Кубанский шлях. Гл.2. Кудеяры

 

Сгущались сумерки. Мартовский морозец уже схватил талые лужи. Налетел студёный ветер. По дороге, дзинькая колокольчиком,  мчалась запоздалая карета. Помещица Тучина с сыном-недорослем и его дядькой возвращались из гостей. Они спешили: на дорогах было небезопасно. Тати  в округе  развелись в премножестве. Недавно ограбили настоятеля монастыря, который вёз оклады к новым иконам. Он, опасаясь гулящих людей, ехал не один – под охраной пяти солдат и унтер-офицера. Но это не помогло. Хотя солдаты всю дорогу держали пистоли и фузеи  с взведёнными курками. Одного шиша  даже  подстрелили, и тот пал с древа, будто глухарь битый. Но разбойников было немало – числом они значительно превосходили охрану. И никому, кроме попа, уйти не удалось. Полегли родимые от неправедных рук. А священнослужитель, когда пальба началась, бежал. И к исправнику…. Вызвали подкрепление. Но погоня, осмотр места происшествия ничего не дали – шайки, как не бывало. Передавали и другие слухи о грабежах и убийствах, и, в основном, в вечернее время. Вся округа была поражена татьбой. Даже родилась пословица: «Орел да Кромы — ворам хоромы, Ливны ворами дивны, а Елец — всем ворам отец, да и Карачев на поддачу!» Так что опасения пассажиров кареты были не напрасны.
     Тучина, то и дело, высовывалась из окошка и торопила кучера. Она боялась, что ночь застанет их в пути.
      – Говорила  же, что раньше надо выезжать, а ты всё с барышнями любезничал, ручки им выцеловывал, – ворчала она, обращаясь к сыну,  – «подождите, маменька», вот и подождали. Скоро совсем стемнеет. Что будем делать тогда? Где укрываться от татей? Лучше б дома сидели и сами принимали гостей. Пусть щами и грибами, зато в безопасности.
     – Да, что Вам за охота, маменька, брюзжать, всё равно скоро дома будем. Тут вёрст-то всего осталось…. Митька, сколь вёрст до дому? – высунувшись в окно,  прокричал недоросль кучеру.
Митька ничего не ответил. Его внимание было занято другим. Тройка резво приближалась к лесу, который круто огибала  просёлочная дорога. Неожиданно в том месте, где она подступала близко к деревьям, со старой сосны на облучок кареты спрыгнул мужик с лицом, вымазанным сажей.
     – Вор, – едва успел выдохнуть кучер, как ему в бок уткнулось острие ножа.
     – Пикни только,  кишки выпущу, –  прошипел разбойник и зверски зыркнул очами на несчастного возницу. Перехватив у него вожжи, мужик остановил экипаж и примотал кучера вервью  к облучку.
Тучина выглянула в окно узнать, в чём дело, но разбойники уже бросились к дверцам кареты и предстали перед её испуганным взором. Барыня пронзительно  закричала:
    – Караул, тати!
    Грабитель схватил её за плечи и начал выволакивать из кареты. Она, изловчившись, укусила его за ухо. Тот на мгновение выпустил её из рук, и помещица с воплями бросилась бежать в лес.
     Другой  – с криками: «Держи! Уйдёт!» –  догнал барыню и с силой ударил ребром ладони по шее. Она охнула, обмякла и кулем пала на землю. Он быстренько заломил ей руки за спину и обмотал их верёвкой.
      Тем временем у кареты завязалась настоящая драка. Едва  разбойники вытянули из экипажа дядьку и попытались связать его, как недоросль неожиданно резво  прыгнул на одного из  них и изо всех сил стал сжимать  ему горло руками. Разбойник попытался сбросить надоедливого щенка и вертелся волчком, хрипя от натуги. Но тот вцепился в него, как клещ. Грабитель всё же исхитрился и разжал мальчишке руки, затем, присев, перебросил его через плечо. Отлетев к карете, недоросль ударился головой о колесо и затих. Старик, проклиная негодяев, бросился к воспитаннику, но несколько тел навалились на него, и после недолгого сопротивления дядьки, его тоже связали.
