Иисус и Мария. Мистерия Любви. Серия "ДоАпостол".

Ливневым дождём пролилась на него утром любовь Марии. Вчерашний вечер, так обстоятельно отрепетированный прокуратором, не прошёл даром. Так бывает — напуганный смертельно, побывавший за гранью, где жизнь так быстро перерастает в смерть, человек стремится насытиться жизнью — жадно, исступлённо, неистово. Это — побег от себя самого, от страха и беспомощности, от осознания собственной недолговечности, хрупкости. Далеко не убежишь, это понятно. Но дурман жизни опьяняет, кружит голову, заставляет забыть об одиночестве, о страхе. Хоть недолгая, но какая же нужная и по-человечески понятная передышка!
Руки женщины обвили его на рассвете, множеством сначала нежных, лёгких поцелуев покрыла она его шею, прижимаясь своим тёплым, ласковым телом к его спине. Шептала обычные свои глупости — что-то про любовь, потом про то, как он нужен ей и как же ей страшно. Но он не вслушивался в её лепет, не до того было. Потому что руки её прошлись по спине, скользнули к груди. Она любила завивать колечки растущих здесь волос на свои пальчики, потом не больно, слегка потягивать — знала, чувствовала, что это его волнует. Когда действие переместилось в область живота, он напрягся. Повернулся на спину, подставляясь её рукам и губам, и через несколько мгновений уже едва сдерживал стоны. Град поцелуев обрушился на него, теперь уже далеко не нежных, а страстных, похожих на укусы мелкого зверька. Начав с груди, она постепенно перемещалась ниже, ниже… Нескромные её пальцы уже ласкали его там, где это вызывало неодолимое желание, страсть, сравнимую с едва переносимой болью, но когда здесь оказались её губы — он уже кричал… Рывком он поднял её, перевернул на спину, нетерпеливо раздвинул ноги. Весь свой вчерашний гнев, весь свой страх он позабыл в то мгновение, когда вошёл, почти ворвался в неё, податливую, покорствующую, тёплую и влажную внутри. Он ощущал себя господином, он был её мужчиной и любил её так, как ему хотелось.
Животные? Да! Но и люди. Вечный, дразнящий воображение полёт их тел, и радость обладания друг другом. И нежность, и любовь, наконец. Назавтра он скажет всем, кто ждёт его слов, его проповеди, то, что искренне думает: "Разве вы не читали, что Создатель с самого начала создал мужчину и женщину? Так пусть мужчина оставит отца и мать и прилепится к жене своей, и будут двое единой плотью".[1]
Существует одна непреложная истина, во всяком случае здесь, на земле. Женщина — вечный источник мужества и силы для мужчины. Мужчина — источник её силы и мужества. И здесь, на земле, они нужны друг другу.
Потом они лежали, обнявшись, и вели неторопливый, искренний разговор, настолько искренний, насколько это вообще возможно между людьми. Он убеждал её в том, что бояться не нужно. Что бы ни готовил Пилат им и горсточке их друзей, он бессилен — дело, которому они посвятили себя, настолько важно для будущего, так огромно и благородно, что бояться просто стыдно. В истории, говорил он ей, было слишком много богов — жестоких, развратных, требующих человеческих и животных жертв, мало что давших человечеству духовно. Их цель — дать всем одного, достаточно строгого, но справедливого и доброго, требующего нравственного усовершенствования. Бога, общего для всех, независимо от происхождения. Он напоминал ей, служительнице Ашторет, что с ростом и развитием человечества росли и его боги — от деревянных идолов до медных и золотых, потом звероподобных богочеловеков, вспоминал светлых олимпийских богов, чьи характеры и поступки так напоминали человеческие, касался римских языческих воплощений сил природы...
— Разве ты не видишь, родная, что мы создавали своих богов сами, и сами поднимали их ко всё более высоким ступеням? Взрослели вместе с ними, наделяли их своими чертами. Ты немало знаешь о женских богинях, воплощавших материнскую силу природы. И они настолько близки у разных народов, что легко сливались в единые культы, когда сближались воюющие страны и народности. Я хочу сделать больше, я дам человечеству надежду — одного бога, такого, как Иахве, но гораздо менее гневливого и жестокого. Я хочу, чтоб не было разницы между эллином и иудеем, римлянином и эдомитянином, ведь на самом деле мы все — просто люди, и хотим одного — быть счастливыми.
— Но ты сам, пройдя ступени и посвящения, зная всё или почти всё, что знают об этом египетские и индийские жрецы, мне кажется, даже ты сам не очень во всё это веришь. Ты сомневаешься, я знаю, даже смеёшься, наконец...
Мария нежно, едва касаясь, провела своими тоненькими пальчиками по его плечу, где на кожу были нанесены непонятные ей символы. Она любила рассматривать эти красочные рисунки, неведомо где и каким способом приобретённые мужем. Это был знак их близости, ведь Иисус тщательно скрывал эти символы от посторонних глаз. Правда, и с ней отказывался говорить об их происхождении или назначении.
