Великая суббота; Россия между Распятием и Воскрешением.

В  ПОДГОТОВКЕ  "ЗОЛОТОГО  ВЕКА  ЧЕЛОВЕЧЕСТВА"



1
Телефонный звонок разбудил меня глубокой, уже субботней ночью.  
– Сынок, – сквозь слезы, произнесла мама, мучительно дрожащими губами. – Беда-то какая… – она горестно вздохнула, едва справляясь с давящими чувствами. – Вчера… в пятницу… в Страстную пятницу… поздно вечером… вроде как подтвердилось… – утирая слезы, она ненадолго замолчала точно не решаясь произнести дальнейшее. – Что погиб именно Андрей... Там на Украине… И оказывается еще неделю назад... – вновь замолчав, она стала утирать слезы. – Стало быть в «Лазареву субботу»… А теперь… – не в силах продолжить, мама вновь сделала скорбную паузу, а затем, горько всхлипнув, отчего-то мучительно добавила. – Стало быть не воскреснет уже Андрюша завтра с Христом… Погиб и умер навеки.  
Мама вновь горестно замолчала, а навалившаяся следом немота стиснула и придавила. Поразив при этом, вместе с трагическим известием о гибели нашего дальнего родственника, и горьким маминым сравнением умершего Андрея с воскресшим, наоборот, Лазарем. Сравнением воскресшего ради всеобщей жизни Христа и погибшего Андрея; не ясно ради каких целей, но действовавшего совершенно иными, совершенно противными Спасителю методами…
Так значит все подтвердилось – думал я теперь потеряно, вспомнив, что неделю назад пришло известие о сыне нашего дальнего родственника – «Семеныча»; как уважительно-ласково называли его все за отзывчивость и готовность помочь ближним и дальним.
Об обстоятельствах дела я знал крайне поверхностно. Да и сам Семеныч и его семья не знали всего наверняка. Большей частью лишь догадываясь и предполагая.
А лезть со своими вопросами, когда у родных – мучительно повисших между жизнью и смертью – на уме лишь одно: «А может это и не Андрей? А может и не погиб вовсе? А может он-то как раз и не на Украине?», лезть со своими поверхностно-вторичными расспросами – бередя и без того жгущую боль – было неловко.
И вот теперь, оказывается, подтвердилось.  
Как он там оказался? «Добровольно-принудительно»? Под грузом «обстоятельств»? «Финансовых трудностей»? Обязанный «воинским долгом»? «Влекомый идеей»? А может и от того, и другого, и чего-то еще третьего, сразу... Я не знал, печально теперь вздыхая.
– Надо помочь. – выдохнула следом трубка. – Его завтра… – заплаканная мама, осекшись поправилась. – Уже сегодня. Рано утром. Привезут. На вокзал… Или куда там… Не знаю… Для опознания…
И тут меня осенило.  
– Подожди, мама! – восклицаю я. – Если говоришь «на опознание», то ведь как раз еще не известно он это или не он. Понимаешь? Не известно! Может, и не он это вовсе.  
Да ты и сама же не раз говорила, что Андрей и не поехал бы никогда воевать на Украину. Что он-то, как раз понимал что там к чему. Вспомни! Твои же слова: «Зачем ему ехать убивать своих братьев, когда и с одной, и с другой стороны такие же – как и он сам – братья». Ты же сама говорила, что едва Россия перестанет посылать туда вооружение, войска и наемников, то в головах и новороссовцев и россиян все прояснится. Вспомни! Твои же слова.
Ты же сама не раз говорила, что, как не все среди кричавших «Распни! Распни!», были изуверами, так и здесь – в братоубийственной войне – далеко не все злодеи. Что большинство – как и тогда, с мучительством и убийством Христа – «не ведают, что творят». Что лишь оказались – как и тогда – в лживых руках «власть придержащих», а через них – в «бесовских когтистых лапах». Твои же слова. А Андрей все это понимал и знал. Так что, успокойся. Еще ничего не известно. Еще лишь – сама говоришь – опознание.