          Кучер сидел на облучке и  следил выпученными от страха глазами за происходящим. Помочь он не мог, убежать тоже.
          –  Обшарьте карету! – резко приказал предводитель шайки, с чёрной повязкой на лице.
         Кривоногий бородатый малый бросился к экипажу и вскоре вынес из него погребок  с серебряными приборами, несколько подушек в вышитых наволочках и корзину с провизией.
         – Негусто, – цокнул языком главарь, – подушки оставь, сие пустое, остальное можешь брать.
Вдруг раздался крик пришедшей в себя  барыни:
       – Кудеяры проклятые, погодите, злодеи,  всех вас переловят. Нашли, кого грабить, беззащитную вдовицу. И тут её взгляд упал на недвижимое тело сына.
       – А-а-а-! Убили! Сыночка убили, изверги! -  истошно завопила мать, пытаясь освободиться от пут. И старик  тоже не молчал. Он кричал,  ругался,  плевался, грозил Божьим судом.
      – Заткни им пасти, а то, не ровен час, кто услышит – велел главарь, обращаясь к юркому, кудрявому    парню, почти мальчишке. И указал также на недоросля:
      – Вишь, шевелится уже, его тоже свяжите, да покрепче. Да к дереву, дереву всех примотайте!
      И строго пригрозил злосчастным путешественникам:
     – Будете плохо себя вести, порешим. А так, если, конечно, не сожрут вас волки, останетесь живы. Ребята, лошадей выпрягите! – продолжал он распоряжаться, –   а ты, – он тихо обратился   к чернявому кудряшу, – отведёшь их к цыганам. Напомни Бейко, что у него должок с того раза, пусть не задерживает.
     Тот, кивнув головой, выпряг  коней и, вскочив на одного из них, погнал добычу к цыганам. Остальные разбойники, гружённые  отъятым добром, через полверсты вышли к замызганной коляске  с впряжённой в неё старой лошадью, которая безмятежно подрёмывала в ожиданье хозяина.
     – Морды вытрите, – приказал подельникам ещё нестарый господин приятной наружности, сняв повязку, – и давайте, что там, кресты, перстни.
     Мужики послушно протянули награбленное.
     – Негусто, – повторил он.
Кривоногий сел на место кучера, а предводитель и другой, довольно субтильный молодец – в экипаж, и коляска бодро двинулась к тракту.
Эту шайку собрал Александр  Петрович Залесский – мелкопоместный дворянин. Всего-то у него семь душ крестьян.  В уездном городе N было много таких бедных дворян  и однодворцев. Ну, конечно, Александр Петрович отличался ото всех прочих. Ведь когда-то он был богат, успешно продвигался по военной службе, имел красавицу жену и малютку-дочь. Но всё  постепенно порушилось.
Со смертью родителей вотчина осталась за старшим братом, остальное двенадцать страждущих богатства и знатности детей растащили по кускам, и Александру, находившемуся тогда в военной службе, не досталось ничего. Одно было спасенье – женитьба на богатой невесте. И это случилось! Однако его жена, урождённая княжна Барятинская, будучи  с детства  слабою здоровьем, тяжело заболела и вскоре умерла, оставив ему малолетнюю дочь Лизоньку.  Ну, надо сказать по чести, досталось Александру Петровичу приличное состояние. Выйдя в отставку, он задался целью  лёгким путём приумножить богатство, –  и проигрался в пух и прах. И теперь он владел кучером Фролкой, цирюльником Авдюшкой и семьёй  дворовых:   работником про всё – Никодимкой, его женой, кухаркой Фимкой, и тремя их детьми, которые путались под ногами в утлом домишке.
     Жилище Залесского состояло из двух половин: барской и людской, впрочем, друг от друга они почти ничем не отличались.  Ещё у него был огород, конюшня для единственной лошади, сарай, где стояла старая облезлая коляска, и жалкий палисадник с резедой.
