Из записок разных лет – о родных.
1970
«И снова - Карачев… Да-а, отстают мои огородники этой весной от своих «коллег», те-то почти распродали помидорную рассаду, а у моих она еще только «подошла», как говорит мама. И вечером, к завтрашнему базару, набираю её аж два корыта, а утром выхожу в коридор и вижу: мама сидит уже «при параде», но удручённая:
- Время то уже восемь, а мы ишшо дома. - И смотрит горестно: - Мотороллер сломался. Хотела ж давеча Витьке сказать, чтоб посмотрел его, а он... И на чём теперича меня отвезёть?
Успокаиваю:
- Не огорчайся, сейчас подремонтирует.
- Да ладно, - пытается улыбнуться: - если и совсем не продам... Не корова ж помреть, а растения.
- Ма, надо бросать вам это занятие, - хочу её отвлечь: - Хватит у вас денег, чтобы как-то прожить с год, а там дело будет видно. Если что, переедешь ко мне, у нас рядом церковь реставрируют, будешь у окна сидеть и смотреть на купола с крестами.
- Да, да, это, конечно, хорошо, - соглашается.
Но тут вдруг заводится мотороллер, я помогаю ей сесть на него, она крестится, а я шучу:
- Ты, маманя, Льва Толстого* переплюнула. Тот в старости на коньках катался, а ты - на мотороллере.
Ничего не ответит и лишь попытается улыбнуться.
А вечером, после удачного базара, сидя на порожке, будет упрекать Виктора:
- И чаво мы так мало посадили помидорной рассады? Особенно «Розы». Крепко ж хорошо ее бяруть!
- Ма, - засмеюсь: - ты ж зарок давала больше ничего не сеять!
- Зарекалася свинья… что-то там не есть, а бяжить - два ляжить, - наконец-то улыбнётся.
... Когда ночью не спится и хлещет в стекла дождь… как сейчас, а над балконом ветер гремит и гремит жестью крыши, то иногда видится такое: мама, цепляясь в темноте за шаткое перильце, спускается по ступенькам крыльца, пробирается по грязи к парникам с рассадой, чтобы натянуть на них сброшенную ветром плену, но вдруг спотыкается, падает… Лежит, а грязные капли скатываются по ее лицу.
1974
Под Пасху приехала я в Карачев, только вошла в хату, а мама:
- Галь, завтра ж Троица*, великий праздник, надо в хате прибрать, а то дух святой к нам не спустится.
И зачем сказала? Ведь когда приезжаю, сразу этим и занимаюсь.
Ну, убрала, наконец, вымыла полы, а потом подсела к ней, чтобы задать несколько вопросов для своих записок, а она:
- Не, не хочу сегодня, перед праздником. Потом как-нибудь...
Прилегла на кровать, а меня отправив рвать рассаду, - «Праздник, не праздник, а продать-то надо, здоровенная выросла» - и я набрала целое корыто, а потом спрашиваю:
- Хватит? Или еще и в ящик надергать? Уж очень хороша.
- Не, не надо, - сидит на порожке: - А вдруг не продам?
- Продашь! Чувствую, что продашь.
И она согласилась.
А сегодня Виктор позвонил: продала, мол, мамка вчера всю рассаду «нарасхват» и все удивлялась: «И как это Галька угадала?» Сидит теперь дово-ольная и пьёт чай с баранками.
1975
С поезда, как и всегда, захожу на базар. Мама сидит у своей коляски, рядом - корыто с рассадой, а в глазах - огорчение:
- Совсем плохо бяруть.
И просит принести в мешочке воды, чтобы полить свои «растеньица». Приношу. Поливает. От худого корыта расползается лужа.
Но все же продала. Виктор привозит ее в половине первого и она, с трудом спустившись с мотороллера, ме-едленно идет мимо курятника, взбирается по ступенькам крылечка:
- Ох, хорошо-то как! Полы в коридоре вымыла, - стоит на порожке, вцепившись в перильце: – Спасибо тебе, спасибо, хоть душой теперича отдохну.
И её лицо светится радостью.