– Да-да-да. – обрадованно, согласилась мама. – И в правду, чего это я? Андрюша, скорее всего, жив. Жив! А я-то, дуреха, молитвы теперь читаю, чтобы воскрес он. Воскрес, как и Христос после субботы. Воскрес и вернулся. А он и не умирал вовсе! – и уже явно успокоившись, утерев подсохшие слезы, добавила. – Рано утром Семеныч заедет за тобой с младшим сыном. Хорошо? На опознание…– и скорбно вздохнув, добавила, вновь мучительно задрожавшими губами – Привезли нескольких ребят… Тела, говорят, сильно обожжены и изувечены… Страшные бои… – голос ее едва держался от груза скорбных слов. – Там еще много российских танкистов погибло… при штурме…  
И не договорив, вновь сорвалась на тихий, безудержный материнский плачь, всегда готовый оплакивать сыновей. Пусть даже и чужих сыновей. Пусть даже и погибающих в неправедной войне. Для любой матери всегда точно распятых, всегда точно на кресте; что две тысячи лет назад на своей земле, что сгоревших в танке в XXI веке в чужой…  

2
Когда машина Семеныча, выехав со двора, свернула на улицу, он, обращаясь к сыну, неожиданно, задумчиво, произнес:
– А, по-моему, Сергей, решение назревших проблем все же гораздо, гораздо глубже…  
Видимо, до встречи со мной они вели какой-то, значимый для обоих, разговор, и теперь, возвращаясь к прежним мыслям, вновь заговорили о наболевшем.
– Мы тут все толкуем о бедной России и ее будущем… – точно вводя в тему разговора, Семеныч, печально посмотрел на меня. – О том, как переменить жизнь нашего народа к лучшему. По-новому… – а затем, тяжело вздохнув, вновь обращаясь к сыну, продолжил. – Ты, безусловно, прав, Сергей, говоря, что в России, с ее сегодняшней псевдодемократией и политическим бесправием народа, нужна настоящая политическая конкуренция. Нужна регулярная смена власти на всех уровнях; от местной до федеральной. Нужны перемены; демократические, экономические, политические. Да и все прочие. Даже не смотря на то, что предпочитают граждане России ныне удел сытого и самодовольного раба…      
Услышав теперь такое от человека, быть может, трагически потерявшего недавно сына, но все же не замкнувшегося на собственных страданиях, я был откровенно удивлен.
Быть может, чтобы не оставаться один на один с реальностью о возможной гибели сына и брата, они и вели сейчас «отвлеченный» разговор. Другое дело, что ведя теперь разговор о России, о ее болезненном настоящем, трагическом прошлом и туманном будущем, они вовсе не хотели спрятаться от подступившего горя. Они теперь точно бы искали выхода из сложившегося положения. Выхода даже не для Андрея, повисшего между жизнью смертью, а для миллионов и миллионов других; и в России, и на Украине, и далеко вокруг…
Меня это теперь взволновало и буквально потрясло до глубины души.
Я и сам, часто размышляя и высказываясь о судьбе и горестях Родины, всегда болезненно отношусь к поразительной жизненной неустроенности российского народа, а на его фоне – к столь же удивительно имперской воинственности российского государства, с его всегда крайним равнодушием как к жизни и нуждам простого человека в частности, так и к жизни всего народа в целом… Вот только одно дело рассуждать об этом, находясь в относительном житейском благополучии и совсем другое – столкнувшись – хотя и по вине того же государства – уже и с какой-то личной трагедией.
