…

"Мыслимо ль покинуть границы? Наверное, это было слишком просто - сердце мое застучало в аккордах мелодии, глаза были спрятаны за занавесом холста; а теперь меня надо оживить; я прошусь наружу" - Шери Берни поняла, что это не плод ее воображения эти слова - то бродило в бестелесном мире существо ее нового творения, будущей картины.
Ей дали образец и приказали писать так же; она взялась за кисть и думала, что странное слово - "писать" - пишут слова и... картины - выходит, целая жизнь, сюжеты так же проносятся в мгновениях, когда краски наносятся и застывают, как и воздвигаются города и совершаются поступки, когда рука выведет соответствующее слово; она не ошибалась...
За размышлениями об этом Шери стала отклоняться от заказа (исходная картинка была что эскизом, незаконченным, искусственным, оттуда был печальный взгляд ее героя и темные, мрачные аллеи вокруг, хотя белого оттенка было полно ("Надо же, и белый может быть таким скучным, как и черный... Мне тебя жаль" - она внимательно посмотрела в глаза изображенного пса, провела рукой по его пока совсем нарисованному лобику).
"Я хочу на свет, ведь не солнце ли поют нотки музыки, что были заложены в цвете белом? Забери меня к себе" - попросил он, неслышно, казалось, одной тенью, упавшей на глаз и нос, точно слеза; он очень скучал в темных аллеях, что изобразили вокруг него ("Там водятся холод и темнота?" - пробовала приоткрыть дверцу закартинного мира художница, но все так и оставалось неподвижным, загадочным; может, мазки кисти откроют замки его?).
Она принялась за работу, осветляя контуры вокруг пса и превращая четкие коряги-ветви, как крючковатые, драматические руки, в карусель пятнышек бликов и перышек солнца на облачках зелени, смело, не помня, что за отход от композиции ее лишат вознаграждения; взгляд ее с любопытством отодвигал кистью темные уголки и осветлял - солнце, там тоже сияло солнце! Герой картины менялся на глазах - несмотря на морщинки живости, шерсти и складке тени носа, он молодел, становился почти живым (это радость)...
"Посмотри, в кого ты меня превратила!.. Мне... Уютно так, именно таким я думал, что рожусь, таким меня впитывала каждая жилка моей шерстинки, но однажды люди... Нарисовали меня, и мои черты, как путами, покрыли темными аллеями, набросили белые неживые мраморные цвета... - с восторгом шепотом признался ей пес, посмотрев прямо в глаза, у него оказались огромные, голубые глаза, с красивой подводкой из черных бровей и пятен ("Все не так, как видится!" - осторожно делает вывод для себя Шери).
Она осторожно погладила его макушку мазками светло-желтой краски, этого мягкого солнечного оттенка, и он улыбнулся (совсем как живой, он с радостью словно принюхивался к солнечным лучикам, и они щекотали его носик, каждый контур, кружились и играли в прятки между собою в его шерсти; картина... завершалась).
Еще пару штрихов - и пес закончен, будет среди солнечных аллей, висеть дома у какого-нибудь горожанина, которому понравится, а за те часы труда стал... близким, понятным существом, Шери ведь чувствовала его с первых секунд, когда он был просто чистым холстом и эскизом, солнечный свет и радость героя были и ее светом и радостью; секунды тем временем не удерживались дополнительными мазками кисти, все бежали ("Пора!" - она попыталась сказать себе это весело, опуская руку.
"Мы больше не увидимся?" - пес встрепенулся, он оглянулся, в предчувствии этой грустной минуты лучики солнца стали чем-то слепящим, не пускающим к единственному родному существу, что подарило их; он готов был отдать их; как маленькая светлая слеза, скользнул один у его глаз, может ему показалось, и они будут вместе? Как было б это чудесно - она рисует его или оставит у себя, у окна, он с ней, счастливо и тихо смотрит, как оттуда льется солнце...
Но оно с ним, она откладывает кисти и готовиться покрыть его лаком, чтобы краски не теряли свежести, а после будет... Ему все равно что - или его купят, день похвастаются, поносят на руках, погладят, потом забросят в пыльном и темном чулане; или оставят на видном месте, где сияет искусственные лучи солнца, где он всегда будет купаться во внимании взглядов и похвал; он будет вдали от нее; а она единственная, кто услышала, как крохотная, трепетная мелодия родила его прежде всех слов и красок...
"Будь со мной, я молю" - мелодия в нем сменилась на один тревожный аккорд, одно слово и оттенок, что теперь были тонкими как капля, что застывала на солнце, дрожащая, она еще была в движении, еще хотела сделать шаг, вырваться из холста, но не могла; он бессильно смотрел на нее, впервые жалея, что не живой пес, который с ней мог бы находить солнце и в темных аллеях; ("Не плачь, ты ведь вышел таким хорошеньким!" - Шери утешающе потрепала его уши кисточкой, от чего они стали еще пышнее и ухоженнее, больше в них появилось блеска и умилительных крох-кудрей).
"К чему мне моя вечная красота, если я более не буду твоим?" - он пробовал быть суровым, невозмутимым, как ему подсказывала складка мысли на лбу, серьезности у губ, обводка взгляда; но что-то тонкое, мягкое, что родилось в одном этом, таившемся ранее аккорде, слове, оттенке, выразилось в его взгляде, незаметно и мягко обняло ее; как на прощание, щемяще хрупкое, ожившее и теперь снова готовившееся без нее навек спрятаться под слоем краски и композиции...
"Мыслимо ль покинуть границы? Наверное, это было слишком просто - сердце мое застучало в аккордах мелодии, глаза были спрятаны за занавесом холста; а теперь меня надо оживить; я прошусь наружу"…