Мёртвый город (третья часть)

Мы выдвинулись по первой улице Города. Деревянные двух-, трёхэтажные дома, первые дома Города стали на полтора этажа ниже, вросли в сугробы. Дворец шахтёров смотрел на нас, двух нежданных гостей Города, чёрным витражом фойе со своей величественной и торжественной высоты. Я замедлил ход, рассматривая заброшенный, необитаемый Дворец, и вспоминались те далёкие, счастливые годы. Кино, концерты, смотры художественной самодеятельности, торжественные праздничные мероприятия и, конечно же, общегородской бал выпускников Города. Наши порхающие в бальных нарядах девчата и напущено серьёзные по этому случаю мальчишки — вчерашние озорники и сорванцы.

Витя ушёл далеко вперёд, и я, проваливаясь в нехоженых сугробах, едва догнал его, таёжного человека, размеренно и неторопливо, но уверенно и скоро преодолевающего снежные препятствия некогда многолюдных улиц родного Города. Сейчас же знакомые улицы напоминали сказку о мёртвом царстве.

- Вить, а как же парк на острове?

Парк был ещё одной гордостью горожан. Река делилась на два рукава, соединяясь через километра два вновь в одно русло. Между протоками лежал покрытый лесом живописный островок, который был превращён в место отдыха шахтёров и их семей. Для взрослых — бильярд и беседки, пивные ларьки и тишина природы, для молодёжи — танцплощадки и тихие уголки в чащобе, для детей — аттракционы и просторы парка. Всем находилось и место и интересное занятие. С Городом парк соединялся висячим мостом, на котором, ах, как теперь стыдно! Мы, подростки, раскачивались с шумом и визгом, пугая добропорядочных горожан. Те собирались по обе стороны моста, ругались и одновременно боялись за нас: вдруг тросы не выдержат — быть беде. Как теперь стыдно за наши выходки...
А при выходе из парка укоризненно смотрел на нас великий русский композитор П.И.Чайковский, словно говоря: «Эх, вы... Вашему поколению предстоят великие дела, грандиозные свершения, определяющие историю открытия! А вы... Эх!» Да, наше поколение наделало дел... Эх!...

- Витя, а как стадион и бассейн?- я крутил головой по сторонам,- А Дворец Спорта?

Виктор молчал и лишь грустно ухмылялся в редкую бородёнку.

- Витя, это же площадь Ленина...

- Вить, а вот эта девятиэтажка впервые в мире построена на вечной мерзлоте...

Виктор размеренно шагал, не издавая ни звука в ответ на мои возгласы и вопросы.

Вот и наш первый кинотеатр, вон начинается наша улица, переименованная на заре перестройки, сменив имя бывшего руководителя Ленинграда на оптимистическое название : улица Мира. Но мир какой-то дикий, мёртвый.. Больничный комплекс. Самое популярное в Городе кафе. Мы вышли на Центральную улицу: школы, магазины, гостиница... Я двигался, как во сне, не веря своим глазам. Всё на месте, но где люди? Почему всё в запущении? Где люди? Народ, где ты? Мне вспомнилась изучаемая когда-то в Армии картина ядерной войны: после нанесения удара нейтронным оружием гибнет всё, но материальные средства остаются практически невредимыми.

Обойдя девятую школу, я окинул взглядом новую часть Города, которую до этого видел не всю. Город рос быстро, наверное успел соединится Центр с Чернореченским посёлком. А вот бывший мой дом, мой, занесённый до третьего этажа подъезд.

В начале семидесятых моему отцу, в то время уже Почётному шахтёру СССР, дали благоустроенную квартиру. До этого он с мамой и нами, тремя сыновьями, прожил восемнадцать лет в бараке. Радость была нескончаемая: три комнаты, все удобства, встроенные шкафы, балкон. И этаж удобный — третий, ровно посередине. Приехали мы с отцом осматривать новое жильё: запах краски, новенькие двери, рамы, просторная прихожая, правда, кухня тесновата для большой семьи.

На подоконниках лежал снег, холодновато в нежилом пока помещении. Батареи едва тёплые. Попробовали открыть вентиль, а оттуда фонтан горячей воды: сальники не держат, схалтурили сантехники. Благо соседи стали уже вселяться, дали тазик и тряпку. Остался я с этим нехитрым инструментом собирать воду, чтобы соседей не затопить. Только в полночь вернулся отец со старшим братом. Вентиль братишка под руководством отца починил. Сам отец не мог: рука и грудь были одеты в гипсовый панцирь. Травму серьёзную в шахте получил... Надо переезжать, а он временно в беспомощном состоянии. Шли дни, дом заселялся. Отец от отчаяния слегка запил. Ждал квартиру долгие годы, дождался: семья рада, супруга и сыновья ждут переселения, а он... Эх, не вовремя эта травма. Как-то в выходной к нашему бараку подкатила грузовая машина, человек пять отцовских товарищей в два рейса перевезли всё наше нехитрое добро. И нас тоже. Потом было новоселье посреди разбросанных узлов... После зимних каникул я перешёл в школу, которая рядом с новым домом. Школа тоже была новая. Здесь мы и стали с Виктором одноклассниками.

Виктор молча толкнул лыжей раму второго этажа и спрыгнул с сугроба в чью-то квартиру.

- Где твой дом? - раздражённо спросил он,- забыл уже, наверное, какая была ваша квартира?

