«Лето устало. Природа успокоилась, - словно насытилась, - и нет уже в ней того, что тревожило, обещало, а я…» Опять – о себе да о себе… Нет, не могу! В сердце и голове пустота и зацепиться не за что. Испила себя, а писать о ком-то… Но как, где найти «тему»? А, может, - на базар? С ежевикой. Ведь висят мои ягоды сочные, сладкие и словно упрекают: что ж ты?.. росли мы, зрели, набирались сока и солнца, а ты… Но вдруг знакомых встречу, застесняюсь, застыжусь… Глупо, чушь!
Рядом молодая щупленькая женщина раскладывает на прилавке огромные подосиновики, а я думаю: неужто продаст… такие?
- Здоровенные, да? – словно считывает мои мысли. – Ага, здоровенные, как поросята, – отвечает себе и смеётся, а потом, словно извиняясь, поясняет: - Да я за грибами и вчера ходила, но заблудилась, километров двадцать отмахала, только к двенадцати ночи домой ни с чем и вернулася. - Пристроила к кучке маленький подберезовик, добавила и в другие по одному: - А вот сегодня встала в четыре, пошла в лес, да и набрела вот на эти, здоровенные. Может, продам? – взглянула с надеждой.
Потом сунула опустевшее ведро, куртку с шапкой под прилавок, облокотилась на него и поведала: мать-то знала грибные места, но в декабре умерла и вот теперь надеется она продать эти подосиновики, а деньги отдать сестре, - «у неё детей тройка цельная».
Значит, эта худышка для сестры старается. Значит, вчера «километров двадцать отмахала» да и сегодня… для сестриных детей, а я… А я всё пишу, пишу о себе любимой, а чтоб оглянуться вокруг да помочь кому-то?.. Совестно. Совесть зарит, ибо знаю, что кроме как подать милостыню нищему да иногда помочь чем-либо слепой соседке, ничего уже не сделаю.
Продавала худышка свои грибы дешево, и покупали понемногу, а когда остались три кучки, подошла к ней старушка, спросила: за двести, мол, все отдашь? Засуетилась «коллега» по прилавку, прикинула, - теряет, мол, около ста рублей, - но махнула рукой:
- А-а, бабуля, давай, забирай. Порежешь, насушишь и всю зиму суп варить с моими грибами будешь, - засмеялась.
Подала старушка ей пятитысячную, побежала та разменивать и что-то нет и нет долго. Уже и покупательница, опершись на костыль, ищет ее взглядом, пальцами по прилавку нервно постукивает, да и мне, грешным делом, подумалось: за такие деньги может оставить своё ведро под прилавком и «кинуть» бабульку. Но тут же перечеркнула эту гадкую мыслишку: нет, не может! Такие не «кидают». И вернулась моя соседка! Отдала сдачу своей покупательнице, перекрестилась, посовала пожитки в ведро, пожелала мне «распродаться», я отсыпала ей ежевики в мешочек, но она замахала руками: да не надо, мол, я куплю, но улыбнулась:
- Ладно, возьму... для сестры, для её тройки цельной.
И, взглянув благодарно, бережно положила мешочек с ягодами в ведро и растаяла в базарной пестроте.
Да нет, не только о себе пишу, многих, кто хоть чем-то зацепил, «удержала» в своих записках, да и теперь выискиваю, ищу «темы», но как-то сузился мой круг, - редки встречи, хотя и не угасает желание цепляться взглядом, прирастать душой. И порою так хочется подойти к кому-либо… как вчера, к старику, одиноко сидящему на лавочке в сквере, - ведь столько годов за его плечами!.. мог бы рассказать о жизни, о том, что не даёт покоя и теперь, но… Но что-то удержало, остановило.
Теперь слева от меня торгует овощами полненькая, симпатичная молодайка, да и на прилавке у нее всё чистое, свежее, даже красивое, и торгует бойко, так что разговаривать ей со мной некогда. А вот справа на освободившееся место пристроилась разговорчивая женщина с яблоками:
-Тут-то я, из Мичуринского, - раскладывает свой товар горкой. - Яблок в этом году уродило!.. Все усыпали. Не знаю, и куда их только девать? - смотрит на меня весело и даже задорно: - Вот и приперла корзину целую. Жалко ж…
Торговать-то она, мол, не привыкла, но иногда начинала зазывать как настоящая торговка: «Покупайте яблочки, яблочки покупайте «Белый налив»! Сладкие, как мед!» Живет она с сестрой и братом, - «Дом-то мать на двоих завещала.», - вот теперь и яблони приходится делить… под своими-то она сегодня насбирала вот этих, а под ихними столько лежит!.. нет, сноха продавать не пойдёт!.. ох, как ленива, да еще и зла!
