Забулдыга

   На улице включили фонари. Свинцовый осенний мрак, сгустившись, отодвинулся. Бледно матовый свет осветил скамейку под раскидистым каштаном и детскую песочницу, присыпанную грязным снегом. «Мичман», не отводя глаз от окна, достал новую сигарету, помял между пальцев, прикурил, жадно затягиваясь вонючим дымом.
- Ох, накурил! – в комнату вошла сестра, - Какую гадость ты куришь? Глаза режет!
- «Приму» - ехидно ответил брат, - На «Парламент» не хватает.
« Снова начнет учить», - мелькнуло в голове. – «Пойти на лавочку на улице …»
- Кто тебе виноват, что нет денег даже на сигареты? – сестра заводила очередную воспитательную речь. Которую за сегодня?!
В дверь, тихо постучав, заглянула Евгения Петровна: одна из старушек читавших Псалтырь по покойной матери.
- Вера, Толик сейчас 17 кафизму будем читать!
 «Мичман» заупокойных молитв не знал, но по сосредоточенному лицу бывшей учительницы литературы догадался: необходимо их с сестрой присутствие.
 
                            *   *   *
  Толик Новиков в детстве ничем не выделялся из своих сверстников, родившихся через два десятка лет после войны. Младший ребенок в семье простых заводских рабочих: общий любимец. Ему даже нравилось, что все его жалели, считали маленьким. Старались  чем-нибудь угостить, хвалили по любому пустяку. Учеба давалась Толику легко. Он не часто утруждал себя изнурительной зубрежкой домашнего задания: природная память всегда выручала. Достаточно было послушать объяснение учителя, или читающего вслух одноклассника, и тема откладывалась в голове. Но не на долго: через несколько дней ее стирала новая. Не принимая сверх усилий Новиков, числился в твердых хорошистах, и даже ставился в пример на  родительских собраниях. Классный руководитель Евгения Петровна при этом всегда добавляла:  «Толик очень способный, но часто ленится».  Старая учительница, встретив его несколько лет назад в хорошем подпитии у магазина, призналась: «Анатолий, мы учителя, никогда не думали, что ты станешь - забулдыгой!»
  После школы Новиков поступать никуда не захотел: пошел работать в завод учеником токаря. Реклама тех лет расхваливала значимость и почет рабочих специалистов, но в жизни это скучная и монотонная работа, где всего одна радость – конец очередной смены. Так жили большинство, тянулись друг за другом, пытались находить в этом счастье. Может потому, что не было ничего другого.  
 - Не стал учиться, - упрекала сына мать, - Будешь горбатиться всю жизнь, как мы с отцом.
Старший брат окончил институт: работал мастером на авиационном заводе. Сестра бухгалтер. И что? Чем их жизнь лучше его? Зарплата даже меньше, а мороки – больше! Нет! Напрягаться – это не для него!
 Когда началась перестройка, с экранов телевизоров заговорили о новом мышлении: решая глобальные задачи, власть совсем забыла о тех, кому служила – о людях! Теперь будет все для народа! Перестройку « с человеческим лицом » Новиков встретил матросом на корабле Тихоокеанского флота. Здесь к лицу человека чаще обращались по старинке – кулаком: вначале его, потом он. Так было заведено, значит так надо! Служил Толик хорошо: домой вернулся главным корабельным старшиной. Наверное, из-за того, что на Флоте всегда живут по приказу, даже спят. В память о службе осталась сразу прилипшее прозвище «мичман», и русалка обнимающая якорь, наколотая на левом плече.
  Новиков не узнал свой город! Везде очереди, талоны на все: водку, мыло, сахар! Самые расторопные создавали кооперативы, рубили хорошие деньги. Но приходилось «вертеться» днем и ночью. «Мичман» вернулся в свой цех, только не станочником, а слесарем. Завод работал скорее по инерции: продукция залеживалась на складе. Оборонная промышленность  стала ненужной, когда враги в одночасье, перестроились в лучших друзей.

