Атилио Дюкасс был счастлив.
Осторожно, словно великую драгоценность, он прижимал к себе большую коробку, и хотя ему было очень тяжело, душа его витала высоко в небесах.
Ведь это был его…
Атилио до сих пор не мог поверить в свое счастье, хотя он сам упаковывал новенький, сверкающий, самый прекрасный и совершенный в мире инструмент, который почти шесть лет (шесть долгих лет!) приковывал взгляд Атилио к витрине магазина.
Шесть лет (шесть бесконечных лет!) отказывал Атилио себе во всем – карманные расходы и летние подработки, праздничные, подарочные и все прочие доставшиеся деньги отправлялись в копилку, каждый вечер Атилио считал и пересчитывал, мечтал, надеялся и боялся что кто-то вдруг…
Но этого не случилось и, вот, счастливый Атилио спешил домой.
Погруженный в свое счастье, Атилио даже не заметил, как из темного переулка появились две сомнительные фигуры, перегородив ему дорогу, но сердце отчаянно ухнуло, когда он услышал голос:
- Эй, парень, прикурить не найдется…
- Добро пожаловать, господа, - радушно приветствовал гостей Раймон Сессар, маленький, полненький, но прекраснейший хозяин и учтивый господин, владелец всем известной «Звездной пыли» (Сессар был без ума от Хоглэнда Кармайкла, и немудрено, что его небольшое кафе носило имя одной из великих композиций этого гениального музыканта), знаток и поклонник джазовой музыки, меценат подающих надежды молодых исполнителей, «крестный отец» многих известных джаз- и блюзменов.
- Вечер добрый, старина Сессар. Чем будешь угощать нас сегодня? – вошедший был высок и бледен, на его лице лежала печать безразличия, а говорил он так, будто сообщал вам о смерти близких вам людей.
Не зная этого человека (а таких очень мало), можно было оскорбиться до глубины души, но Сессар улыбнулся еще шире и воскликнул:
- Разве Сессар когда-нибудь оскорблял своих гостей постным?
- Никогда, - скучно согласился господин, - ни в материальном, ни в духовном.
Вошедшего звали Филипп Энеас Ларкин. Он был известнейшим музыкальным критиком, и часто случалось так, что от его слова зависело, быть ли музыканту звездой, или остаться навсегда непризнанным.
За Ларкиным вошел представительный и приятный господин, он уважительно пожал руку Сессару, скромно и немного неловко улыбнулся. Однако за этой наивной внешностью скрывался владелец самого крупного музыкального концерна, виртуоз-пианист и руководитель известнейшего джазового оркестра. Звали его Ален Варез, и его часто путали с Эдгаром Варезом, автором «Ионизаций». Однако Ален Варез никогда не пользовался славой своего тезки, предпочитал cool jazz и чтил Стэнли Гетца.
Третьим вошел Боб Кено, известный трубач и певец, самый именитый джазмен, который уже перерос своих не менее именитых учителей – Пола Уайтмена и Бикса Бейдербека. С Сессаром он поздоровался по-братски, хотя уважал его как своего отца.
Сессар проводил господ к столику и лично принял заказы.
- Что новенького? – спросил Боб Кено критика Ларкина, - кого вы растерзали на этой неделе?
- Да ладно вам, Боб, - равнодушно отмахнулся Ларкин, - все не можете простить мне Хорэса Силвера…
- Что, Силвер оказался не по зубам? – язвительно бросил Кено.
- Перестаньте, сеньоры, - вмешался Варез, - мы пришли сюда не за тем.
Появился Сессар с заказами, пожелал приятного аппетита и загадочно растворился.
Тем временем на маленькую сцену вышли музыканты, стали проверять инструменты. Зажглись прожекторы, но все они разливали свет со сцены в зал, отчего музыканты превратились в цветные тени.
- Сессар мне обещал нового Уильяма Хэнди, или даже самого Джазбо Брауна, - сказал Варез.
- О-о, сколько таких Браунов и Хэнди нам пророчили, - отмахнулся Ларкин.
