и смех и грех

Сержант полиции втолкнул в камеру Петра Фёдоровича Краснова, обросшего трёхдневной седой щетиной.
- Посиди здесь до суда, шутник.
На нарах расположились четыре молодых парня. Их лица сияют синяками и ссадинами, словно они, не далее, как вчера, вышли из Мамаева побоища.
- Кто-то вас славно отделал, хлопцы?
- Не кто-то, а мы сами расписали друг друга. Взыграла молодая горячая кровь, решили кулаками помахать, сейчас сами причину потасовки не вспомним. Мы молодые, необузданные. Ты, старый пень, давно угомониться должен, или что, седина в бороду, бес в ребро?
- Моей вины нет никакой, на эти нары меня привело людское невежество.
- Расскажи, дед, не стесняйся. Нам всё равно время коротать нужно, может вместе и посмеёмся.
- Слушайте, хлопчики. Дело было так. Договорились мужики, и я с ними, устроить внеочередной праздник, заняться нечем и душа требует. Какой же праздник без спиртного? У меня в кармане кот наплакал, словно в нём дыра большая. Пить на халяву я не привык. С деньгами дома обстановка неважная, но тридцать рублей старуха найдёт, если будет на то её воля. Прошу тридцать рублей, якобы, для похода на рыбалку. Она крик подняла: - Не дам, ты неделю назад на рыбалке был, домой почти на четвереньках приполз. Где рыба? В нашей речушке её уже лет двадцать нет.
Она права, в нашей речке давно рыба не водится.
- Дед, почему ты тридцать рублей просил, что-то уж очень мало для хмельного?
- У нас самогон по такой цене продают.
- Наверное, зелье ядовитое, не боишься, что отравишься?
- Со времён Горбачёва пьём его, пока все живы, здоровы. Слушайте дальше. Не даёт жена денег, ни в какую. Пригрозил я ей, что, если не даст, пойду и повешусь. Она говорит: - Вешайся, хоть самогон глотать перестанешь.
Убежала она в магазин. Я пошёл в кладовку, привязал верёвку к ремню, пропустил её под рубашку, второй конец привязал к балке, короткий обрезок обвёл под подбородком вокруг шеи. Вишу, предвкушаю удовольствие, представляю, заглянет жена в кладовку, завизжит на весь посёлок, и бросится к участковому. Я верёвку обрежу, и успокою её. Тогда непременно даст эти несчастные тридцать рублей. Не успел я обдумать всё как следует, она завизжала так, что я чуть не оглох, и, как молния, вылетела из кладовки. Я продолжаю висеть, жду дальнейшего развития событий. Пришла соседка Аннушка, она к нам часто заходит, моя тоже к ней бегает, у них свои дела. В доме никого не обнаружила, зашла в кладовку, дом открыт, значит, кто-то есть дома. Она увидела меня, пискнула, затем сняла с полки шматок сала.
- Анна, сало положи на место.
Мои слова подействовали на неё, как удар обухом топора по голове. Она ойкнула, и свалилась на пол. На её беду внизу стояла дырявая кастрюля. Аннушка грохнулась на неё и сломала ребро.  Вскоре и моя старуха пришла вместе с участковым. Он поставил со мной рядом табурет, встал на него и стал резать верёвку. Я про себя подумал, что отрежет он верёвку, и я грохнусь наземь. Падать мне не хотелось, и я обнял полицейского. Он от испуга полетел со стула и сломал ногу. Скажите мне, если человек говорит и обнимает, значит, он жив. Почему они испугались и упали? Это же чистой воды людское невежество, а мне придётся пятнадцать суток мести улицы.
  ,