- Стереть весь цвет с золотых песков Нила, ведь на песке нет цветка! - тихо глас в тишине, в ночи, незаметно глазу, как в сказке или в яви, одной далекой эпохой...
Дворцы и гробницы, пустыни и оазисы ждали перемен от этого человека - Конна уберет все лишнее, они верили, каждым сердцем своих обитателей, самой маленькой лисички, самым пугливым взглядом раба - пирамидкой он сложит будущее...
Странник же говорил - "Я дам вам новый мир, только сместите своего царя и передайте мне его перстень!" (над богами был царь Ра, над земле он оставил сына - Фараона). Многие соседи со страхом смотрели в сторону владений, были наслышаны о суровой его страже, о несметных сокровищах, таившихся в его покоях...
Слухи касались и рабов - усталых детей высохшего солнца, они падали ниц и молили о пощаде, учили почитать фараона своих детей, рисуя их воображению строгого зрелого мужа, голос которого нес пустынный ветер, а власть держит плеть и скипетр в форме иероглифа кобры... И только...
Конна знал - Фараон был еще почти мальчиком, хромым, с искалеченным болезнью телом, со слабеньким черепом красивой формы, которому была тяжела корона; он шпионил за властителем, называя себя советником, охранником, учителем (да кем угодно, но проник неправдой во дворец, слезою обмочив твердые ступени дворца: "Мальчик совсем без родителей, как же он управится без защитника своих интересов?..")
Поверили - все равно в сознании боги суровы, но справедливы, песок - палящий, Фараон - велик и могуч; и никто не укроется от его налогов и оков за то, что он хранит Египет; плеть порой и ударит, но как быстро забудешь удар, когда знаешь, что под защитой, прокормят, назовут жителем божественной, лучшей земли...
Чужеземец тем временем все брал в себя малейший шорох мыслей подопечного еще не выросшего своего владыки - где будет грусть, где промелькнет радость, где отчаяние, и какая крепнет страсть в слабом его сердце (был властелин всего царства рабом одинокого своего эха шагов, искаженной плоти и чувства; быть может, потому он привязан так был к Конне?)...
Чуть змейка рассвета побежит по дюнам - Фараон встает с трудом с ложа, осторожно омоет лысую голову и глаза, руки и спину, подправит подводку взгляда и кольцо властное наденет, прихрамывая, сразу пойдет проведать - как там его друг, наставник и охрана, воровато оглядывающийся на него с деланным почтением - знал, что ближе всех он для него, что кушанье лучшее ему достанется...
Потом мальчик тихонько станет макать стис в чернила и царапать иероглифы приказов, не понимая порою, почему отсылает после гонцам и советникам иным распоряжения хлеба больше забрать, не пускать людей к колодцам без платы, а за тень от солнца и ветер - отдельный оброк платить (но так диктовал ему Конна, и верил Фараон любимому другу, ему, как себе)...
А как закончит писать, подаст ему папирус, похвалу услышит, и угощенье, и дары из-за морей, прикажут для него вина и сладостей редких, и чуткий советник проследит, чтоб развеселился ребенок - сироте он подарил девушку (но на голую ее головку не возложил никакого украшения, сам вручил Фараону раскаленный прутик, чтобы спаять на ее животе узорны бриллианты любимицы-Рабыни)...
И сам толкал ее в поклоне изгибаться перед Фараоном, а сам потом смеялся про себя, подсматривая, как неокрепший, тот ее целует; ненавидел он властную его кисть, и не питал жалости искалеченному дыханью, оно было заглушено тем, что окружали его блестки власти, оно было - что ил, пред Конной, который бродил коридорами, выжидая...
В тревоге встрепенулся, ощутив это, Фараон, спеша оставить шумные пиры и развлечения, сфинкс забирал нить дней в безжалостное чрево, и надо подарить любовь народу, пока она трепещет в его душе - накормить голодных и одеть, наказать обижающего и снизить уровень порока, да и не брать налоги за естественное желание жить, очень этого хотел, верил...
Но проклятья посыпались на голову, маленькую, хрупкую - каков правитель и ждать иного не стоит - это все фальшь совести спящей, глумленье над рабами солнца своего, это не бог, мелочный мальчишка, где кутежи и безразличье, и он совсем холодный за своим золотом к стенаньям бедности слабой - так народу Конна говорит!
"Но и я слушал его, так что же?" - в слезах поник хромой сирота, отвернулся он от друга, что всегда лишь себе был верен, в самом деле, пора отдать ему власть, раз не верит и увлекает в пустые забавы, быть может, и вправду слаб, и неправ, стоит все, все искупить!
Отпустил он на волю вечную Рабыню, над ее болезнью сжалившись, он сам такой, он понимает, но не может уйти вслед за любимой, за ней, как грустно (сколько невыразимых лепестков этого чувства, грусти, падало с его надломленного деревца души); теперь и сердце болит, но он государь, и все пройдет, забудется, когда народ возрадуется ему, мечты свои исполненные благодаря, так не смыкать и глаз, в поездки, по жаркой долине, в учение на ошибках своих, расчеты казны...
Но заболел Фараон, поникла тяжелая хрупкая головка, он все тяжелее ходил и дышал тревожно, слабо поводил глазами и просил - "я не был один, мой народ - мои родители, пусти к ним, помочь им, Конна, меня". Но что было страннику, коль откажется от власти тот, мальчонка, слабый, калека, перстень тогда что украденным ему станет, точно после унижения перед своими идеями...
Удар об ступеньки с силой, быстро сломав сопротивление, пытавшего подняться, ребенка - и хрупкая головка унесла жизнь далеко-далеко, погиб Фараон, и Ра, осиротевший бог Египта, скорбный послал закат - да, возложили на Конну корону, очередному слову его внемля ("Возрадуйтесь, от болезни, к отцу своему вернулся наследник мира, своего брата дорогого оставив после себя!"), да течет все кровь в песке...
Нил высыхал от слез, и налоги рассеивал ветер, он тихо просил за это прощения у маленького саркофага, у которого алмазами вечно дышали нестертые цветы - такова Conna s Well