— Это неправда, Мирйам. Я могу искренне посмеяться над сказками греков, вспомни, допустим, Пана, — и подивиться их поэтическому воображению. Я улыбаюсь, когда говорят о Дионисе, это такой красивый миф, ну ты же знаешь… Я грущу, представляя себе, сколько человеческих жизней принесено в жертву поклонниками чудовищного египетского Себека, хищного и ненасытного животного. Но я не смеюсь, когда говорю о Боге. Я верю в то, что всё — неслучайно, что есть где-то сила, единая и огромная, непонятная моему человеческому уму, но от этого не менее великая. Если я осмелюсь выступить от её имени, и под мои знамёна встанут разноязычные племена и народы — это такая сила, Мария, которой подвластно всё, и она станет творить добро, поскольку мой Бог будет всем любящим Отцом, милосердным и справедливым. Разве это плохо? Я верю, что пришёл на эту Землю не просто так, что у меня есть задача, цель, и я её выполню. Я знаю, что именно я призван этой Силой, назови её Судьбой, Провидением, чем хочешь, я же называю Отцом Небесным, иначе откуда все мои способности к лечению, моё необъяснимое влияние на людей?! Ты должна мне верить, именно ты в первую очередь, иначе ничего не получится...
— Почему же именно я? Убеди прежде своих друзей и близких, спорщиков в синагогах, книжников, они привычны к учёным диспутам, я же, женщина и теперь уже бывшая жрица, что я могу? Для меня важнее всего этого — твоя любовь, ты же знаешь!
— Родная моя, для меня женщина без Бога в душе невозможна. Женщина должна быть набожна без рассуждений. Есть нечто трогательное и даже прекрасное в том, как она отдаёт себя под защиту Бога. В её вере — залог того, что она так же доверчиво покорится мужчине, которого любит, будет так же ему служить. Разве ты не говорила, что настрадалась от случайных и ненужных тебе связей, что искала мужчину, с которым хотела соединить свою судьбу, и которому могла бы подчиняться с любовью и радостью?
— Да, и ушла из Храма из-за этого!
— Пусть и другие уходят от разврата, от гнусностей жизни — ко мне и моему Отцу, мы не обманем. Мы научим людей жить не ради денег и власти, а ради любви друг к другу. Научим честно трудиться, радоваться труду. Верь мне, Мирйам!
И она старалась и верила. И всё-таки, оставаясь самой собой, а значит — женщиной, поступала по-своему. Её томил страх, она боялась за него, Иисуса, за ребёнка, которого носила под сердцем, и это так естественно для женщины — пытаться защитить тех, кого любишь.
В дневные часы, уже не ожидая его, приступила она к ритуалу, к которому не обращалась со времен ухода из Храма Ашторет. В глубине души она боялась, что Богиня-мать не простила ей предательства. Воспитанная в ней с детства вера, хоть и поколебленная Иисусом, порой поднимала голову, особенно когда беспокойство за самых близких людей не давало покоя. И тогда убеждения Иисуса казались ей малопонятными, далёкими, ошибочными, а вера в великую женскую Богиню — такой близкой и родной. Ей хотелось вымолить прощение для себя, мир и благополучие близким.
Небольшой алтарь Богини стоял в дальней комнате дома, был скрыт от всех взоров. Она покрыла его белой шёлковой скатертью, установила по углам четыре свечи, и одну свечу в центре. У левого угла поставила кубок, наполнила его молоком. Подожгла травы в кадильнице — смесь шалфея, полыни и календулы, добилась их медленного тления. Символ Богини — статуэтку белого голубя — поместила в ближний правый угол. Поклонилась алтарю, достигая лбом пола. Выпрямившись, запела низким, грудным, протяжным голосом:
О Великая Богиня Ашторет,
Мать всех матерей и Хранительница очага!
Я, рабыня твоя, прошу Тебя о помощи,
Ибо нет другой возможности решить мою судьбу!
О Великая Богиня Ашторет, приди ко мне.
Постояла в трансе, настраиваясь на общение с Богиней, слегка покачиваясь на носках. К великой радости своей, она почувствовала знакомый трепет, потом её бросило в жар, отяжелели груди, кончики их покалывало, через некоторое время по лицу и телу побежали ручейки пота.
Мария подняла кубок с молоком и произнесла: "Сей дар Твой Материнский я принимаю в честь Твою".
И осушила кубок. Горячая, страстная молитва к Подательнице Благ полилась с её губ. Она просила прощения за отступничество, объясняя его страстной любовью к мужчине, которую послала ей, нечестивой жрице, конечно же, сама Богиня, молила сохранить Ему жизнь, и даровать счастье рождения и долгой жизни её ребенку, которого ей, недостойной, тоже могла подарить лишь сама Мать в своём бесконечном милосердии и в благости своей. Снова и снова она пыталась объяснить Богине, что вины Иисуса нет, что Он хочет лишь принести мир всем людям, что он благороден и чист. Что обращение Его к Царю Небесному — это не попытка сместить Её, Великую Мать, что ведь и она, сама Богиня, знала подчинение мужчине и любовь к нему… Слёзы лились из её глаз, она не слышала себя, не осознавала ничего…
Она скрыла от Иисуса своё падение и возвращение к Великой Матери. Но, вспоминая об этом, ни о чём не сожалела. Ей стало намного легче, а мужчины — что ж, ей ли не знать, какими они иногда бывают упрямыми и непрощающими. Им не понять, каково женщине, хранительнице жизней, в непростом мире, устроенном ими по своим законам.


[1] Евангелие от Марка. 10:7-8; Быт.2:24.