Он вставал в пять утра и бегал по пустому городу. Иногда шёл дождь, впрочем, не так уж часто. Добежав до конца улицы, где-то в километр длиной, он поворачивал и бежал обратно, и так несколько раз. Дома он принимал душ и завтракал на скорую руку. Нужно было успеть, и путь от дома до завода был не малый. Главное - занять "правильную точку" на стоянке автобуса. Этому искусству он научился ещё на первом курсе. Утренний автобус приходил битком набитый. Открывалась только передняя дверь, чтоб кто-то вышел. Протиснуться во внутрь могли один, два человека не более. Для Геннадия это был вопрос жизни и смерти – зав отделения был строгий! Продуманный до мельчайших деталей порядок, он не позволял нарушать никому. Наказание было неминуемым. В конце концов ничего страшного в наказании не было, но неумолимая логика ответственности и металл в голосе, с которым делался выговор, внушали страх. Уже гораздо позже, через много лет Геннадий оценил эту школу и многое с благодарностью из неё позаимствовал.
Окинув опытным взглядом толпу, Геннадий занимал место и ждал автобус. Наконец, вот и он. Толпа напряглась. Как всегда дверь оказывалась перед его носом и ему ничего не оставалось как в неё войти.
- Передайте пожалуйста, - говорил он ближайшему к нему пассажиру.
- Вы выходите? - обращался к нему сосед.
И пока деньги передавались к кассе он менялся с соседом местами, и Геннадий занимал лучшее место в стороне от прохода. Теперь можно слегка и отдохнуть. Он хватался за поручень и смотрел в чёрное окно. В автобусе было тесно как сельдей в бочке, но не так уж плохо, если иметь привычку – солидарность людей попавших в общее положение создавала атмосферу, в которой одиночество каждого на какое-то время растворялась, покидало его. Проехали мост – теперь уже скоро. Пробираться ближе к двери не имело смысла – треть пассажиров выходила вместе на той же остановке, что и Геннадий. Небольшой групкой часть из них пересекала площадь и направлялась к проходной. Поднявшись в цех, он снимал пальто. надевал халат и направлялся в курилку послушать разговоры до начала работы. Участия в разговорах он не принимал, но слушал с удовольствием. Докурив, все расходились.
Цех, где работал Геннадий, представлял собой огромный зал с двумя длинными метров пятьдесят столами, которые назывались «линейками». В стороне стоял другой стол покороче для слесарных работ. Рабочие располагались по обе стороны «линейки» и передавали друг другу изделия, передвигая их на небольших тележках. Выполнив свою работу, каждый толкал тележку соседу напротив, тот закончив свою часть работ, возвращал её обратно, но уже соседу первого - и так зигзагами изделие передвигалось по «линейке», обрастая деталями вплоть до готового в конце.
Вначале Геннадия поставили за слесарный стол делать заклёпки. Расположив на стальной плите плоскую деталь, он просовывал в дырку снизу нечто вроде винта без нарезки и надевал на неё другую деталь. Поставив обжимку, он ударял по ней молотком - заклёпка готова. Поработав так весь первый день, он пожаловался руководителю практики, и его перевели на «линейку», поставив почти в самом её конце.
Здесь было куда интересней хотя бы потому, что требовалось больше ловкости – нужно было, закрепив на намагниченной отвёртке винт, проникнуть во внутрь почти готового аппарата, миновав множество деталей и проводов, где-то в глубине найти отверстие, вставить в него винт и завинтить. Вначале это казалось невозможным: винт падал при первой же попытке просунуть отвёртку внутрь и его нужно было извлечь, перетряхнув довольно тяжёлый аппарат. Если даже удавалось донести винт, то он вываливался едва коснувшись отверстия. Намучившись Геннадий наконец ставил винт, но их было несколько! За это время накапливались изделия, он нервничал и ошибался. Первые дни потребовали от него всех сил. В глазах окружающих он выглядел наверное не лучшим образом, не говоря о том, что задерживал работу. В этом случае соседи ему помогали, разбирая между собой накопившиеся продукцию. Постепенно в войне с изделиями победа стала переходить на сторону Геннадия, и вскоре он вошёл в общий ритм.
Эти дни практики на заводе были одними из лучших в его жизни. Атмосфера совместного труда большого количества людей, освещённая ярким светом « линейка », работа, не требовавшая при определённых навыках особых усилий и позволявшая пребывать в каком-то промежутке между мыслями и реальностью, отсутствие забот, отодвинутых куда-то за черту ближайшего месяца - привели его в состояние тупого покоя, столь необходимого ему семнадцатилетнему мальчишке, столкнувшегося со всеми заботами взрослого человека, после смерти родителей. Возвращаясь после работы домой, Геннадий заходил в магазин и покупал пачку творога и бутылку сливок, перемешивая их, он получая что-то вроде кашицы и ел с булкой. Затем он смотрел телевизор, не очень погружаясь в содержание. Ровно в десять, выключив телевизор, он ложился спать, чтоб на следующий день встать утром и бегать.
Напротив него на «линейке» сидела немолодая женщина, которая делала пайки, рядом - мужчина занимался "слесаркой", а дальше две женщины-контролёра. Они проверяли готовую продукцию и иногда возвращали её на «линейку» на доработку. Та, что находилась с другой стороны «линейки», была хорошо видна Геннадию. Ей было лет двадцать пять, искусственная блондинка с полными ярко накрашенными губами, белым кругловатым лицом и большими голубыми глазами. Рабочий халат на ней был шёлковый, без единого пятнышка и всегда идеально отутюжен Верхние пуговицы его, всегда расстёгнутые, позволяли видеть блузку и белую грудь. Она оживлённо беседовала со своей напарницей. Разобрать о чём они гoворили было трудно, да Геннадий и не прислушивался. В другое время она молчала и склонялась над работой. Освоившись, Геннадий смог осмотреться вокруг, но взгляд его неизменно возвращался к блондинке. Среди монотонного однообразия звуков, действий, людей она представляла яркое пятно. Женская сила, уверенная в себе, но для которой уже прозвенел первый звонок исходила от неё и вызывала ощущение лёгкого удушья. Геннадий следил за тем как двигались её губы, глаза, как оно морщила лоб, улыбалась словно читал интересную книгу, из которой узнавал много нового, но объяснить что именно, он бы не смог. Дома, глядя телевизор, кушая или засыпая, он невольно возвращался к блондинке и задавал себе вопрос, кто она такая. «Скорей всего не замужем и не была, - думал он. Детей наверное у неё нет, живёт одна или с матерью". О чём-то большем он не думал - для него она была «старая». Продолжая незаметно наблюдать за блондинкой, Геннадий смутно догадывался, что она играет . Однажды, когда он слишком откровенно за ней следил, она повернула голову и посмотрела прямо ему в глаза. От неожиданности Геннадий почувствовал как ток прошёл по его позвоночнику и ему захотелось упасть на колени. У него выступили испарина, и он опустил голову. Стараясь скрыть смущение, он склонился над изделием. Через некоторое время он незаметно оглянулся, пытаясь определить заметил кто-нибудь случившееся или нет. Всё было по прежнему, и блондинка беседовала с подругой. Он лихорадочно соображал, что же произошло. Дома он ещё и ещё раз возвращался к случившемуся, но не смог ничего себе объяснить. Это было первый и единственный раз, когда они встретились глазами, больше блондинка на него не обращала внимания. Урок был преподан, и Геннадий его усвоил. Тем не менее ощущение того, что она играет, усилилось.
Через две недели практика на заводе закончилась, и он вернулся к студенческой жизни, а там весна и первая любовь. |
