдно. Говорю :
- Так точно!
Шел,  канючил, говорить-то нельзя, раз немой. Выл, скулил, на рот показывал. Ну, скудно, но подавали. А у того дома мне велено было остановиться. Ничего не просить, отойти к противоположной стороне, сесть прямо на дорогу и посидеть так, вроде отдыхаю.

Ну, пришёл я. Страшно одному было, что и говорить… Сел. Порылся в сумке, нашёл кусок тряпицы. Ногу кое-как обмотал, вроде поранил. Потом ещё в сумке поискал, нашёл картофелину, съел   Посидел так, поднялся и обратно пошёл, хромая, вроде бы нога болит. Штанов на заборе не было уже. И никто на меня не смотрел. Не видел я никого. Только сигнал кому-то подан был, значит…

В отряде рассказал, что и как… Командир говорит:
– Не было штанов? Точно?
Я аж обиделся. Обнял он меня, говорит:
-  Молодец, сынок. Молодец, герой… Прости, - говорит, - сынок, что рисковали тобой… И родители твои пусть простят…

Ну, мне по малости не докладывали, что да как. Приказ выполнил и всё.  А только потом понял я, что мы так какие-то сведения передавали связнику и сами что-то узнавали.

Ну, что ещё рассказывать? Бабка-то, говорят, раньше артистка была из городского театра. Говорят, хвалила меня, мол, артистический дар у него. Ну, это вы меня уже хвастать заставили. Ничего больше не было. А только в сорок четвёртом, мне медаль вручили.  За ту самую партизанскую жизнь...