И от того, слушая теперь этих двух, фактически малознакомых мне людей, я вдруг трагически осознал, что как бы ни был замкнут современный россиянин в своем «маленьком мирке», замкнувшись в семье, в работе, во всех прочих своих житейских заботах, делая вид или даже искренне считая, что все окружающее его не касается или же наоборот – горделиво полагая себя частью очередного «имперского курса», но ведь все это «болезненно внешнее», все это «болезненно государственное», все больше и больше обрастая теперь точно бы раковой, какой-то даже костенеющей опухолью, рано или поздно очерняюще сдавит, «охватит метастазами», а затем, вторгшись «смертельной болью», – как в семью Семеныча теперь – разрушит любой «маленький мирок». Если и не частной потерей, и единичной трагедией – в самом начале очередного поворота российской истории, то всеобщими бедствиями, жестокими насилиями и тотальной разрухой – в столь же очередном и обще-трагическом финале: либо какой-то новой масштабной войны, либо столь же всеобщего экономического краха, а скорее всего – как чаще всего и бывает в России – и того, и иного, и чего-то еще, еще более трагического, вместе…    
И от того теперь совсем по-другому воспринимались слова Семеныча о современной России, не смотря на возможную личную трагедию, имевшего в себе душевные силы, так участливо и с таким поразительным сопереживанием говорить сейчас вовсе не о личных горестях, а о мучительной судьбе и неустроенности Родины, о судьбах, страданиях и неустроенности множеств других людей вокруг. Говорить об удивительной нашей покорности и готовности принимать любые темные идеи и действия властей, идя даже вразрез собственному благу и собственному благополучию; что в советские времена, что ныне. Загоняя самих себя при этом, – что теперь, что прежде – какой-то своей неисправимой податливостью и бездумной покорностью, всем своим бездумным согласием со всяким «курсом» и всякой властью, что в советские времена, что теперь – загоняя на самое дно социально-экономических условий, даже экономической разрухи и явной уже вражды со всем остальным миром…  
– И что поразительно… – с прежней болью в голосе, продолжал Семеныч. – Ведь российское большинство теперь, с этим своим насквозь зомбированным «адобрямс», превзошло уже даже самих себя «советских». Ведь я помню то время. Помню. Но тогда-то ведь хоть какие-то были достижения; в науке, в экономике, в культуре… Теперь же ничего нет кроме дутого самодовольства. Ничего, кроме самодовольного мнения о своей, ничем не подкрепленной исключительности, да глупой, преступно внушенной СМИ веры, что кругом одни враги. Больше того! Сейчас и вовсе, уже даже и братские народы – от стран Балтии и Молдавии, до Грузии и Украины – надумано-нелепо объявлены врагами. Но ведь это теперь даже хуже ситуации, чем с Чехословакией в 1968 или с Венгрией в 56. Когда, ради удержания в «зоне соцлагеря» стран-сателлитов, тысячи безвинных были перебиты, а еще большее число людей причислено к фашистам.
Теперь же уже и постсоветская Россия, идя тем же путем удержания сателлитов в зоне влияния, дошла уже и до братских народов. Теперь, под худшим из лозунгов советской эпохи – «Кругом враги», под солдатский сапог российской государственности брошены и они… – сделав паузу, Семеныч горестно ухмыльнулся. – А мы тут с тобой: «Нужна сменяемость и контролируемость власти», «Свободная и честная пресса», «Гражданское общество», «Всеобщее бесплатное высшее», «Повышение уровня морали и культуры в стране»…  
– Да, согласен. – с горечью ответил Сергей. – Объективно говоря; в народе теперь какое-то массовое… даже совершенно темное помешательство. В подавляющем большинстве голов сейчас вместо собственных мыслей одни пропагандистские лозунги. И что самое поразительное лозунги крайне националистического, чуть ли не фашистского толка: «Даешь русский мир!», «Вождь всегда прав», «Заграница наш враг», «Демократия – зло», «Все несогласные – национал предатели», «Оппозиция – иностранные агенты», «Санкции нам помогут»… Даже в голове не укладывается... Но ведь, отец, согласись, без всего перечисленного… без культуры… без образования… тоже нельзя. Ведь значительная часть