Мёртвый город (первая часть)

Мёртвый Город

Полярный Урал покрыт снегами круглый год. Даже в самое жаркое лето, жаркое по местным понятиям, не все склоны освобождаются от многометрового снежно-ледового панциря. А невысокие вершины древнейших гор и вовсе во все времена сияют голубым снегом девственной чистоты. Из ущелий, из-под скал и ледников набирают силу десятки и сотни рек и речушек. На берегу одной из них стоит мой родной Город.

Я родился на Юге России да и сейчас, волей судьбы, проживаю в России или, как говорят здесь, на материке. Но Город навсегда остался мне родным. На Севере я прожил семнадцать лет, годы детства и юности, годы столь прекрасные, радостные и счастливые. Здесь, в моём родном Городе, жили мои родители, братья, друзья, множество знакомых. Именно этим местам я многим обязан.

История Города похожа на судьбы десятков других северных городов и посёлков. В детстве нам рассказывали в школе и дома, а потом мы сами читали, узнавали из музейных экспозиций местных краеведов недолгую, но героическую трудовую историю Города.

В далёкие первые годы Революции местный житель, разжигая костёр в тундре Приуралья, обложил его камнями: закон тайги и тундры — не навреди природе. Но каково было его удивление: камни загорелись, отдавая тепло невиданной силы. И этот немолодой охотник дошёл до Кремля, принёс В.И.Ленину образцы камней. Так по старой, или, быть может современной, легенде был открыт Северный угольный бассейн. В довоенные годы геологи разведали запасы угля, попутно обнаружив множество других богатств северных недр. Война ускорила их разработку: потеряв угольные шахты Донбасса и нефть Кавказа, страна остро нуждалась в топливе. В трудные годы непосильным трудом строились шахты, посёлки, железная дорога и мосты через множество рек северного Урала. Здесь геройства и лишений было не меньше, чем на фронте.

В пятидесятые годы посёлок стал называться Городом, так что его совершеннолетие наступило чуть раньше моего рождения, но я всё равно считаю мой Город своим ровесником.

Город разрастался: построено первое кирпичное здание из своего городского кирпича, введена в строй новая шахта-«миллионер», возведено высотное здание впервые в Мире на вечной мерзлоте, открылся плавательный бассейн с большой дорожкой, новый микрорайон, школы, детсады, дома быта, деревообрабатывающий комбинат, птицефабрика, молокозавод, хлебокомбинат, парк культуры с аттракционами и висячими мостами, пригородный совхоз и ещё много чего открыто, построено, возведено... Одним словом, был построен Город!

Шли годы... Я после школы поступил учится вдали от Города, потом работал во многих местах нашей необъятной Родины и за её пределами. В Городе бывал несколько раз, навещая  во время отпуска друзей-одноклассников. И каждый раз, оказываясь в родном Городе, удивлялся новым открытиям: новая городская площадь, сразу несколько новых улиц, школ, магазинов, незнакомые мне маршруты городского транспорта, реконструированный аэропорт. Мой город рос и хорошел, его жители трудились во благо Родины.

Шли годы... В условиях всеобщего экономического упадка мне стало из-за финансовых затруднений не под силу навещать далёких северных друзей. Со временем из-за возросших тарифов на междугороднюю связь я всё реже и реже звонил в Город. Да и связь стала барахлить... Иногда приходили письма о том, что все здоровы и, слава Богу, живы. Но я, нерадивый сын Города, отвечал нерегулярно, всё время отдавая решению нескончаемой череде житейских проблем. Писем в почтовом ящике не стало...


***


Фирменный поезд медленно «причаливал» к высокому перрону столичного вокзала. С детства знакомые очертания московских кварталов пугали незнакомой атмосферой, рождаемой навязчивой безвкусной рекламой, монстрами «авангардных» высоток, праздно шатающимися приблатнёнными стриженными молодыми людьми и горами мусора вдоль железнодорожного полотна. Я стоял в тамбуре, докуривая втихаря последнюю сигарету в этом поезде, и мысленно уже переезжал на Ярославский вокзал. Как там Комсомольская площадь, три крупнейших вокзала, высотное здание гостиницы? Тоже превращены в громадный базар, украшенный импортной рекламой, жестяными коробками дельцов и горами порожней картонной тары?

Сейчас надо быстро в кассу. Но почему мне не дали на месте билет до нужной станции? Почему в кассе сказали, что возьмёте в Москве? Сервер билетный завис? Или мест нет? Вроде бы зима, не сезон. Впрочем, одно место найдётся всегда, если не на фирменный «Северное сияние», то на пассажирский уж точно. Зато будет время побродить по столице: сколько здесь знакомых и дорогих мне мест!

Вагон последний раз качнуло, и я, прервав свои мысли и прихватив видавший виды туристический рюкзак, шагнул на московскую землю. Метро работало, как в прежние годы, лишь под землёй оказалось торгашей больше, чем на улице. И что для меня стало неожиданностью, у меня неоднократно спросили документы и поинтересовались содержимым рюкзака. Причём проверяли не только полицаи в камуфляже, коих оказалось превеликое множество, но и какие-то крепкие парни в гражданском. Впрочем, это были мелочи. Настоящая неожиданность меня ждала на Ярославском вокзале, где в расписании я не обнаружил своего поезда...

***

После станции Полтаз-Узловой я не спал: скоро мне сходить. В Столице Северного края мне делать нечего. Самолёты, как мне сказали попутчики, в северном направлении уже давно не летают. Поезда, правда, ходят: пригородные, по назначению, то есть не каждый день.

