Памяти Юрия Любимова
Ему было 97 лет.
Скончался человек-памятник. Трижды памятник. Памятник стране и эпохе. Памятник легендарному театру. И памятник самому себе – столь же легендарному.
В 60-ые и 70-ые театр в СССР был больше, чем театр. А Таганка для Москвы была, пожалуй, значительнее, чем это большее. Крохотный и некомфортабельный зал в старом доме рядом с огромной площадью всегда ломился. В стенах коридора были прорезаны оконца, чтобы те, кому не досталось места на полу, могли что-то увидеть. В самом названии был некий вызов советской официальности. Не имени кого-то или чего-то, а просто театр на Таганке. Местоположение не выбиралось. Но сложилось, что Эти края были известны всей стране по Таганской тюрьме. Неведомо, играл ли режиссёр словами, но имечко у театра запоминалось с налёту. Таганку-тюрьму взорвали в 58-ом, а в 64-ом Любимов привёл в Московский театр драмы и комедии, добавив к названию «на Таганке», целый курс Щукинского училища с их дипломным спектаклем – «Добрый человек из Сезуана» по пьесе Бертольда. Брехта. Этот спектакль сделал знаменитым и обновлённый театр, и режиссёра, и занятых в нём артистов: Зинаиду Славину, Аллу Демидову, Бориса Хмельницкого, Николая Губенко. Играл в нём и Владимир Высоцкий. И именно у бокового входа в театральные уборные Таганки поклонницы и поклонники встречали барда аплодисментами. Наверное, Высоцкий для страны и народа значительнее театра на Таганке. Но здесь он был рядовым актёром сильнейшей труппы. Мэтр устраивал строптивому выволочки. Но, думается, что без Таганки был бы немного другой Высоцкий.
И Высоцкий был Любимову необходим. Кто, как не он, мог прохрипеть со сцены зонг Брехта:
Власть исходит от народа,
Но куда она приходит,
До чего ж она доходит?
Что за митинг? Живо слазьте!
Да так прохрипеть, что публика заходилась в экстазе.
Да, фига в кармане. Но это сейчас все горазды, рубахи рвать на груди. И чужие рубахи. Время было такое, что читали между строк. Смотрели между кадров. Время было и такое – самиздат, тамиздат, магнитиздат. А Таганка была сцениздатом.
А прекрасная труппа в театре была всё же на вторых ролях. «Первую роль» узурпировал сам Любимов. Классическая Таганка - это строго режиссёрский театр, подвластный одному человеку. И без Любимова не было бы такого театра. Не было бы толпы перед входом в надежде на лишние билетики. Не было бы стоячих оваций в зале и возгласов: «Ну, Любимов, ну, и даёт». Не было бы и вопросов от вкрадчивых парней, оказавшихся в соседях по креслу: «А у вас в Москве Бродский по рукам ходит». Они знали, где искать. Ибо в те годы театр был, в сущности, оппозиционной партией. И Любимов, в сущности, был одним из лидеров оппозиции.
За «Добрым человеком…» последовали: «Жизнь Галилея» также по Брехту, «Десять дней, которые потрясли мир» по Джону Риду, «Послушайте!» по стихам Владимира Маяковского. И даже «Мать» по мотивам Максима Горького. Но это вроде бы по Риду, по Маяковскому, по Горькому. Любимов, без колебаний вставляя в спектакль любые нужные для реализации замысла сюжеты. Да и сам спектакль был «набором аттракционов». Такое определение давал сам режиссер. Автор такого не застал, но уверяют, что спектакль «Десять дней…» на премьерных показах начинался в фойе, когда зрителей встречали солдаты в форме времен гражданской войны с винтовками, на штыки которых накалывались билетики. А на сцене такое творилось, И буффонада, и пантомима, и театр теней, и световой занавес. И очень много пели. И пели своё. Всё это было необычно. Но привлекательно.
Соперничающий с Таганкой «Современник» был, пожалуй, звёзднее, но и традиционней.
А мэтр Таганки добивался желаемого. Сцена и зал становились одним целым.
Некоторые постановки не доживали до премьеры, иные исчезали с афиш. Но шли «Антимиры» по стихам Вознесенского, есенинский «Пугачёв». И знаменитый спектакль «Мастер и Маргарита» по роману Булгакова. После него чиновные зрители подходили к хозяину тетра и спрашивали: «А, что Маргарита, действительно, голая сидела?». Каждый искал своё. В 1981 состоялись чеховские «Три сестры». Это, кажись, последнее, что смог выпустить Любимов, и точно последнее, что видел при той, старой Таганке, автор этих строк. Поэтическое представление «Владимир Высоцкий» и пушкинский «Борис Годунов» были запрещены.
Но Любимов и его театр продержались да 84-го года. И в сумерки застоя при генсекстве Константина Черненко мэтр оказался за кордоном, лишённый советского гражданства. Впрочем, театроведы уверяют, что обстановка вокруг Таганки стала накаляться сразу после смерти Высоцкого. Другие считают, что театр погубила новая сцена. Слишком уютно просторно и комфортабельно. Не подполье.
Потом было возращение. Был и конфликт с родным, но ставшим вовсе чужим коллективом. Автор этих строк знает события лишь со слов. Второй раз ступить в ту же воду не удалось. Да и тщетно было. Иная эпоха, иной театр, иные зрители. Но артисты по-прежнему капризны. «Сукины дети», – бросил разок в сердцах мэтр.
Однако этот неловкий финал творчества не умаляет феномена Юрия Любимова.
Светлая ему память.