Потом сидит у стола, пьет чай, грызет трубочку с кремом, и я вдруг слышу:
- Галь, сколько раз тебе говорила, - выбирает из нее крем чайной ложкой: - Не покупай ничаво этого, не переводи зря деньги, - прихлебывает чай: - Обманывають нас таких-то... во, в дудке этой начинки почти вовси нетути! - Мы с Витькой смеёмся. - Чаво смяётеся? – оборачивается.
- Ма, да не дудка это, - наклоняюсь к ее уху: - а трубочка. Тру-боч-ка.
- А хоть и трубочка… - хрустит ею: - Всёодно зря не траться.
После того как попила чайку и отдохнула, я подсела к ней, чтобы задать вопросы «про жизнь», но услышала:
- А-а, хватить вспоминать. Жисть-то какая была… - И губы ее слегка дрогнут: - Да и кому всё это нужно?
- Как кому? – рассмеялась, чтобы приободрить: – А внукам твоим, правнукам… Вот прочтут когда-либо рассказанное тобой и будут гордиться.
Ничего не ответит, приляжет.
Конечно, «жисть-то какая была»! Да и вспомнить ничего нового уже не может, так что если и спрашиваю, то для того, чтобы уточнить что-то.
1978
Обычно-то как бывает? Когда приезжаю в Карачев, то перво-наперво прибираю в доме, мою пол и в коридоре, - спешу управиться ко времени, когда Виктор привезет маму с базара. И вот, опершись на мою руку, она медленно преодолевает четыре ступеньки крылечка, я усаживаю ее в коридоре на табуретку, приношу стакан чая с мёдом, она по глоточку отхлебывает... словно согреваясь и оттаивая, а я начинаю прямо в ее подоле подсчитывать выручку. Потом она проходит в дом, переодевается, ест. Вот так… как ритуал. А сегодня… Подхожу к дому, а на двери – замок. Что делать? А дождь, холодно. И прячусь в теплице. «Да, капустная рассада за эту неделю здорово подросла… а вот помидорную надо бы допикировать... да и огурцы уже зацветают, высаживать в парник пора».
Но дождь стихает. Выхожу из теплицы, у загончика с квакухой любуюсь цыплятами и тут слышу: в коридоре кто-то скребется, постукивает.
- Настасья, ты? - догадываюсь.
Да, это она:
- Замкнули меня, а сами уехали на базар, - сонно гундосит.
Переговариваюсь с племянницей через дверь, и оказывается: ей уже девять лет! Господи, время-то как летит!
- А вон и папка едет, - вдруг слышу.
И впрямь, стук мотороллера. Но его ли?.. Ага, он. Привез маму. Меня они еще не видят, и я наблюдаю, как мама осторожно сдвигает себя с мотороллера, Виктор берет её под руку, ведет к крыльцу:
- Случайно ведь заехал на базар, а ты уже распродалась, - ворчит со смешком: - а то еще часа два ждала бы меня.
- Да вот, - она не отрывает глаз от земли: - дождь, покупателей нету. Думаю, не продам, что тогда с нею делать? Вот и пустила подешевле.
И тут замечает меня. Заулыбалась, заохала и, взбираясь по ступенькам, бросает:
- Захвати там сумку-то...
Приношу. Она тут же, в коридоре, усаживается на табуретку и, не ожидая традиционного чая, вынимает из неё узелок, развязывает, начинает считать деньги:
- Двадцать... Тридцать семь... - Они как всегда в земле: - Сорок... сорок пять, - вытирает их о фартук, расправляет: - Во, вдвое меньше выручила! - И в голосе сквозит нотка огорчения: - Так-то, милая, дождь, холодно... Дай, думаю, подешевше пушшу...
- Да хорошо, что вообще продала! А то б стояла под дождем...
Нет, мои слова мало её утешают, и она до самого вечера нет-нет да скажет: «Поторопилась… продешевила». А тут ещё проглянет солнышко, забежит соседка и - как на зло! - похвастает брату: покупатель, мол, пошел, только часов в одиннадцать и у неё всю рассаду по рублю расхватали.
- Пусть не брешить! – взорвется вдруг мама, когда Виктор ей расскажет.
Настасья зальется смехом, а Витька проворчит шутливо:
- Ругается еще, старая! Не стыдно... при внучке-то?