***

На пригородном поезде, движущемся без всякого графика. Я пробирался дальше на Север. В неотапливаемом и длительное время не убиравшемся вагоне я вдоволь наголодался и надрожался. В давно не ремонтируемом составе со мной вместе добирались ещё несколько угрюмых мужчин: охотники и железнодорожники. Атмосфера в тёмных и холодных вагонах не располагала к разговорам, холод задавил и мой весьма общительный характер...

Наконец-то Реченск! За вагонным окном редкие огни. Но, нет, еду дальше. До конечной станции, до Пыни — всё ближе к дому.

***  

Кто же мог предположить, что на этой приполярной станции я застряну на несколько суток. Когда-то Пыня была узловой станцией, а теперь — разъезд с десятком обитаемых бараков, занесённых сугробами по самые печные трубы. Приютившая меня семья железнодорожников безпристанно и искренне нежданного гостя жалела и уговаривала вернуться назад. Севернее жизни нет... Только редкие бараки железнодорожников, и те, в основном, обитаемые лишь летом. Их рассказы были неправдоподобно страшными, но окружающая меня действительность не позволяла обвинить моих спасителей во лжи.

Если коротко, то рассказ обитателей барака состоял в следующем: второй или третий год севернее, восточнее, западнее Пыни человеческой жизни нет!!! Народ оттуда ушёл. Как-то с трудом я представлял, каким образом могли уйти целые города, посёлки, древнейшие сёла? Летом там кое-где жизнь появляется: оленеводы гоняют ещё оставшиеся стада, редкие туристы-любители острых ощущений и дикой природы ищут экстрим. И ещё сотрудники англо-американской железнодорожной компании, реализующих свою теорию «Терра-ноль».

Иноземные капиталисты скупили все паровозы, стоявшие на запасных путях, законсервированные на случай различных чрезвычайных ситуаций, скупили двухпутную дорогу с разъездами, станциями, депо. А за одно они стали хозяевами посёлков, шахтного оборудования, большей части геологоразведочного оборудования и всего-всего. Паровозы, шахтное оборудование гонят составами на юг, где распиливают на металлолом. Увозят и режут и всё другое оборудование...  Иностранцы все начальники,  работу делают за мизерную плату наши машинисты, газорезчики, стропальщики и грузчики....

А новые чужестранные «хозяева» браконьерствуют, развлекаются охотой, сафари, как они говорят. Бьют лосей, медведей, рысь, росомаху, пушного зверя и даже домашних оленей в стадах оленеводов. Под шумок бесконтрольно ведут изыскательные работы на Урале. Вместе с имуществом геологов в их руках оказались информация и точные карты, планы о залежах камней, никеля, кадмия, золота и прочего неисчислимого богатства Русского Севера. Золота, например, в районе Паджима восемьсот и выше грамм в тонне грунта!!! Драгметалл можно голыми руками брать. И берут хищные чужие руки. Берут варварски, не заботясь о природе и будущих поколениях.

На зиму «хозяева» уезжают — боятся батюшку-мороза. Остаются только некоторые наши рабочие поддерживать жизнедеятельность железной дороги. А попросту им и ехать некуда... Угля вёдрами из паровозов натаскивают, берёзовых поленьев запасают, картошка кой-какая вырастает, муку из южных районов Северного края летом каждый сам себе завозят. Остальное даёт тайга: ягоды, грибы, дичь...

Вырваться из вынужденного плена, как это ни странно, мне помогла пурга. Бушевала стихия трое суток. Вслед за отступающей разбойницей пошли снегоочистители, на которых от разъезда до разъезда я добрался до Камакурьи.

Когда-то семнадцатилетними мы с товарищами ездили в Кумакурью за грибами. Кто-то нам насоветовал, сказал, что там грибы стоят стеной. Прихватив ружья и корзины, мы выехали на разведку. Заночевали в сарайчике путейских рабочих, где хранились подложки, костыли, шпалы. Ночью стали донимать комары. А эта живность на Севере необычно крупная и плодовитая и, как вся дичь здесь, не пуганная, не знающая страха. Отгонять — дело бесполезное, тучи вампиров облепляли все открытые части тела, умудрялись жалить даже сквозь свитера. Сказывали, что заплутавшихся грибников насмерть заедали за несколько дней. Кто-то из нас предложил дымом выкурить насекомых. Помогло. Но к рассвету стал тлеть торф под сараем. Все наши попытки потушить огонь не увенчались успехом. Пришлось спешно сматываться с ночлега. Нам стало не до грибов: ведь первый же проходящий локомотив сообщит о пожаре на станцию. Мы укрылись в тайге. Шпалы горели ярко, огонь и чёрный дым было видно за многие километры. Гудки пожарного поезда долго нас пугали и гнали всё дальше в тайгу. И, как на грех, через каждые триста-пятьсот метров поднимались глухари. Но стрелять нельзя: мы же сматываемся. Остались мы без грибов и дичи, зато набрели на болото красное от клюквы. Часами ползали по кочкам. Вымокли до ниточки, но ягоды набрали предостаточно, крупной, отборной. Сарай для путейских обходчиков построили новый, но мне до сих пор стыдно за этот проступок. Набедокурили и, позорно прячась, убежали. Попросить бы прощения, да, видимо, уже не у кого...

Оставалось меньше сотни километров до моей станции, но дальше путь неочищенный. Машинист махнул рукой: оборудование оттуда вывезли, до Паджима очистим, то есть до золота. А там...

Со станции Паджим мы всегда уходили штурмовать Урал. Здесь железная дорога наиболее близко подходит к хребту. Но в этот раз мне вспомнились лишь неудачные попытки. Как-то в начале июня военрук младший лейтенант Саша повёл нас, старшеклассников, левым, южным берегом реки. Дорога через Первую скалу считалась наиболее лёгкой, так как геологи накатали вдоль реки неплохую для таёжного края дорогу. В первые полдня мы легко дошли до Первой скалы. Здесь наш руководитель