Умереть от смеха — наверное, самая глупейшая из смертей. Инфаркт во время бурного секса, захлебнувшийся дайвер, забывший уточнить, как пользоваться "энтим крантиком" и экстремал, прыгнувший с моста на привязи от Урюпинского комбината резинотехнических изделий — все они меркнут перед лопнувшим от смеха первоапрельским именинником.
Возможно потому, что страдалец не может быть собран по кусочкам, отскребён от скамеек в парке, стен общественных уборных и столбов с часами для свиданий, о нём и не пишут прощальных речей на подгламуренных страницах. Напоминает он при этом то ли Лжедмитрия, которым бравые москвичи выстрелили из пушки, то ли Эйнштейна, развеянного над Мировым Океаном (оба, правда, не только заранее померли, но и были сожжёны).
А всё не даёт покоя мысль: вдруг мы в иные дни, прогуливаясь об руку по набережной под свежими порывами весеннего ветра, щекоча нос сорванным соцветием сирени, вдыхаем некие атомы от сего безвинно лопнувшего фрукта? На пользу ли это нашему здоровью?
***
Авксентий Синедоров отложил в сторону гусиное перо, задумчиво грызомое во всё время глубокомысленного набора текста на сенсорном экране гаджета. Слово "гаджеты" также порождало у писателя смутные ассоциации, особенно будучи разделённым равномерными пробелами на существительное, частицу и местоимение. Вот ведь тоже — распуди новомодное слово по частям, и получается не слово, а сплошное ругательство, можно сказать — надругательство над человеческой природой!
Если задуматься, даже фамилии подчас нам даются какие-то недоделанные. Вот у Авксентия она напоминает синий помидор. Таких, конечно же, в природе не бывает, помидоры, всё-таки, — не сливы и не баклажаны. Заменить бы в фамилии согласную "д" на не менее согласную "б", вышло бы вроде как обитатель Синего Бора, очень даже романтично. Если бы не окончание "боров", оно-то всё дело и портит. А замени окончание, к примеру так: Синедорский — тут же втискивается под пьяную руку писарчука из паспортного стола ещё одна согласная "в", и получается, что Авксентий — не только не житель Синего Бора, а прямо-таки выходец из Синего Двора, в котором, надо полагать, живут одни политурщики.
С именем вот тоже не вполне повезло. Будто копошится собака на сене. Авк-сентий. Собака гавкает, сено шуршит. Именно поэтому своему сыну Авксентий дал благородное, ни на что не похожее имя Сигизмунд. Возможно, где-то в киргизских степях оно и было созвучно неведомо предосудительному, но Авксентий, как человек сугубо европейский, начисто отметал всяческую вероятностную азиатчину.
Сейчас как раз пришло время отправляться за сыном в школу. Идти по городу в День Дурака — дело неблагодарное. Многие в этот день почему-то считают, что дурак — именно ты. Посему, будучи повсеместно подозреваемым, намного лучше ехать, чем шагать. Но подъездные пути к школе были премудро заблокированы односторонним движением, проложенным отцами города в обратном от учебного заведения направлении. "Молодым везде у нас дорога", стремятся молодые в основном из школы, а не в школу; исходя из этих двух логических посылок и были развешаны на ближайших перекрёстках дорожные знаки.
Авксентий шагнул за порог в томительную придурковатую неизвестность. Прерванный полёт творческой мысли тяготил весомыми опасениями. Обладая пылким воображением, писатель примеривал на себя судьбу убитого смехом неудачника, мысленно приуготовляя свой дух к самым мерзким розыгрышам.
Сразу у подъезда встретился председатель ТСЖ Шуриков
— Слышал? В доме будут устанавливать поверх вентиляционных шахт счётчики на воздух. Внёс плату? Постановление Премьер-министра, уже утверждено в Думе. Это тебе не шутки!
— Ага! — невозмутимо отреагировал Синедоров. Телевизор у него вот уже месяц как был в ремонте, а новостным ресурсам Сети он не доверял не только в День Дурака. — Больше того скажу, господин Шуриков: предусмотрена услуга облагораживания воздуха восточными благовониями, либо "Шанелью №5", на выбор жильцов. По инициативе Президента.
