ТОТ САМЫЙ ТРИЭР. Рассказ первый

ДОБРОЕ УТРО

Он чуть-чуть приоткрыл левый глаз (привычка начинать новый день с открывания левого глаза), скосив его, сквозь нависшую бровь убедился (по ярким пляшущим бликам, проникающим с улицы через оконное стекло и всегда открытую дверь кухни), что настало утро, и ему пришла пора вставать. Зевнув, сладко и протяжно, встал с мягкой и удобной лежанки и хотел уже пойти на кухню, где стоит его голубая миска и в которой (вполне возможно) может найти что-нибудь вкусненькое, да вспомнил о главном – об утренней гимнастике. Теперь она для него обязательна, а когда-то занялся ею из солидарности с лучшим  другом. На раз – потянулся вперед, на два – вернулся в исходное положение, на три – потянулся назад, на четыре – вернулся опять в первоначальное положение. Повторив несколько раз это упражнение, перешел к следующему – стойке на задних лапах и, наконец, занялся легкими прыжками. Последнее упражнение для него предпочтительнее и потому выполняет его дольше и азартнее. Потом, тщательно отряхнувшись и еще раз не менее сладостно зевнув, уже идет на кухню, где между холодильником и столом, за которым обедают хозяева, у стенки стоит его голубая миска.

Увы! Уже издали понимает, что миска пуста. Огорченно вздохнув по поводу призрачности надежд, все-таки подходит и убеждается, что глаза и острое чутье его не обманули. Заодно уж, на всякий случай сунул свой любознательный нос в соседнюю миску, ему не принадлежащую, однако и в ней были лишь одни рыбные запахи. Огорчен, но не слишком. Он умен и хорошо воспитан, чтобы расстраиваться по пустякам. Нет-нет, вкусный и ранний завтрак совсем для него не пустяк. Но… Ему ли не знать, что встает прежде хозяев, что хозяева все еще в своей спальне и не выходили из нее, стало быть, в холодильник не заглядывали, ничего из него не вынимали (уж он-то не пропустил бы этот ответственный момент), а посему, откуда в его миске что-нибудь возьмется? Да, все так, но зачем в таком случае приходил на кухню, а? Затем, чтобы убедиться. Мало ли… Вдруг что-то с вечера осталось, а он забыл? К тому же это не что иное, как привычка (хозяин, правда, называет мудрёно очень; говорит, что это есть безусловный рефлекс).

Огорчение уже забыто. Он вышел из кухни, пройдя коридором (хозяин почему-то прихожей называет), оказался в просторной комнате (хозяйка, понятное дело, выражается красивее, называя гостиной). Подошел к мягкому (он знает; хозяева ему иногда позволяют полежать) и глубокому креслу. Остановился на минуту, чтобы поприветствовать свернувшуюся пушистым клубочком рыжую гордячку с белоснежной манишкой на груди и такими же носочками на всех четырех лапках и что-нибудь пожелать. Но та, даже не взглянув в его сторону, продолжает лежать, будто он пустое место и в комнате нет никого. Обижен, но к такому высокомерному равнодушию привык и смирился.

- Р-р-р, - глухо проворчал он, - хватит спать. Вставай уж…

Не получив ответа на свое вежливое предложение, повторяющееся им каждое утро, пошел проверить, как там хозяева, не проснулись ли? У дверей их спальни прислушался: тишина. Поднял было левую лапу, чтобы зацепить дверь да приоткрыть, чтобы посмотреть, что и как там? От затеи отказался: вряд ли его вторжение понравится; хозяева не любят, когда он их пытается будить, сразу нервничают.

Он возвращается в коридор и останавливается у другой двери: за ней слышит сопение. Он знает чье это сопение – его лучшего друга, Руслана. К нему захаживает запросто, по-дружески. Поэтому открывает дверь и входит. Обнюхав всю мебель, останавливается у кровати. Он вправе (Руслан разрешает, а вот хозяйка, когда застанет, сердится) заскочить и удобно устроиться в ногах лучшего друга на красивом и теплом одеяле, но сегодня ему почему-то не хочется этого. Он всего лишь ставит передние лапы на постель, у изголовья и тычется прохладным носом в руку, высунувшуюся из-под одеяла. Рука лучшего друга тотчас же исчезает. Он, не мигая, смотрит в закрытые глаза, но и это ни к чему не приводит. Он языком дотягивается до щеки. И слышит-таки голос лучшего друга:

- Ну, Эрчик…  Дай поспать… Рано ведь, - не открывая глаз, спросонья говорит ему лучший друг и поворачивается на другой бок.