                                                       2

 
     В большой комнате прохладно: обе форточки открыты. Пахнет воском горевших свеч и ладаном. Мать в  гробу,  обитом темно-красным бархатом, в углу у окна. Толик даже не узнал родное лицо: нос заострился, стал большим, щеки ввалились. Старший брат, располневший и совсем лысый в свои шестьдесят, стоял у изголовья, смотрел на мать. Словно живой, положил свою руку, на ее ладони сложенные на груди. Кто-то сунул «Мичману» зажженную свечку.
  - Помяни, Господи, Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго преставльшуюся рабу Твою … - сильным, учительским голосом начала читать Евгения Петровна.
  - Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас – нараспев слаженно подхватили старушки.
  Мурашки побежали по спине Анатолия, горло сдавил ком. … Что видела мать в своей жизни? Работу – только работу! Пятнадцатилетней девчонкой, в войну, пошла на завод. Без малого шестьдесят лет стажа, да еще вырастила троих детей. До восьмидесяти лет ходила сторожить на стройку, правда, по его трудовой книжке. Ее не брали из-за возраста, но шли навстречу, закрывали глаза. Знали: свободолюбивый «Мичман» не будет сидеть привязанный к будке сторожа, чаще на дежурство ходить ей. Что заработала мать за свой труд? Трехкомнатную квартиру получили с отцом, отстояв два десятка лет в очереди на заводе. Все эти годы жили на съемных, потом общежитие: двадцать метров на пятерых.  Этот гроб, обитый бархатом, полученный бесплатно, как труженице тыла в годы войны? Власть, чтобы сгладить вину за грабеж стариков во время приватизации, законом приравняла тружеников тыла с участниками войны.  Гроб и памятник выдали бесплатно! Много это за десятки лет труда?
 Старушки закончили читать. Новиков надел шапку, форменную теплую куртку (мать получила на стройке), вышел во двор, сел на лавочку, закурил.
  Как быстро прошла жизнь, и не жил будто! Скоро пятьдесят! Юбилей, когда люди подводят итог прожитых лет.
                               *   *   *
 «Мичман» работал в заводе. Как и сотни других месяцами не получал зарплату, выживали на пенсию матери. Отец умер от рака, сразу после его службы. Принятый закон «О трезвости», по мнению Новикова, только разозлил работяг. Пить стали еще больше! С утра в цехе  один вопрос: «Где достать?» Воровали и пропивали все, что имело какую-нибудь ценность. Электродвигатель, украденный вместе с электриком Савушкиным, потянул на три года колонии общего режима. Судили в заводе показательным судом, как «группу злостных расхитителей Государственной собственности». Савушкину, как организатору, дали пять лет.
  На пересылке в Саратове к ним первоходкам на сутки «кинули» старичка. «Чиж»  все его называли и заключенные, и надзиратели. Небольшого роста, сутулый, с бегающими черными глазками на большой, не по росту, голове, в арестантской телогрейке без воротника. Старик почему-то сблизился с «Мичманом», может, увидел в нем сильного, способного за себя постоять. «Чиж» попросил сокамерников посмотреть за дверью, примостился в углу на корточки, стал варить чифирь на факеле из сала, завернутого в тряпку. Толян сидел  на  шконке держал факел, наблюдал, за радостной суетой старика.  Как мало бывает нужно человеку для счастья!
  - «Мичман», ты не унывай, - помешивая поднимавшуюся в алюминиевой кружке заварку, поучал «Чиж», - У нас в России половина сидела, другая их охраняла.
Старик лукаво улыбнулся, обнажив желтые зубы.
  - Ты еще молодой – все  впереди! Главное не опоздай! Жизнь пролетит как скорый поезд. Я свою провел в «сталыпинских вагонах». Поверь старому каторжанину:  романтики в этом мало – больше чернухи. Свобода – счастье жизни!
 Слова «Чижа» глубоко засели в его сознание. Новиков всю свою жизнь панически боялся вновь оказаться на железной шконке. Так и летел  сквозь годы поезд. Завод закрыли, там теперь склады, и Толян ушел на стройку. Женился, даже дочку успели родить. Поиску свободы мешала семейная жизнь с ее обязанностями, бесконечными проблемами. На одном месте «Мичман» подолгу не задерживался, уходил сам, или предлагали найти другую работу.  И с женщинами встречаться лучше без обязательств. Чаще попадались по интересу – тоже любительницы выпить. Одному выжить проще. Мать надежный тыл всегда накормит, обстирает. Новиков даже не задумывался, что когда-то останется один.

                                         3
     «Мичман» вздрогнул: кто-то шел, по схваченной легким морозцем траве во дворе дома, громко топая.
  - Колян Соболь, - по высокой фигуре и шаркающей походке узнал Новиков приятеля с соседнего дома.
  - Здорова, Толян.
  - Здорова.
  - Что трезвый, как дурак? Верка лютует, не дает?  
  - Сам не хочу.
  - Ты че? Не по-людски это! Надо бабу Зою помянуть. Доброй души человек была: сколько раз нас выручала! Бурчит, бурчит, но всегда даст на пузырь.
 Колян достал «полторашку», пластиковый стаканчик, надкушенный плавленый сырок:
  - Давай помянем.
  - Я пить не буду.
  - Ты че заболел?
  - Соболь, ответь мне, - Новиков посмотрел в лицо приятеля, заросшее недельной щетиной. – Для чего ты живешь?
  - Я – растерялся Николай. – А ты?
  - Я хотя дитя родил,  у тебя и этого нет.
  - Думаешь, Юлька твоя доходит?! Видел я ее сейчас, возле «Олимпа». К папику седовласому в «Мазду» садилась! В мини юбочке, вся нашпаклеванная. Что же она не пришла бабушку оплакать? Раньше каждую пенсию прибегала! Или зачем идти - денег  уже не даст с ветеранской пенсии!?
«Мичман» молчал. Опустив голову, слушал упреки обиженного его словами Соболя.
  - Ты сам  для чего живешь?
  - Не знаю…. Думал, ищу свободу. … Только есть она это свобода? …