Меня в конце сентября призвали, сорок первого года. Сначала не призывали, потому что я с рождения глуховат и вижу не очень, но как немец начал к Москве подходить, тут уж не до выбора было, вот и взяли.
Да… Определили в пехоту. Отвезли нас к каналу Волга-Москва, сказали: окопы копайте. Выкопали, а нам говорят: вот здесь, на этих славных рубежах, значит, и держитесь. Ну, чего ж? Надо так надо. Стали держаться. И всё ничего было, когда немцы просто так наступали, без танков. А вот когда в самом конце ноября их танки попёрли, то тут худо стало. Мне-то ещё повезло: на второй день, как эти танки появились, осколком два пальца на правой руке перебило и контузило, да так сильно, что я сначала даже сознание потерял.
Из госпиталя в начале января выписали, уже сорок второго – и в обоз. Продукты возить, снаряды, патроны… Нет, ничего, жить можно, хотя обозников, бывало, тоже убивали, особенно если под самолёты попадёшь.
Да только меня Бог и здесь миловал. Уцелел я, хоть и тоже иной раз в такую кашу попадал, что думаешь: ну, всё. Откатался-отвоевался. Сейчас он из тебя сито делать будет. А вот видишь ты – выжил! Судьба. Да…
И кобыла у меня была, Пачкой звали. Смирная такая, но бестолковая. Её из какого-то колхоза к нам пригнали, она же к мирной работе привыкшая - а тут совсем другая обстановка. Тут что человек, что животное, всем соображать надо! А она не соображала. Бывало, головушку свою опустит и идёт себе и идёт. А куда идёт – ей без разницы. Два раза меня на нейтралку вывозила, хотя, чего уж греха таить, сам был виноват, задрёмывал на телеге. Уж и к командиру нашему ходил, товарищу лейтенанту Ениватову. Заберите, говорю, меня от этой Пачки. Увезёт к немцам! А он хоть и молодой был, а крикливый – страсть! Как начал меня матом полоскать! Ты, орёт, спи поменьше, а на лошадь нечего сваливать! А ещё раз завезёт, я тебя под трибунал отдам, что ты хотел нарочно к немцам сдаться, да ещё с полковым имуществом в виде лошади и телеги! Да…Комсомолец был, молоденький. На щёках ещё пушок детский пробивался… Убили под Брянском, в начале сорок третьего… Там, горюна бедного, и похоронили…
А меня в конце сорок третьего на Белорусский фронт, в трофейщики определили. Тоже неплохая работа, тоже не на передовой, хотя и недалеко. Я и там тоже чуть под трибунал не попал. Везло мне на эти трибунальские дела!
А случилось вот чего. Было это уже под городом Рогачёв, считай, в Белоруссии. Наши Днепр форсировали, бои были тяжёлые, а мы трофеи собирали, их там навалом оставалось, после боёв-то. И у одного немца (то есть, не у живого, а, конечно, трупа) мне часики приглянулись. Хорошие часики, луковкой, на железной цепочке! Очень солидные, прям хоть сейчас в кино! Ну, я их за пазуху-то сунул, думал: война кончится, домой в деревню вернусь, вот уж тогда перед девками похвастаюсь! А командир команды нашей, тоже лейтенант, такой же, как и покойный Ениватов, молоденький и крикливый, увидел. Как трофей собирать закончили, подзывает меня и говорит: ну, чего, сукин кот? Мародёрничаешь? А какое ж это мародёрство, если немцу тому часы уже без всякой надобности? А он в ответ аж затрясся! Вы, говорит, рядовой Протопопов, ещё и возражать пытаетесь? И сержанту нашему, Завальнюку: срочно часы у Протопопова, меня, то есть, изъять, составить акт, что хотел прикарманить, а не сдать, как положено, под общий список для нужд Красной Армии. И эту составленную бумагу сей же момент отправить в трибунал. Вот ведь чёрт глазастый! Как будто нарочно за мной подглядывал!
Но только опять судьба ко мне не боком повернулась: рано утром через деревню, где наша команда остановилась, немцы шли. Я уже потом, в госпитале узнал: диверсанты, хотели мост железнодорожный взорвать. Местные, деревенские, нас в избы в ту ночь не пустили, так что в церкви пришлось заночевать. Вот как раз на эту церквушку фашисты прямиком и выскочили, а командир наш, который мне трибуналом грозился (он очень любознательный был, из московских студентов) в это время как раз на колокольню полез. Вот, значит, и вылез, как раз под ихнего снайпера. Мы внизу только слабый такой хлопок услышали, и почти тут же – бац! Лейтенант наш сверху летит, с аккуратной такой дыркой во лбу. Целкий тот немец оказался! С одного выстрела начисто положил – а там всё-таки расстояние…
Нет, мы хорошо отстреливались! Их-то хоть и человек двадцать было, а нас всего пятеро (то есть, уже четверо), но они-то на улице, а мы – за церковными стенами, да трофейного оружия у нас целая подвода. А стенки раньше в церквах, знаешь, какие были? В четыре кирпича, а то и в целых пять! Правда, когда они уже под окна подобрались, и гранаты в них кидать начали, тогда да, тогда скучно стало. Я уж опять подумал: всё, теперь уже точно отвоевался. Хоть в церкви помру, и то благостно, что не в чистом поле.
Да видать, Господь меня крепко на примете держал. Опять не дал сгинуть: часть шла на передовую, по большаку. Услышали выстрелы и к нам свернули. Так что я и товарищ мой, Коля Карнаухов (видишь, сколько лет прошло, а фамилию помню!), живыми остались. А ещё двоих наших, Вовку-моряка из Одессы и Завальнюка, сержанта, немцы успели побить.
Вот так вот и провоевал. Ничего геройского. Домой вернулся с одной только медалью «За оборону Москвы». Да мне и хватит! Чего я, за что награждать? Всю войну по обозам да трофеям… Не война –малина…