- Р-р-р, - ворчливо произносит в ответ, - проспишь всё на свете.

Вообще-то, Эрчиком его называет лишь лучший друг. Руслан, значит. С тех пор, когда был маленьким и буква «т» ему почему-то давалась с трудом. Настоящее его имя – Триэр. Почему так назвали? Сам он не помнит. Со слов хозяина получается так: когда щеночком его принесли, то Русланчик (тогда малолетка) потянулся к нему рукой, чтобы погладить по загривку, но он в ответ ощетинился и произнес трижды букву «р». Эти звуки, по мнению хозяина, щенок повторял раз за разом. Вот из-за чего его назвали Триэром…

Он хватает зубами край одела и настойчиво пытается стянуть с лучшего друга, а тот держит и брыкается.

- Эрчик, перестань! – умоляюще просит лучший друг, но Триэр продолжает тянуть одеяло на себя. – Хватит, Эрчик! – лучший друг хлопает ладошкой у края подушки. – Ложись-ка лучше.

Триэру второго приглашения не требуется. Прыжок и он уже, прижавшись к лучшему другу, лежит, Лучший друг, не открывая по-прежнему глаз, кладет свою теплую ладонь на его загривок, легонько треплет (ему это очень нравится!), а потом чешет за ухом (ну, это-то нравится вдвойне!). Так-то он готов лежать долго, да тут чуткое ухо улавливает в коридоре знакомое шевеление. Не иначе, считает он, проснулась хозяйка, а это значит, что его долг пойти и поприветствовать. Триэр соскакивает с кровати. Не дай Бог, если хозяйка его вольность, то есть лежание на кровати, увидит. Достанется. Он меньше всего о себе думает. Он, главным образом, о лучшем друге печется.

- Иди, - говорит Руслан и машет рукой.  – Мама тебя покормит.

Триэр не возражает лучшему другу, покидает спальню и объявляется на кухне, прижимается к ноге хозяйки и определенно глядит на нее снизу вверх.

- С добрым утром, Триэр Трезорович, - говорит хозяйка и по ее мягкой улыбке он понимает, что она сегодня «встала с той ноги» (он не очень понимает, что означает «встать с той или не с той ноги», но так выражается хозяин, которому он доверяет). О ее благоволении говорит и то, что обратилась к нему так – Триэр Трезорович. Надобно пояснить: мать его (опять же со слов хозяев) из чистокровных терьеров, а отец из простых дворовых псов, которого, будто бы, все дворовые мальчишки называли Трезором. Хозяйка склоняется над ним, треплет загривок и участливо спрашивает.  - Проголодался? – Триэр не подает звука, а лишь облизывается в ответ. – Сейчас покормлю, - она идет к холодильнику и чуть не наступает на рыжую усердно умывающуюся гордячку. – И Муська, гляди, тоже готовится к завтраку.

«Явилась, - думает Триэр, - и прихорашивается, чистюля».

Хозяйка достает жареного и с золотистой корочкой цыпленка, отрезает большой кусок грудки, которую Триэр обожает, кладет в голубую миску, отрезает еще кусок, но теперь маленький, - для Муськи. У Триэра слюнки текут, но он, важничая, не спешит. Муська, заметив, что Триэр замешкался, попыталась стащить кусище из голубой миски, но Триэр начеку и предотвращает похищение.

- Р-р-р, - глухо рычит он, - воровка, - ворчит он, косясь на соседку.

Но Муська на ворчливого соседа не обращает никакого внимания, а продолжает, как будто не было  попытки кражи с ее стороны, завтракать.

Доедая грудку, Триэр слышит, как из детской спальни выходит его лучший друг и скрывается в ванной. Что это значит? А то, что его ожидает утренняя прогулка. Он поспешно, хрустя косточками, заканчивает завтрак. Триэр уже готов. Он сидит возле входных дверей, ожидая своего лучшего друга и тихо поскуливая.

- Русланчик! – кричит хозяйка. – Чего копаешься? Триэр Трезорович ждет.

- Ничего, подождет, - беспечно отвечает Руслан.

Триэр, услышав такое от лучшего друга, обидчиво встряхивает головой. Неприлично, считает он, заставлять себя ждать, ведь вот он-то почему-то ни разу ничего такого не позволил по отношению к лучшему другу.