Ночь над тайгой необыкновенно темна. Небо просто наглухо покрыто глобальной непроницаемой мглой. За пределами нестабильного круга света, отбрасываемого небольшим костром, чернота такая, что не видно собственных пальцев, вплотную поднесённых к лицу. Хорошо, что мы успели запастись дровами, несколькими большими срубленными стволами соснового сухостоя, каждый сантиметров по пятнадцать в диаметре, пока синие сумерки медленно наполняли бескрайнюю чашу тайги. Тишина и спокойствие вокруг как минимум на восемьдесят километров. Таково расстояние до ближайшего небольшого населённого пункта. Я выходился за долгий день и думал, что сразу же немедленно усну, как только представится такая возможность. Но вечерняя прохлада и влажная свежесть промыли мой мозг, пригасили усталость. И теперь я сижу, непроизвольно вслушиваясь в ночную тьму, и пью горьковатый смородиновый чай с сушеным шиповником, который мы тоже успели собрать вокруг нашего бивуака до наступления темноты.
Древняя медная кружка в моих руках греет не только изнутри, но и снаружи. Старинная медь очень хорошо отдаёт тепло даже самой огрубевшей от топора коже рук. Видимо, не очень давно Матр пил из нее не только чай, потому что этому экологичному напитку она изредка придаёт отдалённый, еле уловимый аромат недорогого портвейна. В девственно чистом воздухе окружающей действительности это чувствуется особенно явственно.
Сам Матр сидит напротив меня и языки костра, иногда неожиданно выплёскиваясь вверх и вырываясь на свободу, искажают форму его и так неидеального лица, покрывая его тенями самых причудливых форм. Что-то очень древнее и непостижимо загадочное тогда проявляется в его широком грубом узкоглазом лице. Особенно усиливают эту картину его древний карабин и моя, не менее древняя «тозовка», висящие крест на крест на сосновом суке над его головою. Матр смотрит в огонь. Долго смотрит. Я так не умею расслаблять взгляд, и не мигая, по много минут впитывать в себя свет и время.
- Слушай, Матр, - спрашиваю я его, - а сколько тебе лет? А то как-то несправедливо получается, я младше, а называю тебя просто Матр, а ты меня по отчеству, Сергей Андреевич. Как у тебя отчество?
- Есть конечно и отчество, как так не быть? – почти через минуту после вопроса отвечает Матр, потянувшись за котелком, чтобы ещё подлить себе в кружку душистого и тёмного, как дёготь, напитка. В его говоре почти нет акцента, просто он все шипящие и свистящие звуки произносит с мягким знаком на конце: « Раз на земле родился, раз живу, значит, отец был, а значит и отчество есть. Маюн-оол моё самое отчество. Только ты меня всё равно так не называй, не мучайся много, пока выговоришь всё это, время только потеряешь. Вот твоё, Сергей Андреевич, можно одним словом сказать, как холодную рюмку водки выпить. А у меня Матр Маюн-оол пока скажешь, будто конь два раза спотыкнулся. Да и не хочу я каждый день отца вспоминать, пусть ему там, на небесах спокойно спится. На земле у него жизнь очень неспокойная была. Даже умереть своёй смертью не смог. Зарезали его пьяного.»
- Кто зарезал? – спросил я, чтобы поддержать необычную и редкую для Матра разговорчивость.
- Так кто же ещё…, геодезисты и зарезали, он у них проводником работал, - снова после недолгой паузы спокойно сообщил он. – Хвастаться очень любил, всё время повторял: «У моего отца два табуна лошадей было, когда у отцов теперешних начальников даже сапог не было, пусть они мне кланяются, а я им никогда не стану». Ну конечно, от отца ему ничего не осталось. Дед сбежал от русской власти в горы, в тайгу. А где потом подевался, совсем неизвестно. Может, в Монголию ушёл со своими табунами, а может, поймали его советы и расстреляли. Теперь уже никогда не отыщешь. У отца, кроме гордости за эти табуны, ничего не осталось.