Синедоров сразу почувствовал торжество победителя. И пошёл себе, насвистывая, вдоль тротуара, продолжая размышлять о реально близких, а не вымученно выдуманных к первому дню апреля превратностях жизни.
— Гречка подорожала, и ишшо дорожать будя! Ты закупаисся? — прошамкала заполошно спешащая, как октябрёнок во время "Весёлых стартов", пенсионерка-активистка Недотыкина.
— Эрнестина Карповна, — вежливо парировал Авксентий, — Купаюсь я в основном летом. А вместо Гречко на орбите давным-давно другие люди, большей частью американцы. — Собственное остроумие начинало льстить писателю, понемногу он стал ощущать себя Премудрым Гудвином, волею случая и попутным ветром заброшенным в Страну Дураков.
— Синедоров! — заливисто хлопнул по спине невесть откуда налетевший здоровяк, замредактора "Шишаевского вестника" Пумпердопуло, — Ты не поверишь, но вынужден тебя огорчить: рассказ у тебя вышел говённый, люмпен-пролетарии такое читать не будут, а люди с положением в обществе — не поймут! Ты уж, давай, ближе будь к народу, либо прогибайся под изменчивый мир. Непрогнутое нынче не в моде!
— Демис! Не первый год тебя знаю! Ты ведь чистоплюй! Поосторожней с моей спиной: она у меня белая, разве не видишь? — хихикнул в кулак, оторвавшись от остолбеневшего преследователя, Авксентий. Его распирала удесятерённая уверенность в том, что гениальная, а главное — высокооплачиваемая писанина будет опубликована на первой полосе "Шишаевского вестника" в завтрашнем же номере. Иначе зачем было устраивать столь тонкий волнующий розыгрыш?
На перекрёстке Демократической и Толерантной улиц толпился народ. Публика старательно ловила в собственные гаджеты изображение густых клубов дыма. Струйки зловонной гари сочились из окон и из-под кровли старинного дома в глубине двора. По тому, что дым валил уже чисто-конкретно, пожарных поблизости не было, а на лицах присутствующих сияли радостные улыбки, Авксентий понял: очередная хохма.
— Хэх! Вот ведь до чего дошло! — восторгнулся он, примыкая ненадолго к толпе вооружённых микрокамерами зевак, — не жалеют люди средств на первоапрельские инсталляции, чтобы обмануть малахольных сограждан!
В это самое время по небу с воем и искрами пронеслось нечто напоминающее Чебаркульский метеор. Гаждеты тут же переметнулись от созерцания мнимого пожара, уже благоукрашенного весёлыми языками бутафорского пламени, на новое праздничное диво.
— От, это размах! И кто только из наших Шишаевских наноолигархов постарался? — Вдохновенно воскликнул Авксентий, сознавая: кому, как не писателю, озвучить торжественность, пусть и умело подстроенного, дурящего простаков, исторического момента?
Дальнейшая дорога до школы не принесла ничего более зрелищного и ментально захватывающего. Отдалённый взрыв бутафорского небесного тела и посыпавшиеся как по заказу на мостовую осколки стёкол уже никого не удивили. Люди были непроницаемо невозмутимы, чётко сознавая: такой день! Сегодня не только смех без причины, но даже одна неуместная мимолётная улыбка могут быть расценены как явный признак неадекватности.
***
Сын Сигизмунд не вызывал у стойко преодолевшего нелёгкий путь писателя никаких опасений. Что с него взять? Семилетний ребёнок, святая простота! Посему, расслабившись для искренней родственной беседы, Синедоров на время забыл о коварстве отрывного календаря. Сердце пело от собственной сообразительности и изворотливости. Нет, не его завтра будут отскребать с зафурыканных граффити бетонных стен и претендующей на родство с чугунным литьём штампованной ограды!
— Что у вас вас сегодня было? — бодро спросил Авксентий.
— Представляешь, — захлёбываясь от пережитых событий, зачастил сын, — У нас сегодня не было уроков, а была экскурсия на автобусе в зоопарк!
— Ну? — впервые за день удивился Синедоров.
— И, знаешь, папа, — заговорщицки продолжил Сигизмунд, — У белого медведя — жёлтая спина! Даже чуть-чуть зелёная!