- Он – саксофонист? – спросил Кено.
Варез кивнул.
- В каком направлении играет? – вновь задал вопрос Кено.
- Нечто новое, - ответил Ларкин, - по крайней мере, так говорит Сессар.
Тут послышался удар гонга, и шум – обычный шум кафе – стих. На сцене возник еще один силуэт, по голосу можно было понять, что это Сессар. Сессар поприветствовал собравшихся (особо «именитых господ»), представил музыкантов и под аплодисменты удалился.
Заиграла музыка. Вначале вступили ударные, за ними – клавишные, подтянулись контрабас со скрипкой.
- Как вещь-то называется? – шепнул Кено сидящему рядом Варезу.
- «В чем не разбирался старик Дюкасс», что-то вроде того…
- Тихо, - прошипел кто-то за соседним столиком.
И тут вступил саксофон.
Но это был не совсем саксофон, а что-то весьма на него похожее, и это что-то резануло слух Вареза, привело в восторг Кено и заинтересовало Ларкина.
Сначала Варезу показалось, что саксофон совсем расстроен, затем – что у саксофониста какой-то дефект, а потом он уже и не знал, что думать…
Но вот саксофон умолк, и певец приятным бархатным голосом запел про падающие звезды, ворох пустых воспоминаний, суету и тщету всего сущего, про быт, надежды и прекрасное глубокое небо…
Певец смолк и вновь заиграл саксофон, или что-то на него похожее, или даже совсем не похожее.
Все трое «именитых господ» подались вперед, пытаясь рассмотреть музыканта и особенно его инструмент, но свет прожекторов бил им в глаза, да еще ко всему прочему наплыла дымовая завеса и совсем укрыла музыкантов.
Тем временем музыканты разыгрались. Вот вышли на первый план ударные и бодро отыграли соло. Клавишная импровизация смягчила. Но скрипка вновь завела льющуюся музыку.
И тут, с упоением от собственной значимости, ворвался саксофон, который на самом деле лишь отдаленно напоминал его. Музыка превратилась в нечто необыкновенное: зашуршала опавшая листва, захрустел снежный наст, пронесся солнечный ветер, запел ночной бриз, скрипнула открываемая дверь, завел утреннюю песнь жаворонок, повеяло вековым холодом и всевечным жаром, послышался шелест крыльев стрекозы и раскаты грома, заиграла нежная колыбельная, ее заглушил однообразный плеск набегающих на песок морских волн, крикнул юноша, и успокоил его седой старец…
Находящиеся в кафе жадно пили музыку и никак не могли ею насытиться, а отчаянный музыкант стремился все дальше и дальше, и за ним уже даже не поспевали остальные музыканты, пока вдруг на резкой ноте музыка не оборвалась…
- Вот это да, - выдохнул Ален Варез, растирая затекшую шею.
- Класс! – воскликнул Кено и звучно зааплодировал. Его сразу же подхватили за соседними столиками.
Ларкин, задумавшись, уставился в свою чашку.
- Феноменально, - наконец произнес он, и сам почувствовал, как слабо это слово отражает его чувства.
- Господа, - Сессар весь лучился от удовольствия, - позвольте представить вам Атилио Дюкасса, талантливейшего и уникальнейшего музыканта.
Они увидели скромного молодого человека, ничем еще не похожего на великого и гениального. Они пожали ему руку: Кено - сердечно, Варез – с почтением, Ларкин – ободряюще.
- Что у вас за инструмент? – не сдержался Кено.
Атилио протянул свой саксофон, который он прижимал к себе. И «именитые господа» увидели сильно измятый и искореженный инструмент, на котором старательно пытались затереть царапины, а кое-где даже виднелись следы грубой пайки.
- Мой старик совсем не разбирался в музыке, - сказал Атилио, - но он решил, что сможет его починить…
Все уважительно смотрели на помятые медные бока, и даже не пробовали прикоснуться к инструменту.
- Жаль, второго такого саксофона уже не сделаешь…