Её «Белый налив» сиротливо лежал на прилавке, поблёскивая желтоватыми бочками и, разогреваясь на солнце, словно зазывал покупателей заманчивыми запахами, но люди проходили и проходили мимо, поэтому, чтобы как-то утешить свою соседку, попросила у нее телефон и адрес, - «Приедем с дочкой, купим ваши яблочки сладкие, как мёд», - а она всё приговаривала:
- Приезжайте, приезжайте! Хорошеньких вам насбираю, не очень битых. Обязательно приезжайте!
Странно! После общения с такими людьми в сердце надолго поселяется нечто благостное и освежающее, как «парфюм» после теплого летнего дождя. Почему? Не могу понять, но как же животворно ЭТО и очищает душу!
Уже ближе к двенадцати подсела рядом старушка маленькая, полусогнутая и серенькая, как воробышек, вынула из колясочки, разложила на прилавке пучки пахнущего укропа, мяты, несколько головок чеснока.
- Почём его продають-то? - спросила.
По десять за штуку? Вот и она будет так же.
- А вот эти две головки и за десятку отдам, - решила, поразмыслив, а я прикинула: проезд в троллейбусе туда-сюда ей обойдется двадцать четыре рубля, а «товара» всего на пятьдесят... если продаст.
- Поместное уже собирали? – тихо спросила. Да, собирали. - Когда уходить будете, отдадите мне ваш талончик?
Ну, конечно… И стояла в ожидании покупателей, опершись на прилавок, не затевая разговоров, а если я спрашивала, то отвечала тихо, кротко.
- Стоять вам тяжело, - посочувствовала я.
Да, тяжело, но сесть-то не на что.
- А вы свою колясочку переверните, подстелите картонку и присядьте, - посоветовала.
- Да, хорошо бы, - согласилась.
Но пришлось сделать это мне, и она почти прошептала, взглянув когда-то голубыми глазами:
- Во спасибо-то, а то я не догадалась бы.
И сидела на своей перевернутой колясочке низко, так что из-за прилавка торчала лишь голова.
Где-то к обеду у моего «воробышка» купили всего лишь пару пучков укропа да головку чеснока, и я опять посоветовала: в следующий раз, мол, приносите наборы для засола с листьями черной смородины, вон, женщина напротив такими торгует и бойко берут. Согласно закивала головой.
Когда я уходила, то отсыпала ей пакетик ягод, и она тихо благодарила:
- Спасибо. Спасибо вам, что сесть помогли, ягодками угостили. С Богом.
А мне с грустью подумалось: встретимся ли снова?
Образ этой старушки жил во мне несколько дней, потом начал растворяться, таять, а вместе с ним из души выветривалось и чувство хрупкое, не очень-то радостное, но Господи!.. какое же необходимое! Может, еще что-то, не открытое для себя, могла я увидеть, услышать, почувствовать в том «воробышке»? Нет, не знала. Да и задумываться над этим было некогда, - закружили дела семейные, - но иногда, среди хлопот вдруг, на секунду возникал её лик и душа словно успокаивалась, напоённая каким-то неведомым живительным бальзамом.
И встретились! И опять она бережно раскладывала на прилавке свой «товар», - укроп, чеснок, мяту, - а еще принесла в этот раз и два небольших кабачка.
- Сколько они весють-то? – сунула мне один.
- Килограмма полтора вот этот, - прикинула я, - а этот… чуть поменьше.
Засомневалась. Тогда подсказала ей взвесить кабачки у женщины, что продавала яблоки. Взвесила. Так и оказалось.
И снова, не приставая ко мне с разговорами, лепилась она на картонном ящике, ожидая своего покупателя, сосала помидор, купленный подешёвке, закусывала моей сладкой ежевикой, а к её кабачкам никто не подходил. Подумалось: может, отдать ей ягоды? Поди, побольше за них выручит. И предложила… Но она, замахала ручками и в глазах мелькнуло такое отчуждение, что я поспешила солгать: да Вы, мол, не так меня поняли… просто мне к дочке надо идти, поэтому поторгуйте, пожалуйста, за меня, а я потом приду. И она согласилась, оставшись там, за синим прилавком, со своими кабачками и моей красивой ежевикой.
А мне опять как же грустно стало терять из виду эту тихую и добрую старушку, - ведь не увидимся больше.
Размытые, неясные, смешанные ощущения ношу в себе, - радость, грусть.
Ностальгия? Но одно явственно, - пообщавшись со своими соседками по базару, словно свежей воды из родника испила! Ведь от той же я почвы, что и они, но отдалилась, оторвалась, - соткала вокруг себя иной мир. Так почему же тянусь к тем, кого покинула? Инстинкт всеобщности крестьянской? Не знаю. Но вспыхивают эти загадочные и смутные ощущения ярко. И согревают, наполняют душу хотя и томящим, но светлым чувством.