Правда, помню, была у него такая куртка из волчьих шкур. Как бы даже сказать по русски, и не куртка, а такой жилет, что-ли? Длинный такой, тёплый, ниже колен, но без рукавов. Он его почти никогда не снимал. А на таком жилете были пришиты пять пуговиц. Все пять пуговиц были сделаны из золотых самородков. Он на них ножиком канавки пропилил и лосиными жилами к шкурам пришил. Крепко держались, не оторвёшь. Где он их нашёл, никому не говорил. Наверное, хотел, чтобы думали, что отец оставил. Сколько раз у него хотели купить эту куртку. Золото увидят, с ума сходят. Самородки были, которые по рублю с Лениным размера. И водки по ящику за каждую пуговицу давали и деньгами давали. А он им скажет : «Всё купишь, а меня не купишь», и спал даже в ней. Ну так и всё равно сняли. Убили и сняли. Что за народ в этих партиях, сам знаешь. Гнилая глина. Половина после тюрьмы да после колонии. Нет у них ни дома, ни шалаша. Да и у отца тоже ничего тогда не было, выгнали его все жены. Вот и скитался по тайге с геодезистами. А он стареть стал, сон уже не такой чуткий, глаза уже не такие зоркие, не успел дотянуться к карабину, вот подкрались к нему и зарезали. А золото потом так и не нашли. Куда они его дели…? А ведь тоже собирался сто лет прожить. Говорил мне: «Я хоть и старый волк, но шкура у меня женскими слезами промыта, моим кровью и потом просолена, дождями продублена, её ни одни зубы не возьмут». Вот тебе и волк. Так…, собака бесприютная. Та самая, о которой он мне и рассказывал….
А где он её слышал, я его не спросил. Он всегда, когда водку пил, любил что-нибудь рассказывать.
Вот откроет бутылку и говорит:
«Слушай меня. Когда сотворил Бог мир, то решил он немного отдохнуть. И сказал всем, когда отдохнёт, то пусть они приходят к нему, и он каждому скажет, сколько кому в этом мире жить. Лёг и уснул. Выспался, хорошо поел, немного араки попил и приказал своим слугам позвать всех, кто живёт на земле к себе в юрту, которая стояла на берегу большой реки. И стал всем раздавать сроки жизни. Ох, и трудиться ему пришлось! Это же каждому комару и самой малой мошке надо определить срок и записать всё это в книгу жизни. А их вон сколько, день и ночь бегут к нему со всех ног, по воде плывут и по небу летят. Долго он распределял годы, может с неделю, а может и с месяц. Всех успел наградить жизнью. Устал очень, и только тут к нему, наконец, подошёл усталый человек. Сапоги рваные, ноги до крови сбиты. По горам, наверное, добирался.
Потому что у птиц есть крылья, есть у рыб мощные плавники, и почти у всех, кто живёт на земле, по четыре ноги для быстрого бега, а у человека ноги всего всего две, да и то слабые. Вот он и пришёл последним. Когда все сроки уже раздали. Посмотрел Бог в своём сундуке, а там остались последние двадцать лет. Завалялись, наверно, случайно в уголке. Их ему Бог и отдал. Вышел человек из юрты и заплакал. Как же так? У всех по пятьдесят лет, по восемьдесят, по сто. А у него всего двадцать. Но не зря же ему Бог ум дал…!
Подошел человек к лошади, которая подошла раньше, и которой досталось шестьдесят лет жизни. И спрашивает её: «Вот скажи мне, лошадь, охота тебе все шестьдесят лет жить под седлом или в оглоблях, охота тебе всю жизнь работать и зимой доставать траву из-под снега копытом»? Подумала лошадь и отдала человеку сорок лет жизни. Потому что никому неохота всю жизнь работать без отдыха. Тогда он к собаке подошёл и спросил её, - «а скажи собака, охота тебе всю жизнь сидеть на цепи, когда на улице снег и дождь, и питаться человеческими объедками и терпеть пинки»? Подумала собака, стала грустной и отдала человеку большую часть своей жизни. «Хватит с меня и пятнадцати лет такой жизни», - сказала.
И вот с тех пор живёт каждый человек первые двадцать лет своей человеческой жизнью, потом ещё сорок лет работает, вместо той лошади, а с шестидесяти лет пинают его, как паршивую собаку, и никому он больше не нужен…. Выпросил вот на свою голову.»
- Он сам это придумал, или слышал где то? – спрашиваю я замолчавшего Матра, - что-то в этой истории знакомое с детства, а что, не могу вспомнить.
- Тут придумывай не придумывай, а всё так и есть, - отвечает он, - ты-то ещё пока быстрый скакун, а я уже такой, как старая облезлая собака. Вот видишь, даже на голове волос почти совсем не осталось, - и снимает шапку, чтобы продемонстрировать мне свою седую, очень потрёпанную ветрами времени голову….
Костёр легонько потрескивает, и если бы не его небольшой шаткий круг, то можно было бы подумать, что весь мир состоит из полного мрака….