      По протекции родственника жены, князя Барятинского, Александр Петрович устроил дочь в столичный пансион на казённое обеспечение и теперь спал и видел, что тоже переезжает Санкт-Петербург. Но для этого ему нужны были средства  и немалые. Он долго размышлял, как ему разбогатеть, но честных способов не находил. И тогда, по дурному примеру некоторых обедневших дворян, он стал на   опасный путь.
     Только   дворовые Залесского знали истинное лицо своего барина –  главаря разбойников. Они как подневольные вынуждены участвовать в грабежах. Корысть  в том была небольшая. Много ль рабам надо? Поблажка какая-нить, понюшка табаку, сюртук с барского плеча, штофик вина…. Отказаться от разбоя они не могли, и пожаловаться начальству тоже. Кто им поверит? А барское право – забрить лоб или обуть в кандалы, а то и до смерти розгами уговорить. В уезде были такие случаи. Помещик Миронов забил до смерти кузнеца, который без его ведома, подковал проезжему кобылу. Трое подневольных  младенцев того же  Миронова с голоду умерли: он заставил их матерей выкармливать грудью щенков.  Конечно, Александр Петрович был не таков, и если б не ночной промысел, жили бы его рабы беспечально. Но кто знает, что барам может прийти в голову? Поэтому крепостные Залесского не роптали, а следовали велениям своего господина.
     Фрол – похожий на цыгана, подвижный, сообразительный малый. Он  достался барину по наследству и числился кучером, но выполнял любую работу. Когда Ефимья разрешилась от бремени третьим парнишкой, он несколько дней даже кухарил и довольно хорошо. Свободными вечерами Фрол балагурил с соседями, бренчал на балалайке, заигрывал с девками. Жениться, правда,  он не спешил, так как понимал, что в теперешнем его положении – разбойника, лучше оставаться холостым.
      Смазливого,  разбитного Авдея Александр Петрович выиграл в карты. Прежний барин отправлял парня учиться цирюльному делу в Москву. Оттуда Авдюшка приехал подкованный и развратный. А ещё набрался от мастера куафюр, француза, ужимок и вольностей – вольтерьянства, как тогда говорили. Вольтерьянство Авдея заключалось в пустых разглагольствованиях о вещах, в которых он не смыслил. Зато умел он, благодаря природной хитрости, удобно устраиваться. Вот и для барина Авдей был скорее наперсником, чем цирюльником. Знал все его тайны и пристрастия и, как мог, угождал ему: приводил девок, гадал на картах, чесал пятки. Залесский хоть и обеднел, но сохранил старые замашки до лучших времён – он  грезил о богатой жизни.
      У Авдея была зазноба,  Марфуша,   в селе Слёзки, в котором он родился и жительствовал до того, как прежний барин поставил его на кон и проиграл Залесскому. Но будущего у него с Марфой не было. Её отец «за особые заслуги» получил от помещика вольную на семью, и, конечно, не собирался отдавать девку за крепостного, чтобы закабалить её снова. Да, он и принимал меры, чтобы отвадить Авдея: не пускал  Марфу на улицу, держал наготове у ворот оглоблю….
      Авдей часто наведывался в это сельцо, где, кроме Марфы, остались его родственники и приятели. Он взахлёб рассказывал Фролу о том, как озоровал в детстве, как весело и вольготно жил, пока не взяли его в дворовые, чтобы сделать цирюльником.
     Иногда после обеда барин надевал праздничный сюртук, приказывал Авдюшке завить и напомадить ему волосы и отправлялся «совершать променад», а рабы ждали, пока он вернётся, чтобы пуститься  в разбой. У них были свои места, где  подстерегались одинокие кареты, пролётки, тарантасы. Грабили в повязках, или вымазывали лица сажей, связывали кучера и пассажиров и на своей коляске скрывались.  Добыча обычно была невелика – на богатые обозы они не нападали, по причине малочисленности шайки, смертоубийством тоже не занимались. Но, несмотря на  эти ограничения, кошель барина постепенно полнился монетами, ассигнациями, камешками. И он всё реже участвовал со своими холопами в грабежах.