- Нет, не забыл. На третьем этаже мы жили, а потом там успели пожить и другие жильцы...

Поднялись этажом выше. Лестница занесена снегом чуть ли не до потолка. Толкнули входную дверь квартиры, в которой жил много лет назад. Дверь оказалась не запертой, вместе с нами в прихожую ввалился сугроб с площадки. Двери в комнаты прикрыты, наверное, хозяева здесь, всё же на местах. Быть может отдыхают? Казалось, что жильцы отзовутся: «Заходите, дорогие гости. Мы здесь одни задремали после обеда...»

Но почему же в квартире так холодно, холоднее, чем на улице? Почему всё покрыто колючим инеем? Виктор молчал, угрюмо смотрел на свои лыжи и смахивал с них прилипший снег. Я обошёл комнаты: мебель, посуда, телевизор, книги, всё-всё находилось на своих местах. Нет, просто хозяева выехали в отпуск и по старой привычке не заперли дверь. Я помню те времена, когда двери на замок никто не закрывал. Это уже позже стали врезать глазки, по два-три замка, цепочки, стальные косяки и прочие новшества цивилизации. На кухонном столе стоял бокал с недопитым замёрзшим чаем. Лёгкая дровяная печь для приготовления пищи стояла на своём месте. Когда-то мы с отцом её убрали в подвал, а готовили на электрической плите.

Однажды отец прибежал домой, запыхавшись:

- Мать, давай денег! - и убежал обратно. Пришёл не скоро, уставший, но необычно весёлый и довольный. В прихожую внёс огромную коробку : «Электропечь Мечта-2. Made in USSR». И весь день возился, слегка напевая себе под нос: «Тополя, тополя...» Провёл провод к новой розетке, собрал печь, читал инструкцию и объяснял матери, что, как и для чего, засекал время, за которое вскипал чайник. Мечта, одно слово. Ни дыма, ни дров тебе. Утром встал, включил, пока умывался — чай готов. В духовке этой плиты я впервые в жизни испёк ватрушки. На этих конфорках получал навыки кулинарии. Позже, приезжая в отпуск к родителям, с помощью старенькой «Мечты» я готовил своё фирменное блюдо: утка, запечённая в собственном соку. Правда, отец дал более короткое, но точное название моему блюду: натюрморт. Это в насмешку о моём пристрастии к мясным блюдам, в которых я с детства видел неописуемую красоту и непередаваемый вкус.

Теперь почему-то старая дровяная печь оказалась на кухне. Рядом лежали приготовленные дрова. Я машинально стал растапливать печь.   Дверь на кухне прикрыли, и через полчаса крохотное помещение «заплакало» росой, выступившей на стенах, посуде и потолке. Тепло медленно возвращало к жизни мой дом.


В подоконном шкафчике я нашёл кусок сала, мороженного, слегка пожелтевшего, но, по-моему, вполне съедобного. В прихожей во встроенном шкафу на верхней полке обнаружил сгущёнку и свиную китайскую тушёнку. Всё, как прежде. Всё на своих местах. У всех хозяек был небольшой запас тушёнки, сгущёнки, варения, консервов. На всякий случай. Семьи большие, пусть лежит запас на «черный день». Бывшие жильцы, видимо, не воспользовались своим запасом. Или не дождались «чёрных дней»...

Открыв холодильник, я увидел батарею бутылок с этикетками «Спирт питьевой».

- Наша последняя валюта,- усмехнулся Виктор,- глянь, сохранился.

Открыли тушёнку, разогретую на печке, нарезали сала, Витя достал из своей котомки сырого мяса и мастерски приготовил строганину. Набрали в чайник снега и натопили немного воды. Развели спирт. Выпили. Молча. Крякнули лишь разом. Выпили ещё. Поели. Молча...

Запах спирта, дыма, мокрые ноги, закуска на скорую руку, усталость и отблеск огня напомнили мне армейскую палатку на дальнем полигоне. Так в Армии, вернувшись с ночных занятий в промозглую погоду, сушили портянки у окопной печи, пили из солдатских кружек, закусывая нехитрой снедью, играли в преферанс, глядя сонными глазами в истёртые карты. Сейчас, правда, было не до карт.

Впервые за последние дни я в тепле. И не надо никуда идти: я дома. Но где же мои друзья, теперешние хозяева квартиры? С этой мыслью я, кажется, стал засыпать: усталость, тепло и хмель делали своё дело. Но тут вдруг Виктор заговорил твёрдым и вовсе не хмельным голосом.

- Слушай, друг-одноклассник, прости за дурака. Но зачем ты сюда сунулся? Здесь город-кладбище. Здесь кругом витает смерть. Это самое ужасное место на земле. И таких мест на Севере становится всё больше. Я тебе всё расскажу и, ты, давай-ка, уходи отсюда. Завтра же уходи. Не задерживайся здесь. Прошу тебя, уходи. Я тоже завтра уйду и до следующей зимы вряд ли сюда вернусь. И вернусь ли...

Пошарив по кухонным шкафчикам, я нашёл огарок свечи и под мерцающий огонёк и завывание вновь разгулявшейся пурги стал слушать рассказ последнего жителя Города.

Виктор говорил долго, сбивчиво, перескакивая с одного на другое, прикладываясь то к бокалу с чаем, то к стакану со спиртом. И вот, что я от него узнал.