Настасья - еще звонче!
А дождь – опять. Но я, укрывшись пленкой, пикирую помидорную рассаду, да и племянница кончает выбирать оставшуюся из соседнего парника, чтобы освободить его для высадки огурцов… Лохматая, в затёртом коротком платьице, в истоптанных грязных башмаках, но такая красивая девочка Настя!
- Что еще делать? - спрашивает у отца.
- Помоги тете Гале пикировать, - бросает тот.
И она садится. Правда, рассада у нее ложится кое-как, почти не присыпанная землей, ряды - вкривь и вкось, но рассуждает:
- В принципе, пикировать не трудно, - отбрасывает свою русую прядь за плечо и вскидывает на меня серые глазища.
- А вот попикируешь часок-другой, тогда послушаем, что скажешь, - улыбаюсь.
Но уже через полчаса кричит:
- Па, можно я отдохну?
- Отдохни, отдохни, голубка, - стоит тот на порожках, хитровато улыбаясь.
И она идет в хату… не распрямившись, широко расставляя ноги, а Витька смотрит на неё, улыбается. А дождь уже - ливнем!.. Но когда стихает, снова слышу его голос:
- На-астя! Отдохнула, голубка? – Он стоит на пороге: - Иди, допикируй… дождь-то стихать стал.
И та идет… Смотрим на неё из коридора и улыбаемся: согнувшись, сидит она на грядке под еще моросящим дождем и раскладывает, раскладывает рассаду. Сажусь и я с ней рядом… а когда через час заканчиваем, дождь опять, как угорелый!
1982
Огурцов уродило!.. Перед отъездом домой насобирала аж два мешка! Продаст ли их мама завтра? А тут еще смотрю: кисть руки у неё синяя. И оказалось: вчера утром, когда садилась на мотороллер, тот вдруг стал валиться на бок, а Виктор хвать её за руку! И вот... Наискала возле дома полыни, обвязала ей руку, а потом усадила на кровать, и вот теперь она сидит, рассказывает:
- Спрятала я как-то деньги в валенок, поехала на базар, а тут мужик подходить и говорить: «Все торгуешь, торгуешь… И куда только деньги деваешь!» А рядом - другой: «Куда, куда... Да в валенок прячет». Я так глаза и вылупила: откуда знаить? Но стою, молчу, а он опять: во, мол, одна бабка так-то спрятала свои в валенок, а тут и случись пожар. Схватила его да из хаты. Приехали пожарные, а она бегаить возле них и все валенок к груди прижимаить, а потом сунулася в него, а он пустой. Не тот впопыхах схватила! Да заголосила, бросилася к пожарным: «Голубчики! Вон туда лейте, туда! Там-то мои денежки». Во как бываить, - итожит. – И куда мне теперича свои девать?
1988
Освободилась я от обычных дел, а мама и просит:
- Принеси-ка узел из коридора... тот, что за шторкой ляжить.
Приношу. Развязывает его и слышу:
- Во, сколько нарядов люди повыбрасывали, - разглаживает что-то на коленях: - Платье-то какое... После войны* я б за него целое состояние выменяла. – Подносит к глазам еще какой-то «наряд»: - А кофта какая, юбка... И совсем ишшо не ношеные!
- Ношеные, ма, ношеные, - подойду, улыбнусь: - Видишь, юбку внизу даже отпустили, но не подшили.
- А-а... Но всёодно хороша. - И опять погладит её, вытащит из узла что-то белое: - А во и шапка. Из шерсти, должно. Ка-ак раз для тебя. - Я возьму шапку будто бы заинтересовавшись, а она: - Да ты не сумлевайся, я выстирала ее, чистая она... Шарф ишшо… видишь, какой красивый шарф-то! Из шелка. Вот только погладить руки не дошли.
- Да-а, - вроде бы залюбуюсь и шарфом: - Хорош! Возьму, носить буду. - Надо ж как-то порадовать! - И шапку возьму, а остальное... Пусть дочка выбирает, когда приедет.
И уже завязываю остальное «добро» в узел.
- Куда положить-то?
- Вынеси опять в коридор, пусть там поляжить… на сквознячке
